Костыль

Нашего нового физрука мы сразу прозвали Кощей. Ну как прозвали, назвали, в общем-то, потому как если бы с него снять военную форму, повесить корону на уши и мантию на плечи, то сразу же можно было начинать креститься и приговаривать «свят, свят, свят» от живого воплощения детских кошмаров в натуральную величину. Правда, прозвище это продержалось довольно недолго и было впоследствии заменено на более уважительное и точное Костыль.

Иван Дмитриевич был отставным майором воздушно-десантных войск. Отслужив от звонка до звонка в Афганистане, после долгих мытарств и невозможности усидеть в мирном болоте штабной жизни советских войск, демобилизовался и какими-то неведомыми путями попал в наше училище на кафедру физподготовки. Был он невероятно худ, жилист и немногословен, разговаривал с ударением на «г» (не гэкал, а именно ставил ударение на «г»), курил только «Беломор» и всё время прятал папироску в кулаке, чтоб не светить огоньком. В любую летнюю жару одет он был в наглухо закрытую одежду от кадыка и до колен, а ниже колен он почти всегда ходил в сапогах. Особенно когда бегал с нами кроссы.

– Ну что, салабоны, сегодня побегим три километра! – заявил он на первом нашем занятии, после того как его представил начальник кафедры.

На улице бушевал май месяц, мы заканчивали третий курс и стояли на стадионе в хромовых ботинках и состоянии перманентного ожидания летних каникул.

– А чего вы в сапогах-то, если бегать? – не выдержал кто-то из строя.

– Фору вам даю, чтоб не так горько плакали! – И Кощей (а тогда мы называли его именно так) прикурил «беломорину».

А у нас тридцать процентов минимум были отличные бегуны – пловцы, биатлонисты, легкоатлеты, но вслух смеяться не стали над этими ста семьюдесятью шестью сантиметрами бахвальства с лысеющей головой и седыми кустиками над ушами. Мы же уже были взрослые двадцатилетние мужики и знали толк в закрытых вовремя ртах.

– Хто меня обгонит, того освобождаю от физкультуры на год! На исходную! – скомандовал Кощей. – Погодьте, сейчас прикурю.

Пробежав три километра по плюс двадцати пяти градусам Цельсия в сапогах, он успел выкурить две «беломорины», и ближайший к нему курсант отстал метров на пятьдесят. При этом он даже не вспотел. Мы валялись на траве, пытаясь унять рвущиеся из груди лёгкие, а он матерился на спички, которые ломались, шипели, не хотели зажигаться и прикуривать ему папироску.

– Что, дамочки, на турнички? – подмигнул сквозь сизый дым Кощей, и мы поплелись на спортгородок. Прыгнув на турник и переместив папиросу в уголок рта, Кощей сделал уголок и, крикнув: «Считайте, салаги!», начал вертеть подъём с переворотом, держа при этом «уголок». В сапогах. Лично я досчитал до тридцати семи, а потом плюнул и ушёл в кусты есть шелковицу. Ну, блядь, ну нельзя же так людей унижать!

После этого показательного глумления над нашими мыслями о нашей хорошей физподготовке мы прозвали его Костылём, имея в виду эти г-образные гвозди, которые забивают в рельсы. Тут тебе и буква «г», и крепость, а Кощей облезет от почёта, чтоб именем его чахлого организма таких терминаторов называли.

– Ну чё, скумбрии, как прозвали-то меня? Кощеем небось, особо и не парились фантазию включать?

– Костыль! – ответили мы ему.

Не, ну а что, всё равно же узнает.

Костыль прикурил и сощурился в небо. Походил вдоль строя, заложив руки за спину и пуская колечки сизого дыма в небо.

– Бля, – повернулся Костыль к строю. – А молодцы ведь! Как придумали-то, а? Мне нравится, ёптыть! На костыль ведь опираются, и всё вот это вот!

– Не, мы в смысле, который в рельсы забивают!

– Не, ну дык это ещё почётнее! Не ожидал от вас, не ожидал!

– Ну мы ж не десантники! – пискнул кто-то из строя.

– Чо сказал, на? Ладно, прощаю, порадовали потому что! И всем там передайте, что костыль я! Ну, который в рельсы! А то меня всю жизнь солдаты Кощеем зовут. Тошнит, бля, уже!

За доставленную радость Костыль повёл нас на пляж купаться вместо физкультурной пары. Правда, бегом в оба конца по пять километров, но это уже детали, я считаю.

Жил он один в служебной квартире прямо за забором училища, жена его, которая жила уже с другим мужем и где-то далеко, привозила ему их сынишку в начале сентября, когда они с новым мужем отправлялись на курорт. Офицеры кафедры физподготовки молча разбирали его занятия себе и выгоняли Ивана Дмитриевича в неофициальный отпуск. Они же были офицерами. И управлялось дерзкое и склонное к вольностям курсантское стадо простой фразой:

– К Ивану Дмитриевичу приехал сын погостить, мне с вами тут некогда, но чтоб, блядь, как мыши сидели, не дай чёрт кому-то залететь и Ивана Дмитриевича подвести!

Но угрозы, в данном случае, были излишни, я вам так скажу. Не зная, в большинстве своём, что такое дети, семья и ответственность, мы не стали бы подводить Костыля, даже если бы он просто ушёл в запой, от той силы уважения к его прошлым боевым заслугам. Когда он разделся на пляже первый раз, мы даже не сразу поверили в то, что увидели. Его сухие мышцы были так иссечены шрамами, дырками и ожогами, что тело его без одежды приобретало какую-то причудливую сюрреалистичность.

– Чё пялитесь? – подмигнул нам Костыль. – Мужика красивого не видали никогда? Вон на тёлок пяльтесь, они хоть с сиськами!

И при этом он покраснел. Было ли ему неудобно за свою внешнюю уродливость или он просто стеснялся столь пристального внимания, я не знаю. Но было как-то дико, понимаете, что этот человек стесняется того, как выглядит.

Он приходил с сынишкой гулять в училище почти каждый день. Те, кто бывал в Севастополе, знают, что сентябрь там – самая золотая пора. Да и училище у нас было очень красивым – с аллеями, мраморными колоннами, каменными стенами. При этом занимало огромную территорию – гуляй, сколько душе влезет. И Костыль с сыном гулял. Он преображался в эти моменты почти до неузнаваемости – становился выше, как-то крупнее, что ли. И с его лица, обычно хмурого, не сходила лучезарная улыбка. Завидев их издалека, мы подбирали животы, переставали косолапить и переходили на строевой шаг, выпячивая грудь.

– Здравия желаем, Иван Дмитриевич! – радостно и торжественно отдавали мы честь, хотя Костыль был в гражданской форме, да и вообще в запасе. Но нам, на каком-то животном, неосознанном уровне казалось, что от этого нашего простого, но искреннего представления Костыль в глазах сына будет выглядеть как-то значительнее. Это я сейчас так думаю, когда анализирую, а тогда мы просто задирали вверх подбородки и прикладывали к выгоревшим пилоткам выгнутые наружу, по военно-морской моде, ладони.

– Здорово, сынки! – радостно протягивал нам свою ладонь Костыль, и сынишка его тоже тянул свою маленькую ладошку, и мы бережно, но крепко сжимали её, стараясь не улыбаться от этих восторженных детских глазок. Пусть же знает, что моряки – это суровые, как гранитные камни, люди, которых не растрогать голубыми детскими глазёнками, но папу его мы вон как уважаем и даже немного кланяемся при рукопожатии. Сынишке этому сейчас лет тридцать уже, и наверняка он не помнит этих моментов, но, надеюсь, что неосознанно всё-таки знает, что отец его был крайне уважаемым человеком.

Когда Костыль вёз нас на практику на Севера, такой случай произошёл с ним в аэропорту: его не хотели пропускать на борт самолёта. Прошёл он через рамку – звенит. Вывернул карманы, прошёл – звенит, разделся до майки и спортивных штанов, прошёл – звенит.

– Да что такое-то! – удивляются работники аэропорта.

– Стальные мышцы и железные нервы! – И Костыль демонстрировал крайне ответственным работникам аэропорта свой маленький, но идеально круглый бицепс, при этом радостно подмигивая нам.

Работники не оценили юмора и вызвали своего старшего. Он даже с погонами какими-то был, строгий, огромный, как шкаф, и хмурый.

Старший посмотрел на полуголого Костыля:

– Афган?

– Ну.

– Осколок?

– Четыре.

– Не обидишься, я тебе бутылочку виски принесу сейчас. Возьмёшь?

– Не обижусь. Неси.

Вот вы не были свидетелями этого диалога между двумя такими разными внешне мужчинами: один огромный, в новой форме, и второй – маленький и в трениках, и наверняка не можете понять сейчас из нескольких этих слов того чувства молчаливого уважения, которое буквально повисло, как облако, над ними обоими.

– Ну чё, шпроты, виски-то пробовали когда? – спросил нас уже в самолёте Костыль.

– Откудова? Только в кино видели!

– Ну попробуем, как до места доберёмся, так уж и быть!

– Может, это… Сейчас прямо?

– В самолёте? Да ты, Вася, совсем охренел, как я погляжу! Дисциплина и уважение к правилам! Запомни, алкаш! А на Севере, под краба-то! Эх!

«Под краба?» – подумал тогда я. «Клюкнул, что ли, уже майор-то наш?» Я же из Белоруссии был, понимаете, ну где я краба-то видел камчатского? А в Севастополе, когда мы ловили крабика размером с ладошку, то орали: «Бля-я-а! Какой здоро-о-овый!» А тут: «Крабом закусим!» Ну-ну.

Потом, когда мы ехали в кунге в расположение базы, я впервые увидел, как мальчик лет четырнадцати несёт краба. Вернее, сразу было не совсем понятно, кто кого несёт – то ли мальчик краба, то ли краб мальчика. Передние лапы краба лежали у мальчика на плече, а задние волочились по земле, чертя в придорожной пыли кардиограмму затухающего крабьего сердца.

– Э! – крикнул кто-то. – Так мальчику помочь, может, надо! На него вон напал кто-то!

– Ну да, – буркнул сопровождающий нас мичман. – Один-то он его не съест, конечно.

И, опять же, вот про кого он сейчас сказал? Про мальчика или про краба?

Краба нам подогнали подводники дня через три. Тогда мы и решили устроить дегустацию божественного напитка.

– Вы что это – пить в расположении части собираетесь? – даже присел от неожиданности старпом экипажа.

– Ой, тащ майор, да что тут пить! Бутылка на восемь человек! Так, под краба, а то пацаны ни того, ни другого не пробовали! – убеждал его Костыль.

– Я не майор! Я – капитан третьего ранга!

– Ну так тем более!

– Ну ладно. Ну только это…

– Ну само собой!

Краба мы варили в ведре в два захода. Сначала сварили одну половину, потом – другую. Нас так местные научили. Вывалили эту тушу на стол прямо и понимаем, что и приборы-то поставить некуда! В смысле алюминиевые кружки и миски. Как-то разместились. Набулькали себе виски по кружкам и сидим, смотрим на краба.

– Ну чё сидим? Молитвы читаем, что ли? – не понял Костыль.

– Дык а как его есть-то?

– Я ртом буду, а вы – как хотите!

Ну тут, как в любом деле, главное что? Правильно – начать. Съели, высосали и панцирь изнутри облизали. Правда, оказалось, что пальцы и губы мы себе искололи знатно, по неопытности.

А ещё однажды у Костыля зашевелился один из осколков, и его положили в военно-морской госпиталь спасать от смерти.

– Какое увольнение? – удивился командир, когда мы пришли к нему проситься проведать Костыля. – Оргпериод же!

А оргпериоды в училище любили объявлять налево и направо, по любому поводу. Тогда тоже был какой-то.

– Ну мы это… Ивана Дмитриевича проведать! Ну тащ командир!

– Дело-то нужное, да, – командир пожевал свою бороду, посмотрел в окно. – Слушайте, ну вот вы в самоходы когда бегаете, ничего же не боитесь?

– Боимся, как это!

– А чего боитесь?

– Ну как чего? Старшину роты, вас, начальника факультета и так далее, по восходящей!

– Ну так вот. Старшину и меня можете не бояться сегодня. Если вы понимаете намёки, конечно.

– Не, не, не! Не понимаем совсем! – ответили мы и, собрав делегацию из пяти наиболее представительных кандидатов, убежали в самоход. Чтоб не идти с пустыми руками, по пути вломились в какой-то сад и надрали там пакет алычи.

– Вы чё, медузы, алычи мне ворованной принесли? – смеялся Костыль.

– Да не, вы чё! На рынке купили!

– А чего она с листьями и ветками тогда!

– Мужик, сука, который продавал, обманул нас, значит!

– «Мужик», ага! Небось вот с такими усами рыжими и родинкой на левой щеке?

– Бля, откуда вы знаете?

– А это кто такие? – строго спросил полковник медицинской службы, который вошёл в палату в этот момент всеобщего веселья.

– А это курсанты мои! Вот проведать меня пришли, видите, алычи мне принесли! С рынка.

– Это из Голландии, в которой оргпериод объявлен? Ой, да ладно, не краснейте так. Долго не сидите, у нас процедуры сейчас начинаются.

А вообще, Костыль разговаривал мало и неохотно. Самую большую речь его мы услышали, когда уезжали из Украины в Россию. Он решил остаться, так как сынишка его жил в Киеве, а как дальше будут разворачиваться отношения двух стран, тогда никто не мог предвидеть, конечно. Нам даже было как-то неудобно, что он как будто извиняется перед нами, что мы вот такие герои, присягу менять не стали, хотя он-то свою, к тому времени, отслужил уже за пятерых. Да и мы, в общем, не придавали этой канители такого большого значения, как взрослые дядьки в высоких кабинетах. Часть наших друзей ехала с нами, часть – оставалась здесь, но это не являлось для нас поводом терять свою дружбу и ставить выше неё какие-то непонятные политические дрязги. Главное же что? Правильно – попасть на флот, ходить там на абордаж с палашами наперевес и топорами в зубах, есть мясо осьминога или подошвы кирзовых сапог, если совсем не повезло, но уж точно не заниматься политикой.