– Пожалуйста! Рейс 123 «Салехард – Москва», вылетает из Салехарда в 15.05, прибывает во Внуково в 18.17, есть три места в «эконом-классе» и пять в «бизнес». «Бизнес» стоит…

– Все, спасибо! – перебил Бережковский. Выключил мобильный и продолжил по городскому: – Елена, ты здесь?

– Да, я здесь, – ответила она.

– Значит, так. Ты вылетаешь в 15.05, рейс 123-й. Места есть. Если хочешь, я заплачу отсюда, у меня «Аэрофлот» через дорогу. Пожалуйста, вызывай такси!

– Андрей Петрович, вы же знаете: я никуда не поеду.

– Никаких разговоров! Я тебя жду!

– Вам привет от Гинзбурга.

– Какого еще Гинзбурга?

– Моего хирурга.

– При чем тут Гинзбург? Рейс через два часа!

– Я была у него с утра…

– Лена, собирайся!

– Послушайте меня! Вы ничего не понимаете! У меня сегодня такой день!

– Какой? – подозрительно спросил Бережковский.

– Сегодня полгода со дня операции. И вы представляете – рентген и все анализы показали, что у меня нет опухоли, вообще нет! У меня все чисто! Вы понимаете?!

– Вот и замечательно! Вылетай, мы это отметим!

– Вы ничего не поняли, ни-че-го!

– То есть?

– Я вылечилась вашим голосом! Понимаете? Мы с вами разговаривали каждую неделю, и ваш голос меня вылечил!

– Так тем более!

– Вот именно – тем более я не имею права к вам приближаться. Если я прилечу – ну сколько продлится наш роман? Сколько у вас была эта последняя – как ее? – Полонская?

Бережковский насторожился:

– А с чего ты взяла, что у меня была Полонская?

Ее голос улыбнулся:

– Вы же мне сами говорили еще тогда, в начале наших разговоров, что вам каждый день звонит какая-то Полонская. А потом перестали об этом говорить. А потом я прочла, что в вашем фильме «Мужчина к Новому году» Алина Полонская играет главную роль. Ну так сколько же длился ваш роман? Месяц? Два? Признавайтесь!

– Ты опасная женщина, – помолчав, сказал Бережковский. – Но я готов рискнуть. Собирайся и вызывай такси! У тебя вылет через два часа.

– Вы все еще не понимаете, Андрей Петрович. Я держусь на вашем голосе! Ваш голос меня лечит, он останавливает метастазы. Как же я приеду? Ведь я вас знаю. Буквально наизусть знаю. Сколько может продлиться наш роман? Ну, неделю, ну – две. А потом – все… Вы слышите, Андрей Петрович? Алло! Андрей Петрович!..

– Я здесь, – глухо отозвался Бережковский.

– Почему вы молчите?

– Я думаю.

– О чем?

– Неужели я такой мерзавец?

– Я этого не сказала. Просто вы увлекающийся человек. И для вас женщины как сюжеты. Сегодня увлеклись одним, а отписали его – и все, в сторону. В какой пьесе вы так сказали? В «Любви-убийце», помните?

– Но это не я! Это мой персонаж…

– Перестаньте! Даже Чехов всех своих персонажей писал с себя самого! Знаете, у кого я это вычитала?

– Знаю, – уныло сказал Бережковский, – у Бережковского. Этот засранец все написал, все!

– Ну зачем вы так о себе? Я вам не разрешаю. Я вас люблю.

– Так приезжай!

– Я не могу. Это будет самоубийство. Вы хотите меня убить?.. Алло!

Бережковский, не отвечая, выключил видеомагнитофон, и стоп-кадр с изображением Елены исчез с экрана.

– Алло, Андрей Петрович! – просила телефонная трубка.

Глядя на пустой экран, он сухо ответил:

– Да, я слушаю.

– Не бросайте меня! Пожалуйста! Я не смогу без вас жить! Вы слышите, Андрей Петрович?!

– Я слышу…

Хотя на самом деле он уже начал заниматься своими делами – держа одной рукой трубку, включил компьютер, поставил на плиту джезву, засыпал в нее кофе…

– Вы меня не бросите, правда? – просила Елена со слезами в голосе. – Я прошу вас! Хотя бы раз в неделю пять минут вашего голоса, а? Андрей Петрович! Пять минут! Ну пожалуйста! Ну что вам стоит?

– Конечно, конечно. О чем разговор! – отвечал он без всякого выражения, продолжая заниматься своими делами. – Мы будем созваниваться.

– Правда? Вы обещаете?

– Я обещаю. Конечно. А сейчас…

– Я знаю. Вам нужно работать. Я не смею вас держать… Только скажите: я могу позвонить вам через неделю? Хотя бы на две минуты! Только услышать…

– Да, звоните…

– Простите меня! Я знаю, что я вас огорчила. Но поймите меня!..

– Я понимаю, понимаю. Позвоните через неделю.

– Можно, да?

– Можно. Будьте здоровы. Всего…

Нетерпеливо положив трубку, он снял с плитки закипевший кофе, налил себе в чашку. Посмотрел на портреты Гурченко, Анук Эме, Удовиченко и Софи Лорен, снял их один за другим со стены и порвал на куски.

Прошло полгода. Весна сменила зиму, лето сменило весну. В конце сентября Бережковский прилетел с юга в Москву. Он был строен, подтянут, в южном загаре и модном летнем «хаки-сафари». Студийный микроавтобус с надписью «МОСФИЛЬМ» привез его домой, следом грузчики вынесли из машины его легкий дорожный сак и тяжелый музыкальный автомат из тех, которые в США стоят во всех уличных забегаловках и пиццериях. Идя за Бережковским, понесли его в дом.

А Бережковский повел их прямиком в свою мансарду и, даже взбегая по ступенькам к двери этой мансарды, энергично говорил по мобильному:

– Старик, я покрылся загаром, как Бисмарк в Биаррице! И чувствую себя великолепно! А знаешь почему? – И грузчикам: – Сюда ставьте, к стенке. Вот так. Спасибо. Там еще монтажный стол…

– Сейчас принесем, – сказали грузчики и ушли.

А Бережковский, расхаживая по студии с телефонной трубкой в руке, раздвигал шторы, открывал окна и дверь на балкон-террасу и говорил при этом:

– Потому что я теперь сам снимаю, сам! Как режиссер! Раньше я презирал режиссеров. В конце концов, кто они такие? Это мы, драматурги, – архитекторы и авторы фильмов и пьес. А они кто? Просто подрядчики, исполнители работ. Причем чаще всего – плохие. Мне еще Фрид и Дунский – ты помнишь их? первоклассные были сценаристы! – еще они мне говорили: любой фильм – это кладбище сценария. И я все эти годы презирал режиссеров. Торчать на площадке и часами ждать, пока осветители, тупые с бодуна, поставят свет. А реквизиторы соберут реквизит. А оператор переждет тучку в небе. Да удавиться можно!.. Но! Оказывается, и Феллини, и Коппола, и Стоун были абсолютно правы, когда из сценаристов перешли в режиссеры. Это такой кайф, старик! Такой кайф! Собрать вокруг себя талантливых людей, которые работают на тебя, приносят тебе свои идеи, а ты решаешь, что брать, а что нет. Очень здорово! Теперь я понимаю вас, министров: власть вкуснее хлеба! Верно я говорю?

– Нам нечего посылать в Венецию, – ответил ему мужской голос. – Ты успеешь к фестивалю?

– Не знаю. Я не хочу спешить. Я хочу сделать фильм Бережковского. А фестивали никуда не денутся…

– Не выпендривайся, – попросил голос.

– Почему? Почему Сережа Соловьев может выпендриваться и снимать по два года, а я нет? Говорухин может выпендриваться, Абдрашитов может выпендриваться, Кончаловский и Михалков могут выпендриваться, а Бережковский не может?

– Мне сказали, ты снимаешь свою жену…

Распаковывая саквояж и раскладывая по местам ноутбук, несессер и прочие вещи, Бережковский ответил:

– Да, снимаю! В главной роли! А что в этом? Феллини снимал свою Джульетту Мазину, Кончаловский – вообще всех своих жен, в каждом фильме – новую, Сережа Соловьев, наоборот, – одну Таню Друбич во всех фильмах, а Бережковский – свою жену в своем первом фильме! И между прочим, неплохо получается! А знаешь почему? Потому что у меня с ней роман! Да, с собственной женой, можешь себе представить? И это замечательно!

Мужской голос осторожно спросил:

– Но она там играет?..

– Постельные сцены! – торжествующе воскликнул Бережковский. – Ха, тебе уже и это донесли, да? «Бережковский снимает сплошную порнографию». Так тебе доложили, верно? Ну, колись – так?

– Ну почти…

– А ты ничего не можешь сделать! В кино еще не ввели цензуру! – победно констатировал Бережковский. – Или это благодаря тебе? Это ты там костьми лежишь поперек восстановления цензуры? Но успокойся: Бережковский не снимает порнуху, он снимает совсем другое, он снимает фильм под названием «Интимные связи». Твои интимные связи, свои интимные связи и еще интимные связи всех тех, кто когда-либо спал с русскими женщинами. А это, между прочим, знаешь кто? Бальзак и Пикассо, Эйнштейн и Бисмарк, Максимилиан Шелл и таиландский принц Чакрабонг, и еще бог знает кто – им несть числа! Потому что ты знаешь, что такое русская женщина?

– Думаю, что да…

– Нет, – перебил Бережковский, заваривая себе кофе, – ты не знаешь! У тебя жена армянка. Смотри: французы внушили миру, что их уродки француженки самые изысканные любовницы. Испанцы – что испанки самые пылкие и чувственные. Про англичанок мы знаем, что они холодные, но стильные. Про евреек и японок – что они лучшие матери. А как насчет русских? Что мы сказали миру про наших женщин? Что они «коня на скаку остановят, в горящую избу войдут»? Ничего себе рекомендация! Для вступления в пожарные. Нет, я покажу в своем фильме, из-за чего именно в русских женщин влюблялись когда-то монархи Европы и, пренебрегая своими принцессами, возводили наших баб на английские, французские, британские и норвежские престолы. И почему Бисмарк сходил с ума по Кэти Орловой, Бальзак на перекладных мчался от своих француженок в Орловскую губернию, Эйнштейн делил жену с Коненковым, таиландский Чакрабонг, принц сексуальной Мекки мира, утащил из России в Бангкок русскую жену Екатерину Десницкую. Что наши бабы дают всем этим иноземцам такого, чего они не имеют от своих? – И, выйдя на террасу, Бережковский уселся в кресло, вытянул ноги. – Ну? Скажи мне! Ты же министр, ты обязан знать!

– А ты знаешь?

– Я – знаю. Но не скажу. Ты это увидишь в моем фильме.

– Говорят, ты снял там сцену самосожжения женщин у древних руссов.

– Да, снял! – запальчиво сказал Бережковский, встал, вернулся в кабинет, подошел к музыкальному автомату и любовно огладил его. – Когда умирал рус – из тех, настоящих, которые пришли к нам из Скандинавии, – так вот, когда умирал рус, его тело сжигали так, как греки сжигали своих царей в фильме «Троя». Ты видел «Трою»?

– Я министр…

– Вот именно! – Бережковский чуть передвинул автомат и включил его шнур в розетку. – Но разница между греками и русами в том, что преданные гречанки стояли и смотрели на огонь, а преданные своим возлюбленным русиянки шли в этот огонь. Добровольно – это исторический факт! Он описан у первого иранского посла в России…

Тут вошли грузчики, внесли монтажный стол.

Не прерывая телефонного разговора, Бережковский сказал им негромко:

– Сюда, пожалуйста. Сколько с меня?

– Да сколько не жалко, – ответил грузчик.

– Жалко все, – заметил Бережковский. – Но вот триста рэ. Спасибо.

Грузчики взяли деньги и ушли.

А Бережковский сказал в телефон:

– Между прочим, клевая была история! Еще до принятия на Руси христианства один из наших князей взял у иранского шаха крупный заем на то, чтобы обратить своих подданных в ислам. Это был первый, как ты понимаешь, транш, который исчез на просторах нашей великой родины точно так, как и все последующие. Но шах – это же не Клинтон и не Камдессю, шах давал свои собственные бабки, и спустя пару лет, в 922 году, он послал в Россию некоего Ахмеда ибн Фадлана выяснить, куда делись его драхмы и тот князь, который их брал. Какой был результат, как ты думаешь?

– Ни денег, ни князя.

– Точно! Наша национальная традиция. Устойчивая в веках. Бабки берем, меняем правительство и – ни бабок, ни тех, кто их брал! Зато у каждого бывшего князя и даже у каждой бывшей княжны – свой замок на Лазурном берегу.

– Пожалуйста, без намеков.

– А что? – невинно спросил Бережковский. – У нас уже и мобильники прослушивают?

– Да ну тебя! – ответил обиженный голос, и трубка загудела гудками отбоя.

Бережковский отложил ее и, продолжая возиться с музыкальным автоматом, нажал одну кнопку… другую… третью…

«Офицеры! Россияне! Пусть свобода воссияет!..» – неожиданно оглушил его автомат.

Бережковский даже отскочил, потом приглушил звук. Любовно огладил автомат.

– Прикольная вещь! Ну как было не стырить на съемках собственной картины?

В открытую дверь заглянул разносчик пиццы. Теперь он был в джинсовом костюме и шелковой рубахе.

– Я на бегу, – сказал он. – Вам все доставили, Андрей Петрович?

– Да, Коля, все в порядке, спасибо.

– Я не Коля, я Сережа. Но дело не в этом. Я надеюсь, вы грузчикам не платили?

– Почему? Я заплатил…

– Блин! – возмутился Сережа. – Я же им сказал не брать с вас денег! Я все оплатил из бюджета фильма!

– Вот сволочи! – выругался Бережковский.

– Андрей Петрович, вы помните? Вечером у нас режимная съемка на Тверской. Машина придет за вами в двадцать один ноль-ноль. Мы с Колей будем оба на площадке с девятнадцати.

– Слава Богу! Наконец я вас увижу вместе.

Сережа исчез. Зазвонил телефон. Бережковский взял трубку.

– Это я, – сказала жена. – Ты уже работаешь?

– Да, дорогая.

– Жаль…

– Извини.

– Что тебе приготовить на ужин?

– У меня сегодня вечерняя съемка.

– Начинается! Опять у Швыдкого, «Культурная революция»?!

– Нет, у Бережковского, «Интимные связи».

– Разве мы еще не все сняли?

– С тобой – все. Но там еще…

– А кого ты сегодня будешь снимать?

Бережковский не выдержал, рявкнул:

– Блядей на Тверской! Дай мне работать!

Жена, конечно, обиделась:

– Я просто хотела поговорить… А ты…

И дала отбой.

Бережковский тяжело вздохнул, включил автоответчик.

– У вас шестнадцать новых сообщений, – сказал металлический голос. – Сообщение первое. – И голосом Елены: – Здравствуйте, Андрей Петрович! Это Елена из Салехарда. Ваш автоответчик сообщает, что вы уехали на все лето, и просит, чтобы вам не оставляли сообщений, а звонили на мобильный. Но у меня нет вашего мобильного, а вот то, что вам никто не будет оставлять сообщений, – это замечательно! Значит, теперь вся пленка автоответчика – моя, я могу звонить в любое время и говорить все, что хочу! Класс! Хотя… Что ж мне сказать? Ведь я опять без вас… Был только миг, когда вы мне звонили, лечили своим голосом и требовали меня к себе. А теперь… Знаете, сегодня ночью я подходила к окну и смотрела на звезды. Они так далеки, и свет их так холоден, как ваш голос в конце нашего последнего разговора. Я смотрела на них и хотела улететь к вам, но все окна в моем доме муж плотно закрыл. И я, прижав ладони к стеклу, тихо плакала. О чем? Я не знаю…

Что-то клацнуло, после чего автоответчик сказал:

– Сообщение второе. – И снова голос Елены: – Здравствуйте, мой Мастер! «Мастер» по-английски «хозяин», и вы теперь полный хозяин той жизни, которую подарили мне, вылечив меня своим голосом. Сегодня я снова услышала вас, вы сказали: «Здравствуй, дорогая!» И я проснулась в слезах. Как, оказывается, мало нужно для счастья! Потом я уснула, и мне приснилась вкусная ночь. Мне приснились ваши губы, ваш запах и ваши ласки – так, как вы описали их в истории о Бисмарке. И все было хорошо, все было так хорошо… Господи, ведь вы даже не знаете, что вы для меня сделали! Вы не знаете, что в той стадии, на которой они поймали мою онкологию, мне уже не было спасения, метастазы должны были появиться и после операции. А они – исчезли! Вы убрали их своим голосом! И я могу жить, как Солженицын после «Ракового корпуса», – хоть тысячу лет!.. Я хочу похвастаться, можно? Слышите – это я включила музыку. А знаете почему? Потому что я теперь шикарно выгляжу – в коротком плаще, с шапкой густых волос и – два океана глаз, которые еще несут в себе свет нашей встречи во сне. Мужчины просто дуреют, вы бы их видели!!! Представьте себе – мне предложили работу! И какую! Вы никогда не поверите! Мне в мои двадцать семь предложили вернуться на подиум и рекламировать женское белье! Да-да, у нас тут открылась сеть парижских бутиков для жен богатых нефтяников, и меня просят стать лицом этих бутиков, а точнее – фигурой. Правда, для этого мне нужно чуть-чуть пополнеть. Иначе наши нефтяницы не смогут представить себя в моих нарядах. Но не беспокойтесь, Андрей Петрович, я не выйду из ваших стандартов – девяносто, шестьдесят, девяносто…

Снова «клац-клац», и опять автоответчик:

– Сообщение третье. – И солидный мужской баритон: – Андрей Петрович! Это «Мобиль», мы в отчаянии! Вы же обещали!

– Сообщение четвертое…

Голос Елены:

– Что еще рассказать вам, мой Мастер? Я загружаю себя делами и хочу свернуть горы, чтобы не думать, что я уже десять дней прожила без вашего голоса! Десять дней! А сколько их еще будет! Я тоскую и боюсь заболеть…

– Сообщение пятое…

– Здравствуйте, мой мужчина! Я выпала из времени и пространства. Наверное, со стороны это выглядит как помешательство, но что же мне делать? Ведь я выздоровела и вернулась к жизни благодаря вам, и теперь… Да, теперь я хочу вас! Я хочу целовать ваши губы и медленными, медленными поцелуями опускаться к вашим плечам, к вашей груди…

Бережковский, сидя на диване, сделал нетерпеливое движение.

Голос Елены сказал:

– Нет, не двигайтесь! Замрите, я все сделаю сама… Но сначала… Подождите, сначала я погашу свет, принесу свечи и включу БГ… Слышите?

И действительно, стало слышно, как поет Борис Гребенщиков: «Слишком много любви…»

А голос Елены, накладываясь на эту песню, продолжил:

– Вот… Нет, чуть громче… А теперь… Теперь я начинаю раздеваться… Это стриптиз для вас, дорогой… Это танец жизни… Я жива!.. Я снова жива и хочу любви!.. И я обнажаюсь, я снимаю все… Абсолютно все… И прихожу к вам… И касаюсь вас… Нежно касаюсь вас своей грудью… Нет, не двигайтесь! Я же сказала – я все сделаю сама… Замрите! Вот так… Я склоняюсь к вам и целую ваши плечи… О, как вкусно ты пахнешь, милый!.. А теперь грудь… Да, мои волосы скользят по твоей груди… Все ниже… ниже… – И под нарастание музыки: – О!.. О-о!.. О-о-о-о!!! О мой дорогой!..

Громкий стук в дверь.

Бережковский, вскочив с дивана, выключил автоответчик, подбежал к двери и хрипло спросил:

– Кто там?

Никто не ответил, но он все же открыл.

Вошла жена.

– Андрей, – сказала она, подозрительно оглядываясь, – что тут у тебя происходит?

– Я же тебе запретил сюда… – произнес он все еще хриплым голосом.

Но она, не слушая, стала медленно обходить студию. И спросила:

– А что у тебя с голосом?

Бережковский жадно отпил прямо из чайника, потом сказал:

– Я работаю! И я тебе запретил сюда приходить!

– Да? Интересно, с каких это пор ты работаешь под Гребенщикова?

– Какого Гребенщикова?

– Ну какого, какого! Сколько у нас Гребенщиковых? Я шла по улице и услышала БГ из твоего окна…

– Мои окна на восьмом этаже! Как ты могла услышать?

Жена подошла к музыкальному автомату, осмотрела его и нажала кнопку.

«Офицеры! Офицеры! – грянул автомат. – Ваше сердце под прицелом!..»

Она испуганно отскочила.

Бережковский выключил автомат, сказал насмешливо:

– Так, еще одна Каменская… – И мягко попросил: – Иди отсюда! – И, обняв ее за плечи, повел к выходу. – И пожалуйста, запомни: никогда не приходи сюда! Я здесь работаю! Рабо-та-ю!

– Как ты работаешь, – сказала она у двери, – когда у тебя даже компьютер выключен?

Но он уже взял себя в руки. И язвительно усмехнулся:

– Дорогая, ты забыла. Я не компьютерщик, я писатель. Иди!..

Сбросив с плеча его руку, она остановилась в двери.

– Между прочим, у меня появился поклонник.

– Да? Поздравляю.

– Да! Представь себе: на Лесной останавливаюсь на красный, и вдруг справа прямо в окно машины влетает мобильник. Смотрю, а это водитель «КрАЗа», который за мной от Красноармейской тащился. Теперь он мне регулярно звонит – на свой собственный мобильный, представляешь?

– Передай от меня привет, скажи: я ужасно ревную! Иди!