Цитаты из книги «Это я – Эдичка»

Персонал отеля считает нас, я думаю, никчемными лодырями, приехавшими объедать Америку — страну честных тружеников, остриженных под полубокс. Это мне знакомо. В СССР тоже все пиздели о тунеядцах, о том, что нужно приносить пользу обществу. В России пиздели те, кто меньше всех работал. Я писатель уже десять лет. Я не виноват, что обоим государствам мой труд не нужен. Я делаю мою работу — где мои деньги? Оба государства пиздят, что они устроены справедливо, но где мои деньги?

Может, ей еще повезет и она полюбит. И будет ей тяжело и прекрасно. Я завидую тому, на кого, наконец, изольется любовь этого несчастного существа. Ему достанется многое. В ней столько, должно быть, накопилось. Но скорее всего, никогда не испытает она счастья отдания всего себя — души своей — другому существу, сладкой боли от этого противоестественного для животного, каким является человек, поступка.

Она о любви не знает. Не знает, что можно кого-то любить, жалеть, спасать, из тюрьмы вырывать, из болезни, по голове погладить, горло в шарф укутать или как в Евангелии — ноги вымыть и волосами своими высушить. О любви — Божеском даре человеку — ей никто не сказал. Книжки читая, она это пропускала.

Вот, блядь, цивилизация, и как не боятся, что когда-нибудь гигантские волны, поднявшись из трущоб Бруклина и нижнего Ист-Сайда, подымутся и накроют, на хуй, маленькие островки, где происходит пир во время чумы, льются звуки утробной музыки, мелькают почти голые жопы зайчиков и, всем доступная, ходит моя Елена. И ни хуя никакая провинциальная одноэтажная Америка никого не спасет, все будет так, как захочет Нью-Йорк — мой великий и пламенный город…

Он — Алешка — любит повыебываться. Доллара ему не жалко, ради выебона он последнее отдаст.

нравилось быть в жизни дерьмом, навозом, у нее не было обольщений и надежд. Она ненавидела все высшие проявления человека — ненавидела великих людей в истории, саму историю, ненавидела ненавистью муравья. Может, это была ее самозащита против меня, я легко мог бы ее подавить, но зачем это было мне?

Жан и Сюзанна — раз, значит, я испорченный человек, если я могу дружить с ними. Ненавязчиво, как бы между прочим говорю о своих публикациях в переводах в нескольких странах мира. Важный, значит, я человек. И третье — я рассказываю ей о своих связях с мужчинами. Шок, конечно, для нее, удар. Но ничего, переварит. Я еще не встречал людей, которые бы отказывались от интересного, пусть оно и «дурное».

Не к себе, а от себя — это красиво.

О’кей! Хорошо, пусть будет независимость. Но легче ли будет украинскому Лимонову в украинском государстве? Вот я жил в русском — русский писатель, а что я имел? За десять лет ни одного опубликованного произведения. Вопрос состоит не в том, чтобы добиться для всех национальностей независимости, а в другом — как перестроить основы жизни человеческой, чтобы хотя бы избавить мир от войн, чтоб от имущественного неравенства избавить, чтобы от всеобщего убийства жизни работой избавить, чтоб мир любви научить, а не злобе и ненависти, к чему ведет национальное выделение неизбежно.

когда всякий час твоей жизни подчинен великой идее и движению. А так все была одна грусть.