«Чистки» и «читки»

26 сентября 1929 года на утреннем заседании пленума правления РАПП Маяковский выступил в прениях по вопросу поэзии. И вновь обрушился на конструктивистов, заговорив…

«…о переносе центра тяжести современной литературы на конструктивизм. Здесь есть замечательная вещь – что такое поэтический конструктивизм? Нам, знающим историю литературы, ясно, что сие – окрошка, что никакой верёвкой, ни вашей в том числе, вы мне не свяжете Веру Инбер и Сельвинского. И сам теоретик Корнелий Зелинский, хвалящий Сельвинского, другого эпитета для Инбер не находит, кроме как "хрустальная ваза" (Смех)… Что же мы в конце концов имеем? Одного поэта Сельвинского…»

В этих яростных нападках на конструктивистов как всегда не было ничего конкретного и убедительного – все упрёки в их адрес сводились к утверждению, что конструктивизм – это «окрошка», а самый подходящий эпитет для поэтессы Веры Инбер – «хрустальная ваза». Да и завершилось выступление поэта-рефовца заявлением, которое никому ни о чём не говорило и ни к чему не обязывало:

«…в вопросах литературной политики нам ближе с поэтами-комсомольцами, чем с напыщенными корифеями-конструктивистами или им подобными группочками и школками».

А в стране в это время продолжалась очистительная кампания: чистилась партия, вычищались наркоматы, освобождались от ненужных работников учреждения. Георгий Агабеков (тогда он возглавлял восточный сектор ИНО ОГПУ) одну из глав своей книги «ЧК за работой» назвал «Вожди чистят ГПУ». В ней говорится:

«Уже больше месяца как московская “Правда” начала вести подготовительную кампанию к предстоящей проверке и чистке Всесоюзной Коммунистической Партии. Ежедневно усердные хранители чистоты партии помещали в газетах статьи с рецептами, как чистить партию, как вычистить всех, кто ей не угоден. На всех собраниях и заседаниях также дискутировался вопрос о методах чистки. Почти всё ГПУ было занято подбором и подготовкой материалов, компрометирующих того или иного члена партии. Сотруднки, встречаясь, говорили только о предстоящей чистке. Каждый только и думал о ней.

Иностранный отдел ГПУ также не являлся исключением и был взбудоражен предстоящим событием. Сотрудники нервничали, не зная, как, с какого конца начнётся чистка. Нормальная работа отдела нарушилась».

Этой «чистке» Маяковский посвятил стихотворение, которое 27 сентября опубликовала «Рабочая газета». Называлось оно «Смена убеждений» и начиналось так:

 
«Он шёл, / держась / за прутья перил,
сбивался / впотьмах / косоного.
Он шёл / и орал / и материл
и в душу /и в звёзды, /и в бога.
Вошёл – /и в комнате / водочный дух
от пьяной / перенагрузки,
назвал /мимоходом / “жидами”/ двух
 самых / отъявленных русских».
 

Георгий Агабеков:

«День чистки в ГПУ приближался. Откуда-то сотрудники уже знали, что членами комиссии по чистке ГПУ будут члены ЦКК Сольц, Трилиссер и Филер. Узнали, что эта комиссия уже два раза заседала в кабинете Трилиссера и просматривала личные дела сотрудников. Что они уже выписали список лиц, подозрительных в партийном отношении. Настроение работников ГПУ становилось всё напряжённее. Каждый про себя перебирал свои прежние грехи и думал о своей судьбе.

В конце концов, вопрос партийности был, прежде всего, вопросом хлеба, вопросом работы, ибо, будучи исключённым из партии, сотрудник должен был потерять и службу. Кто был опасен и вреден для партии, тот, естественно, был опаснее и вреднее в ГПУ, этом органе диктатуры ЦК партии, где сконцентрированы все секреты государственной жизни. Характерно отметить, что уволенных из ГПУ работников ни в какие другие учреждения не принимают».

А герой стихотворения Маяковского «Смена убеждений» («сбивавшийся впотьмах» гражданин) приходил к себе домой и устраивал погром:

 
«Со всей / обстановкой / в ударной вражде,
со страстью / льва холостого
сорвал / со стены / портреты вождей
и кстати / портрет Толстого».
 

Заканчивалось стихотворение так:

 
«Потом / свалился, / вымолвив: / “Ух,
проклятые черти, / вычистили!”»
 

Маяковский, надо полагать, именно так и представлял себе реакцию тех, кого увольняли с работы. А также возгласы тех, кого он высмеивал в своей «Бане» и «вычищал» из рядов отправлявшихся в светлое коммунистическое будущее.

Георгий Агабеков:

«И так по очереди длинной вереницей прошли перед комиссией около двухсот сотрудников ГПУ. Большинство из них – недоучившиеся интеллигенты, много выходцев из других партий: левых эсеров, бундовцев. У многих тёмные подозрительные провалы в биографии. Но что особенно поражало, так это то, что большинство оказалось политически безграмотным или в лучшем случае полуграмотным. И невольно, слушая их автобиографии, я задавался мыслью, неужели это работники ВЧК-ГПУ, который нагоняет ужас своими делами, методами, своей хитростью на весь СССР? То ГПУ, которого так остерегаются иностранные правительства? Ведь тут собрана не железная когорта партии, как когда-то назвал ГПУ в погоне за трескучей фразой Троцкий, а гниль, отбросы, невыясненные личности партии…»

Видимо, в конце августа или в начале сентября 1929 года прошёл чистку и резидент ОГПУ на Ближнем Востоке Яков Блюмкин. Начальник Иностранного отдела ОГПУ Меер Трилиссер охарактеризовал его как блистательного сотрудника, благодаря чему чистка Блюмкина прошла довольно легко (члены парткома назвали его «проверенным товарищем»).

27 сентября состоялась ещё одна читка пьесы Маяковского в Гендриковом переулке. «Опять человек тридцать», – записала в дневнике Лили Брик.

«Баня» читалась потом неоднократно.

Софья Шамардина:

«Один раз у Мейерхольда дома читал отрывки. Я, шутя, сказала: "Боже, опять «Баня»!" – "Ничего. И ещё будешь слушать. Я её ещё долго читать буду"».

Павел Лавут:

«Сам автор сказал как-то мне: "Баня "значительно сильнее "Клопа"».

А Григорий Беседовский в Москву всё не приезжал.

Беседовский и Блюмкин

28 сентября члены политбюро, вновь рассмотрев вопрос «О тов. Беседовском», постановили:

«7) Поручить НКИД: а) Отозвать т. Беседовского согласно его просьбе из Франции и предложить ему в день получения шифровки выехать в Москву со всеми вещами и все дела немедленно сдать т. Аренсу…

2) Предложить т. Трилиссеру немедленно принять все необходимые меры в связи с решением 77<олит>Б<юро> о т. Л<еседовском >».

Жан Львович (Иосиф Израилевич) Аренс был тогда вторым советником советского полпредства во Франции. Когда он предложил Беседовскому сдать ему дела, тот «послал его к чёрту». Аренс обиделся и тут же отправил жалобу в наркомат:

«По получении вашей телеграммы Беседовский заявил, что не выедет в Москву, пока не вернётся т. Довгалевский, с которым хотел бы переговорить, так как он решил до отъезда устроить в Париже такой грандиозный скандал, после которого никто из головки полпредства и торгпредства не сможет оставаться в Париже».

Словно угадав всё то, что происходило тогда в парижском полпредстве, Маяковский 28 сентября опубликовал в «Рабочей газете» стихотворение под названием «Пример, не достойный для подражания. Тем, кто поговорили и бросили». Оно как бы подводило итог проводившейся в Москве «антиалкогольной недели» и высмеивало тех, кто семь дней призывал: «Пиво – / сгинь, / и водка сгинь!», а на восьмой день отправлялся в пивную, а там: «пиво хлещет».

Читал ли это стихотворение Максим Литвинов, установить не удалось. Известно лишь, что он сообщил членам политбюро: НКИД с Беседовским справиться не может. И 29 сентября кремлёвские вожди отправили в Париж свою телеграмму:

«На предложение ЦК сдать дела и немедленно выехать в Москву от Вас до сих пор нет ответа. Сегодня получено сообщение, будто бы Вы угрожали скандалом полпредству, чему мы не можем поверить. Ваши недоразумения с работниками полпредства разберём в Москве. Довгалевского ждать не следует. Сдайте дела Аренсу и немедленно выезжайте в Москву. Исполнение телеграфируйте».

Этот категорический приказ Беседовскому члены политбюро решили подкрепить ещё одним распоряжением и послали телеграмму в Берлин поверенному в делах СССР в Германии Стефану Иоахимовичу Братману-Бродовскому:

«ЦК предлагает немедленно выехать в Париж Ройзенману или Морозу для разбора недоразумений Беседовского с полпредством. Дело в Парижском полпредстве грозит большим скандалом. Необходимо добиться во что бы то ни стало немедленного выезда Беседовского в Москву для окончательного разрешения возникшего конфликта. Не следует запугивать Беседовского и <надлежит> проявить максимальный такт… Нельзя терять ни одного дня. Телеграфируйте исполнение».

Находившиеся в тот момент в Берлине Борис Анисимович (Исаак Аншелевич) Ройзенман и Григорий Семёнович Мороз были членами ЦКК (Центральной Контрольной комиссии) и являлись сотрудниками ОГПУ. Оба участвовали в заседаниях ЦКК 13 и 14 июня 1927 года, помогая Сталину вывести из состава ЦК Троцкого и Зиновьева. В своей речи Лев Троцкий откликнулся на выступление Ройзенмана так:

«Троцкий: Товарищ Ройзенман, вы защищаете тех, кого не надо защищать. Я знаю, что вы прекрасный революционер-пролетарий, но вы обвиняете тех, кто прав, и защищаете тех, кто виноват».

Тут голос подал Григорий Мороз, которому ответил Зиновьев:

«Зиновьев: (тов. Морозу) Мы вас тоже знаем. В 1918 году я вас арестовывал.

Мороз: В 1918 году я работал в В ЧК.

Зиновьев: Я говорю о члене ЦКК Морозе. (Смех.)».

О том, что в ту пору представляла собой Центральная Контрольная Комиссия (ЦКК), хорошо (и довольно точно) высказался Георгий Агабеков в своей книге «ЧК за работой»:

«ЦКК – это прекрасно выдрессерованный аппарат Сталина, посредством которого он морально уничтожает своих врагов и нивелирует партийный состав в нужном ему направлении.

Физически же добивает сталинское ГПУ».

В этот же день (29 сентября 1929 года) в Москве объявился Яков Блюмкин. Вернулся ли он из Турции, куда его могло направить ОГПУ, и ли просто завершил свой отдых, который проводил в стране Советов, об этом достоверных данных обнаружить не удалось. Но опубликована фотография бланка, на котором указано, что бланк этот взят из «Дела № 99762», и добавлено, что это «Протокол допроса обвиняемого». Проводил его «сентября 29 дня cm. уполномоченный IV отд. ОГПУ Черток».

Запомним эту фамилию – следователь ОГПУ Черток. Он нам ещё встретится.

Ещё одна подробность

«дела № 99762»:

«допрос начат 16 час 30 мин

допрос окончен 16 час 50 мин»,

то есть продолжался этот «допрос» всего двадцать минут.

О том, кто предстал перед старшим особоуполномоченным ОГПУ Чертоком, в протоколе тоже сказано: «Блюмкин Яков Гершевич», родившийся «22 декабря 1898 года». На момент допроса ему было «30 лет». Место жительства допрашиваемого: «Москва, Большая Садовая д. 7 кв. № 3». Род его занятий: «cm. уполномоченный иностранного отдела ОГПУ, капитан г/б». Стало быть, Блюмкин имел звание капитана госбезопасности. О его партийности и политических убеждениях сказано откровенно: «в 1917 г. – член партии левых эсеров, в 1920 г. вступил в РКП (б), троцкист».

Больше никаких сведений о Якове Блюмкине в том бланке нет.

Тем временем слухи о написанной Маяковским пьесе продолжали стремительно распространяться.

Актёр Игорь Ильинский:

«…осенью 1929 года Михаил Михайлович Зощенко, которого я встретил в Крыму, сказал мне:

– Ну, Игорь, я слышал, как Маяковский читал новую пьесу "Баня". Очень хорошо! Все очень смеялись. Вам предстоит работа».

Эти восторги, исходившие от работников театра, немного удивили Веронику Полонскую. Она написала:

«Театра Владимир Владимирович вообще, по-моему, не любил…