Тишина

Всегда улыбаюсь, когда слышу рассказы незнакомых мне людей о том, как они любят тишину. Нет, ну внешне-то, конечно, я серьёзен и поддакиваю, но внутри смеюсь. Я на самом деле ничего ужаснее тишины в своей жизни не испытывал. Страшно-то многое: гореть, тонуть, лезть на скалу по двум тоненьким верёвочкам, умереть от рака, даже первый раз смотреть фильм про оборотней страшно, когда ты юн. Но вот такого ужаса, как тишина, ваш мозг вряд ли когда-то испытывал.

Первый раз я услышал тишину, когда погрузился в бассейн в водолазном снаряжении. Сразу стало интересно и необычно, а потом минут через пять как-то не по себе. Вот он, трап, вроде бы в мутной зеленоватой жиже, вот они, трубы, которые ты должен собрать, а как-то начало казаться, что ориентация теряется, и тишина, такая приятная и ласковая в самом начале, начала тихонечко звенеть в ушах. Как она может звенеть громко и разрывать мозг, я узнал уже позже – на подводной лодке.

Единственное место на земле, где можно услышать тишину, – это специальная безэховая комната из железа и бетона в США. По их статистике, никто не выдержал нахождения в этой комнате более 45 минут. А казалось бы, чего там? Сиди на мягком стульчике да посапывай. Просто мозг-то ваш, дорогие мои любители тишины, тишины-то этой никогда и не слышал на самом деле. Весь тот уровень шума, который есть вокруг и более-менее одинаков, мозг с удовольствием принимает за абсциссу и начинает свой отсчёт «шум-тишина» именно от неё. А представьте, если её резко убрать? Вообще, подводная лодка – место довольно шумное: механизмы, сервоприводы, вентиляция, кондиционирование, гидравлика, воздух и электричество создают свой особый, неповторимый фон, который слышен сразу, едва ты спустился в рубочный люк. Но слышен он недолго, и довольно быстро мозг начинает тебе говорить, что здесь тихо. Было ли страшно, спрашивают меня некоторые люди. Никогда. Когда что-то случается, то происходит всё настолько быстро, что осознать происходящее просто не успеваешь: или действуешь на автомате, на выработанных инстинктах, или застываешь, как истукан, в шоке от перегрузки нервной системы. Потом уже, когда анализируешь ситуацию, твой мозг знает, чем всё закончилось, и ноты страха убирает из эмоций, считая их ненужными и лишними. А вот чувство животного ужаса испытать легко: это как раз в те моменты, когда на подводной лодке становится тихо. Можно не услышать сигнал аварийной тревоги: чисто теоретически, конечно. Аварийная тревога передаётся звонком (звонок почти как в школе, только выше тональность и более пронзительный), сигнал аварийной тревоги – частая дробь, во время которой по громкоговорящей связи объявляют, что и где случилось. То есть ты сразу понимаешь, куда тебе бежать и зачем. Конечно, и пожар, и вода, и заклинки рулей на подводной лодке – вещи страшные, но алгоритм действий по ним отработан сотни раз и… ну… как бы правильнее сказать… шанс есть, короче.

А вот не услышать тишину – абсолютно невозможно, как бы парадоксально ни звучала эта фраза на первый взгляд. Вот ты спишь, а в следующую секунду уже стоишь, выпучив глаза и полностью потеряв нить реальности. Мозг гремит в голове, как последнее драже гексавита в банке, и орёт: «Уши!!! Ушибля!!! Где? Где! Мой! Шум?!» И начинает сам его создавать, подтягивая себя снизу к оси абсцисс. И этот шум – сначала ты сам, а потом – звон. В месте, где нет звука, сначала ты становишься звуком сам: слышно, как стучит сердце, течёт кровь и бурчат газы в кишечнике, а потом начинается звон.

Тишина звенит, ребята и девчата! В тишине на самом деле совсем не тихо.

Первое, что делает мозг, это пытается сориентироваться: надводное положение или подводное. В надводном, в принципе, херня – сразу можно расслабиться, а вот в подводном жопа, конечно. Самое страшное – рули и если лёд сверху. Тут-то и есть важная особенность дифферентовки подводной лодки. На подводную лодку под водой действуют вот такие силы.

Все их нужно учесть и уравновесить. Подводная лодка бывает удифферентована:

– легка;

– легка, лёгок нос;

– легка, легка корма;

– легка, тяжёл нос;

– легка, тяжела корма;

– тяжела

…ну и так далее. И здесь опять всё сводится к тому, как предпочитает плавать командир и механик. То есть опять всё сводится к субъективным предпочтениям одного человека. Что, конечно, не все из вас понимают. Знали вы в своей жизни хоть одного человека с такой степенью доверия?

А рули сразу падают. Ими, конечно, можно управлять вручную, но для этого нужно, чтоб кто-то прибежал в КШР^[23], нашёл нужные гидроманипуляторы и начал ими управлять. Причём как он ими управляет, он не знает – линейка, которая показывает положение рулей, находится в трёх метрах от самих манипуляторов. Был у нас матрос-контрактник такой, Паша. Из таких, знаете, которые в жопу без мыла залезть могут. «А потом ещё вылезет, и от него говном вонять не будет», – обычно добавлял Антоныч.

Паша имел странную, но очень полезную особенность характера: был он работящим, но страшно ленивым и поэтому всю порученную ему работу выполнял быстро, эффективно и с минимальными затратами собственных сил.

– Борисыч, – говорил, например, Антоныч, – надо в холодильнике на пять градусов больше сделать, интендант икру заморозить хочет.

– Антоныч, так это же полдня ебаться надо! А у меня гидравлика, компрессоры стоят, и на хуй вообще всё! Пиздец работы сколько!

– Как дитё ты, Андрюха! Паше поручи!

– Так он же гидравлист, а не холодильщик.

– Хуильщик! Этот жук и с холодилкой договорится! Вызывай Пашу!

– Павел, – отдавал приказание Антоныч Паше, – нужно совершить подвиг и обеспечить экипаж икрой! Почёта и уважения тебе за это не обещаю, даже на руках носить тебя никто не станет – дело абсолютно секретное, но с меня одно ненаказание, зуб даю!

– Есть, Сан Антоныч! – отвечал Паша и куда-то убегал. Возвращался он через час и докладывал, что всё сделано, но как, просил его не спрашивать. А никто и не спрашивал.

Так вот, этот Паша придумал систему из военных зелёных ремешков, блока и проволоки, с помощью которой он лежал возле линейки указателей кормовых горизонтальных рулей и даже успевал ещё поспать, пока управлял ими вручную.

– Молодец! – сказал Антоныч, когда поймал его спящим на рулях во время исполнения учения по ручному маневрированию. – Никому не рассказывай, но обучи личный состав пятнадцатого и шестнадцатого отсеков, прими у них зачёты и доложи мне завтра!

А в надводном-то ерунда, конечно, когда всё рушится. Ну, врежемся в берег или пирс снесём в крайнем случае – делов-то. Как-то, помню, поднялся на мостик покурить, когда возвращались из очередного выхода. Так-то, конечно, нельзя, тревога и всё такое. Но «Молибден» в надводном положении не особо задействован, а кроме того, у меня была в кармане индульгенция от старпома, запаянная в целлофанку, в которой говорилось, что мне разрешено курить на ходовом мостике в надводном и подводном положениях, а также проходить в курилку без очереди и отходить от места без команды: «Подвахтенным от мест отойти». С росписью и печатью, всё как положено! За что он мне её выдал, я уже и не помню, вроде как стих я про него какой-то льстивый написал, с подъёбками и рифмой, но для придания мне статуса великого в ваших глазах отмечу, что я был единственным за всю историю корабля, у кого была такая бумажка!

Я и бал принцесс

– Эдик, пошли гидравлику грузить, нам привезли тонну почти!

Андрей Борисович стоит в дверях моей каюты и сверлит меня взглядом. Чувствую это спиной, так как делаю вид, что крепко сплю. А вдруг отстанет.

– Эдикбля!!!

Олрайт; значит, так не удастся откосить.

– Борисыч, – говорю, садясь на кровати, – ну какая гидравлика? Ну я же люкс в БЧ-5, ну посмотри на мои пальцы! Я ж как музыкант по кнопкам – должен чуйствовать подводную лодку.

Борисыч скатывает в тугой шар ватник, который он держит в руках, и швыряет мне его в грудь, гад:

– Вот ваш фрак, маэстро! Публика ждёт на бенефис и нервно волнуется. Пошлибля. Нет никого, только мы с Толиком. А вдвоём у нас пупки развяжутся!

– А так у нас втроём пупки развяжутся, и вам не так обидно будет?

А на дворе как раз весна началась. Ну, в смысле, где-то в Севастополе она уже наверняка началась, а у нас март – один из самых противных месяцев. Солнце появляется, и это, конечно, хорошо, но вот морозы ещё не уходят, а ветра сильные уже пришли. Так что даже сморкаемся сосульками. Надеваю водолазное бельё, робу, ватник, ботинки. Шапку и варежки беру под мышку. И этакой вот каракатицеобразной матрёшкой бреду в центральный пост. В центральном меня ждут Борисыч и мичман – компрессорщик Толик.

– Чё так долго-то?

– Да думал, что без меня начнёте.

В составе дружного трио ползём наверх. Первым идёт Толик и застывает при выходе из рубки.

– Глядите, – говорит, – картина «Старик и море»!

Глядим. На корне пирса стоит управленец ГЭУ^[24], тоже Борисыч, и писает в залив.

– Борисыч!!! – кричит ему Андрей. – Смотри осторожней, а то русалки за струю в море утащат!!!

– Не утащат! Они ж хохлов не таскают – от нас чесноком пахнет всё время. Это вас, кацапов, за милую душу!

– Мы же бульбаши!!! – кричим мы с Толиком, а наш Борисыч не кричит – он из Питера.

– Ага, – улыбается Борисыч, которыей не наш, – особенно Эдик бульбаш! Такой же, как Хафизыч, только глаза пошире!!

– А давайте его отпиздим!!! – предлагает Толик. – Заодно и разомнёмся!!!

– А кто вам реакторами будет в море управлять, короли говна и пара, а? – резонно парирует не наш Борисыч.

Тут он, сука, прав. Самый грамотный управленец в дивизии. Чуть что – зовут его. На стержнях реактора, как Паганини, что хочешь сыграет. Образно выражаясь, конечно.

– Давай это… помоги нам лучше! – забрасываю я пробный шар.

– Да щас! Бог – поможет! Я же офицер военно-морского флота, а не грузчик!

Ладно, идём на пирс. У трапа стоит огромный овчинный тулуп в валенках. На тулупе висит автомат, а внутри тулупа торчит верхний вахтенный матрос. Возле него лежат и ждут наших ласковых касаний четыре двухсотлитровые бочки с гидравликой. Курим. Ходим вокруг бочек. Пинаем их ногами. Бочки продолжают равнодушно лежать.

– Может, чая пойдём попьём? – соблазняет Толик.

– Не, надо грузить, а то стемнеет скоро.

Покурили ещё. Поняли, что бочки сами себя не загрузят и надо браться за работу. Раскрутили боковые поручни у трапа, соорудили наверху подобие блока из подручных материалов и кое-как закатили бочки на палубу. Открыли приёмный лючок.

– Ты систему подготовил? – на всякий случай уточняет Борисыч у Толика.

– А то. Готова, как девственница в первую брачную ночь!

Начинаем заливать бочки внутрь подводной лодки. Гидравлика замёрзла и течёт неохотно, тоненькой и ленивой струйкой. Мы с Борисычем поддерживаем бочку с боков, чтоб она не кульнулась, а Толик – сзади, чтоб тоже типа что-то делать. Из дивизии приходит командир, подходит к нам и молча стоит, любуется на нашу слаженную работу. Конечно, это красиво, когда два человека с высшим образованием и один со среднетехническим заливают гидравлику из бочек внутрь. Минут пять стоял молча, потом вздохнул:

– Ну что, ебётесь?

– Ну, – говорим.

– А хотите по-настоящему? – улыбается командир.

– Не-не-не-не-не!!! – дружным, слаженным коллективом отвечаем мы.

– Так, ты! – показывает командир на меня пальцем. – Подойди-ка ко мне.

Выполняю приказание. А он ка-а-ак даст мне в пузо кулаком.

– Ура-а-а-а!!! – кричит Борисыч. – Наконец-то можно младших по воинскому званию бить!

И отвешивает оплеуху Толику.

– Только мне! – уточняет командир. – Эдуард, почему ты меня, своего родного командира, обманул?

Прокручиваю в голове свою почти двухлетнюю службу.

– Сан Сеич, – говорю официальным тоном, – соизвольте объясниться! Ни разу за всю свою жизнь я вас обмануть ещё не успел!

– А кто мне говорил, что он флотская сирота и родственников у него в штабах нету?

– Я говорил. Так ведь и нету: мать у меня медсестра в Борисове и отец хуй знает где в Челябинске.

– Да? А почему тебе министр нашей обороны звание капитан-лейтенанта досрочно присвоил?

– Какой министр? Какое звание? – хлопаю ресницами.

– Ну, приказ пришёл в дивизию, что тебе министр обороны присвоил очередное воинское звание досрочно и требует твоего явления в Североморск послезавтра, чтоб он тебе погоны мог лично вручить в связи с твоей охуенностью. Так что собирайся.

– Так а чё тут собираться, – говорю, – два месяца зарплату не платят – я до Североморска точно не доберусь никак.

– Придумаем что-нибудь. Там вроде с флотилии машина пойдёт. Пристроим тебя на хвост.

Ну, пристроили. Ехали из одиннадцатой дивизии ещё один геройский старлей-спецтрюмный и его командир на «уазике» дивизийном. Ехали весело: у «уазика» не работали дворники, и водитель останавливался каждые двадцать-тридцать километров, выскакивал протирать лобовое стекло. Это же атомный флот, бля, а не автобат – правильно? А ещё мы всю дорогу были возбуждёны и хотели выпить, но одёргивали себя, что, мол, надо терпеть, а то вдруг министр целоваться полезет.

Ну, доехали до ДК Северного флота. Чуть не опоздали, между прочим. Бежим в зал, волнительно открыв рты. На входе прапорщики.

– Сдайте, – говорят, – фотоаппараты.

– Что? Что сделать?! – прямо бровями поднял фуражку командир лодки.

– Фотоаппараты запрещено с собой брать. Для безопасности.

– Чтобля?! Я – капитан первого ранга, командир атомной подводной лодки Северного флота! Это – дворец культуры того же самого Северного флота!!! Вы охуели, что ли, совсем тут?!

Ну, мы, конечно, с другим старлеем давай его успокаивать и дёргать за рукава с обеих сторон. Волнуемся за свои досрочно полученные звания, наверное. Уговорили его, сдали фотоаппараты. Да и хуй с ними, заходим в зал, садимся. Лётчики кругом, пограничники, надводники, ну, и как всегда, больше всего крыс тыловых. Да и хуй с ними тоже! Начинается. И выходит на сцену… мать моя женщина… так это ж Черномырдин Виктор Степанович!

Он-то нам погоны и вручал. Министр обороны просто стоял сзади и хлопал в ладоши, а потом руки всем жал. Некоторые потом говорили, что был он выпивши, но я лично этого не заметил.

Из моряков меня первого вызвали, просто, видимо, случайно. Выхожу. Овации вокруг – прям хоть бери и стесняться начинай. Виктор Степанович вручает мне погоны, жмёт руку и спрашивает:

– Ну как служится-то? Надёжно ли защищены наши рубежи?

– Да нормально, – говорю, – рубежи неприступны!