3

-Ну, как твой новый начальник лаборатории? – спросил Герман Зяму. Между ними установились дружеские отношения, но статус начальник-подчиненный существовал, и Лифшиц упорно обращался к Герману на “Вы”.

– Вы знаете, она очень старательная и исполнительная, в институте их мало чему научили, но Дина Алексеевна серьезно взялась за дело, учит Правила электробезопасности, думаю, из нее выйдет толк. Кстати, сейчас она придет, – Зяма посмотрел на часы, – через пятнадцать минут, устрою ей первый экзамен.

Она пришла, одетая с особой тщательностью, искусный макияж, нестерпимо красивая, с отстраненным видом, нога на ногу, сидела перед Зямой. Герман поднял глаза и вдруг встретился с ее глазами, … а там – омут, темный, бездонный, колдовской. Он не выдержал, струсил, отвел, опустил глаза, уткнулся в бумаги на столе. И страшно разозлился… на себя? Да кто она такая!? Пигалица! Его обуревало желание немедленно прекратить эту демонстрацию, сказать что-нибудь обидное, что на работе следует одеваться скромнее, и – для кого Вы, Диана Алексеевна, накрасили губы? Он поднялся.

– Я побежал в ремонтно-механический.

Как-то так выходило, что слишком часто, где бы Герман ни появлялся, он встречал ее, Дину. Он на заводских соревнованиях бежал пять километров, и на финише стояла она с бутылкой минеральной воды: “Вы сильно устали? А у меня как раз вот нарзан”. Это было понятно: болела за своих. Она всегда встречалась на волейбольной площадке, неплохо играла, но почему-то всегда – за сеткой напротив, глаза в глаза.

Настала зима, на стадионе залили каток, и каждым субботним вечером они, не сговариваясь, встречались там: Герман, Лёва Козлов – инженер по кранам из его отдела, и Дина с подругой. Подругу она притаскивала для компании, та кое-как, мучительно ковыляла по льду, большей частью просиживала в раздевалке, а трое оставшихся дурачились, играли в догонялки. “Как малые дети! Стыдитесь!” – осуждающе бросила им вслед солидная дама в каракуле. Дама сидела на скамейке и сторожила двух своих питомцев, ковылявших на коньках-снегурках.

– Она права, – назидательно сказала Дина, – посмотрите на себя. Как малые дети. Какой пример Вы подаете подчиненным? – и бросила в Германа снежком.

Играла музыка, под лучами прожекторов искрился снег, под кокетливой белой шапочкой горели ее глаза, пунцовели губы, и страстно захотелось схватить ее в охапку и…. но было нельзя. Какой пример Вы подаете своим подчиненным?

А в понедельник при случайной встрече – холодный кивок, “здравствуйте”, и мимо, как будто не было субботней ледяной феерии. Начальник и смиренная подчиненная, все чинно. Что это было? Опасная, волнующая игра или что-то большее?

И совсем неожиданное: Герман шел в поликлинику сверлить больной зуб, и Дина сидела там, перед дверью в зубной кабинет.

– Вы будете за мной. Только не слушайте, как я буду вопить, я ужасно боюсь этих орудий пыток.

В заводском клубе устраивались вечера молодежи. Были концерты, танцы и, конечно, там всегда была она, ослепительно красивая, ослепительно нарядная, в оживленном кругу молодежи, а Герману нельзя было к ней подойти, потому что злые языки… и злые глаза… но вдруг его взгляд встречался с ее глазами, и в этих в этих взглядах была жгучая тайна, связывающая их.

Герман увлекся велосипедом. Получил у Ивана Савинкова настоящий спортивный, с однотрубками, и гонял на нем до изнеможения все свободное время. Чтобы не оставалось сил на горькие раздумья. Он понял, что влюбился, утонул безвозвратно в омуте ее глаз и не знал, что с этим делать. Видеть Дину, хотя бы издали, слышать ее грудной голос стало для него ежедневной потребностью. Как бороться с этим наваждением? И надо ли бороться, если само провидение постоянно сталкивает их? Вот этот случай на шоссе в прошлое воскресенье. Какая-то пьяная, развеселая компания на мотоцикле с коляской совершила крутой разворот прямо перед ним. Герман не успел среагировать, на полном ходу врезался в мотоцикл, перелетел через него, приземлился на асфальте. Пока приходил в себя, мотоцикла и след простыл. Каким-то чудом уцелел, руки-ноги в порядке, но переднее колесо велосипеда всмятку, и напрочь порванные брюки. Как в таком виде главному механику у всех на виду тащиться домой! Но по воле все того же провидения, случилось это в Майкудуке, совсем рядом с общежитием, где она жила с подругами! И он пошел туда с побитым велосипедом. По воле провидения. Девочки быстро привели в порядок, зашили и почистили штаны, напоили Германа чаем, Дина была в халатике, такая домашняя и простая, и так старательно и нежно смазывала его ссадины йодом!

Завод время от времени сотрясали и развлекали скандальные истории. Владимир Старокожев из конструкторского отдела, надменный чистюля в тонких очках и строгом галстуке, соблазнил копировщицу Зейнаб (запросто Зину) – тростинку с глазами газели. А потом бросил, и бедной Зине некуда было деваться от сальных и осуждающих взглядов, она уволилась и куда-то исчезла. Еще занимательнее была история с Жорой Друбичем. Жертвой красавца-брюнета с наглым взглядом и манерами фата стала Наташа из отдела главного технолога, тихая, скромная девочка, из молодых специалистов. Жена Жорки, строгая докторша-гинеколог из заводской поликлиники, застукала их в постели. Заводские сплетники смаковали подробности: Наташа после этого лечилась у Александры Друбич, сама Александра Николаевна ходила с припудренным фонарем под глазом, а Жорка ходил героем и облизывался, как сытый кот. Потом Наташу просто затравили, и она сбежала с завода, оставив все документы в отделе кадров. На заводе работали подолгу, до пенсии, уходить было некуда, других заводов в Старом Городе не было, все про всех всё знали, город был серым и скучным, никаких развлечений, даже кино не каждый день в захудалом кинотеатре на краю города. Главным заводским моралистом и сплетником был начальник центральной заводской лаборатории Артур Федорович Фишер. Двухэтажное здание, на первом этаже – механическая, химическая лаборатории, спектрография, на втором – электролаборатория, находилось в самом центре завода, на площади. Дел у Артура Федоровича было немного, он часами сидел у окна, зорко разглядывал кипящую вокруг заводскую жизнь, и к нему часто забегали поделиться скандальными новостями, обсудить, посмаковать, осудить. Ну и конечно, на страже нравственности стояли партком и профком.

В общем-то, внешне все было в рамках: женатый руководитель – подчиненная, но во взглядах, которыми обменивались эти двое, было что-то такое, отчего по заводу поползли слухи. Герман слышал намеки, ловил косые взгляды, разговоры, вдруг умолкавшие при его появлении. Слухи дошли и до жены, нашлись, таки, доброжелатели. Начались скандалы бешеной ревности. Жизнь постепенно превращалась в ад.

Как-то поздно вечером в горьких раздумьях Герман бродил по заводу и вдруг увидел светящееся окно на втором этаже. Это было окно электролаборатории. Непослушными ногами, с замирающим сердцем он поднялся по лестнице. Дверь кабинета была открыта, Дина была одна. Будто ждала его.

– Здравствуйте, Диана Алексеевна.

– Здравствуйте, Герман Иосифович.

– Что так поздно на работе?

– Да вот, Зяма надавал заданий, не успеваю.

Время остановилось, мир сузился до маленькой комнатки в черном ночном пространстве, и в этом пространстве были только двое – он и она. Они смотрели друг на друга, говорили какие-то незначащие слова. Не были сказаны главные слова, они сталкивались, эти слова, немыми вопросами и не находили ответов. Любое неосторожное слово могло сломать зыбкую пелену, окутавшую их. И что тогда? Обвал? Разрушение всей его жизни?

Она встала.

– Уже поздно, я пойду.

– Я провожу.

– Не нужно.

Он проводил ее до остановки, посадил в автобус и долго смотрел вслед, не понимая, что произошло – то ли это большое счастье, то ли большая беда. Она – яркая красавица, рядом с ней постоянно молодые поклонники, остроумные, хорошо воспитанные и образованные, а он – затурканный бесконечной работой женатый мужлан.

ЖЕНАТЫЙ…

ЖЕ-НА-ТЫЙ…

А может быть, она дразнит Германа, играет с ним в опасную, увлекательную игру?

4

В середине августа предстоял отпуск. Организатором отпуска был, конечно, Гриша Голуб. Гриша был БНС – Бюро Нормалей и Стандартов, он сидел в отдельном маленьком кабинетике на втором этаже инженерного корпуса, и к нему приходили за подписью все конструкторы и технологи завода. Гриша был очень строг и безулыбчив, он сидел здесь на страже порядка.

– Так, – говорил Гриша, внимательно осмотрев чертеж и не поднимая глаз, – у Вас вот здесь шрифт номер десять, а вот тут – номер семь. На чертеже должен соблюдаться только один шрифт. В штампе Вы не проставили масштаб, а вот здесь, в примечании Вы указали ГОСТ на сталь 380-60, а следует указать ГОСТ на прокат. Переделайте, пожалуйста, и принесите мне повторно.

Спорить с Гришей было бесполезно, на него не действовали ни девичьи чары, ни дружеские увещевания. Грише было уже тридцать два, он жил с мамой, маленькой, кругленькой украинкой, страшно переживавшей Гришино холостяцкое положение.

– Ой, боже ж мiй! – жаловалась она Гришиным друзьям, – колы ж вы знайдэте дiвчыну, щоб обкрутыла мово Грыцка?

Одной, но пламенной Гришиной страстью была рыбалка. Он подписывался на журнал “Рыболов и охотник”, и у него хранились аккуратно подшитые журналы за шесть последний лет. В позапрошлом году он прочитал в этом журнале увлекательный рассказ о рыбалке на алтайской реке Убе.

На север от Усть-Каменогорска на границе с Россией лежит волшебная страна – горный Алтай. Цивилизация только-только стала добираться до этих мест. Река Уба своенравна и изменчива. Когда летом в верховьях идут дожди, она вздувается, ревет на каменных порогах, разбиваясь в мелкую водяную пыль, а потом разливается широким плесом, отдыхая и накапливая силы, чтобы сразиться с новым порогом. В редких заимках здесь живут бородатые староверы, ловят рыбу и гонят медовуху из пахучего горного меда. На перекатах – шиверах Убы плещется хариус, выпрыгивает из воды и бешено хватает брошенную на тонкой леске искусственную мушку, и в этот момент нужно его подсечь. А на стремнине, на стрежне ходят черноспинные таймени. Тайменей ловят на спиннинг, на искусственную мышь. Схватив насадку, таймень свечой выскакивает из воды, и начинается долгая борьба за выуживание могучей рыбины.

Их было пятеро в том позапрошлогоднем походе: Гриша, Герман, Виталька и брат с сестрой Агейковы – Алик и Лариса. Плывет по реке шестиметровый плот, срубленный из сухостоя, связанный черемуховыми вицами, на носу и корме сооружены греби – тяжелые весла на подставках, на передней греби – Герман, зорко вглядывающийся вдаль, на кормовой – Виталька Григорьев. Остальной народ просто балдеет, сидит на краю плота, свесив ноги в воду, любуется дикой красотой берегов, деловитый Гриша очередной раз перебирает рыболовные снасти. Но вот впереди послышался шум очередного порога, он растет, приближается, и путешественники гребут к берегу, идут на разведку: как пройти порог. На берег выгружаются вещи, продукты и пассажиры, а Герман с Виталькой вываживают плот на стремнину. Подхваченный течением, он набирает и набирает ход, стремительно несется среди камней. “Вправо!” – орет Герман, но грохот порога заглушает слова,… не сумели увернуться от очередного каменного лба, плот накренился, его швырнуло вправо, теперь только удержаться, не свалиться в бешено ревущую пену,… слава богу, порог заканчивается, они судорожно выравнивают плот, еще немного… и плот, спаситель плот выплывает на плес. С ног до головы мокрые, возбужденные и счастливые, они пристают к берегу, и к ним бегут их товарищи.

– Я думал, вы там разобьетесь, на этом камне, – выпаливает Алик.

– Да мы сами так подумали! – восторгается Виталька. – Как жахнет! Я чуть не вывалился! Вот бы было дело!

Местами река мелеет, разливается шиверами, плот застревает на них, и нужно спрыгивать в воду, кольями продвигать, снимать с мели, вываживать на глубину.

Вечером разбита палатка, перед палаткой горит костерок, в котелке над ним булькает уха из хариусов, языки пламени выхватывают из чернильной темноты склоненную ветку сосны и лица друзей, завороженно смотрящих на огонь. А над их головами – небесный свод, с которого льется яркий иглистый свет звезд. Они сидят завороженно-молча, слушая неумолчный шум реки.

В такой поход собирал теперь команду Гриша Голуб. Герман был, конечно, номером первым, а Витальку в отпуск не пустили, нужно было готовить завод к зиме. Гриша отобрал трех немолодых заядлых, матёрых рыбаков, в том числе, Машошина и Злобина и… Дину с подругой. Герман все понял и успокоился: там решится все! Компания матёрых ему не очень нравилась, но что делать, деньги сданы Грише, билеты куплены…

Накануне отъезда жена пришла оживленной:

– А я еду с вами.

– Куда?

– На Алтай.

– Да кто же тебя возьмет?

– Гриша Голуб, он уже купил мне билет.

Герман был в панике. Жена была сугубо городским человеком, не терпела рыбалки и всяких внегородских неудобств, постоянно жаловалась на больные ноги. Что она там будет делать, и зачем ему это всё? Помчался к Голубу.

– Гриша, зачем ты берешь мою жену?

Гриша, наивная душа:

– А она сказала, что с тобой согласовано.

Отказываться от поездки было нельзя, но и ехать с такой обузой,… а, будь что будет, – решил он, – пусть все развязывается поскорее!

До Усть-Каменогорска долетели на самолете, выгрузились с громадными рюкзаками. Теперь на узкоколейке нужно было подняться в горы, до деревушки Карагужихи. Ночевка в маленькой пристанционной хибарке. Набились в тесную избушку, улеглись прямо на дощатом полу, расположились вповалку в темноте. И вдруг Герман почувствовал ее руку на своем затылке, она копалась в его волосах, поглаживала, ласкала, и эта тайная ласка была нестерпимо сладостной.

Поездка не задалась. Дождей в этом году было мало, Уба обмелела, рыба ловилась плохо. За два года здесь многое изменилось. Лесозаготовки добрались до этих заповедных мест, целые участки леса были порублены, завалены валежником и сучьями, разворочены лесовозами. Срубили два плота, спустились ниже по реке, но и там клёв был никудышным. Плоты постоянно застревали на шиверах, их приходилось вытягивать. В команде с самого начала не было единства, а теперь матёрые ополчились на Гришу: Куда ты нас завез? Мы что – бурлаки, чтобы тягать на себе эти твои плоты? Сейчас на Темиртауском водохранилище уже по мешку бы наловили! Отпуск пропал, коту под хвост!

Жена стала периодами впадать в полубезумное состояние, бредила наяву, не понимала, где она находится. Дина вдруг заявила, что у нее кончается отпуск, и ей нужно срочно возвращаться. До железнодорожной станции было около двенадцати километров по лесу. Герман решительно и бесповоротно заявил: провожает он. В ближайшей заимке попросили лошаденку под седлом и адрес на станции, где переночевать. Утром пустились в путь. Дина в седле, Герман ведет лошадку в поводу.

– Ты, милай, не сумлевайся, дёржи путь о так, впрямь, не собьешься, да и Сивка дорогу знаить, доведеть, – напутствовал Германа бородатый старовер, – а девке-то своей энтой воли не давай, – добавил он на ушко, – больно она у тебя тово…

Он шел и думал, что настало время для объяснения, все на чистоту, но оттягивал и оттягивал. Вот дойдем до того поворота… нет, до того большого дерева…. Отошли совсем немного, как набежала грозовая туча, Дина соскочила с седла, они бросились к стогу сена, зарылись в середину… и она оказалась в его объятьях. Ехидная мысль сверлила висок: как в сентиментальных романах позапрошлого века – пасущаяся лошадка, пастух и пастушка в стоге сена! Было смешно, неправдоподобно, но это было так! Его губы трогали ее щеку, нос, глаза, ее губы.

– Ну, всё, – прошептал Герман, – теперь я совсем пропал.

Она радостно засмеялась.

– Ты давно не смотрелся в зеркало? Посмотри, на кого ты похож!

Из карманного зеркальца на Германа глядела разбойничья рожа с десятидневной огненной щетиной, выгоревшими до соломенного цвета, спутанными, с сенной трухой, волосами и совершенно шальными глазами.

Отгремела гроза, пролившийся ливень омыл осенние краски, а они все сидели в стогу, не в силах оторваться друг от друга. Смирная лошадка паслась рядом. Эта осень особенно щедро одарила рябины, они полыхали под скупым осенним солнцем, как гигантские костры. Герман ломал и ломал ветки с рубиновыми гроздьями. Он смотрел на нее снизу вверх и не мог налюбоваться, насмотреться на эту дивную картину: его растрёпанную, смеющуюся любовь в седле, с охапками гроздьев рябины в руках на фоне осеннего неба.

Поезд уходил поздно вечером. В темноте вагонного тамбура он точно обезумел, будто она уезжала навсегда, уходила из его жизни, а она слабо выталкивала его к выходу: “Сумасшедший! Поезд уже тронулся!” Поезд ушел, пропала в ночи красная точка фонаря последнего вагона, осталось с Германом только горькая сладость ее губ, запах ее волос и пустота в сердце.

Он переночевал на станции и скоро уже был в лагере. Разлад в команде уже завершился. Было решено: всё, разбегаемся в разные стороны, каждый добирается сам.

Жена впала в какой-то ступор, она молча смотрела перед собой, по-видимому, не понимая, что происходит. Ее нужно было везти, вести. Путь домой был бесконечно долгим, с множеством поездов и пересадок. Пришла в себя она дома (а может быть, это было притворство, игра?)

– Я уезжаю в Боровое, – сказала она на третий день, – устроюсь – приеду, заберу Лерку.

– Я ее тебе не отдам.

– Ну, что ж, посмотрим.

Герман вычистил кухню, выбросил гору консервных банок, выгреб остатки засохших и заплесневелых консервов из кастрюлей и сковородок, перемыл посуду, отдраил пол и привез Лерку. Мама отговаривала:

– Ну, зачем ты ее забираешь? Лере так хорошо у нас, а тебе будет трудно. И работа, и за девочкой нужно смотреть, кормить, обстирывать.

– Мам, мне одному невмоготу тоскливо. А с Лерой я справлюсь, ты увидишь. У нас на заводе очень хороший детский сад, я договорился, ее возьмут.

Теперь рано утром он относил ее в детсад, вечером забирал. Квартира наполнилась звонким голоском дочери, а жизнь Германа – новым смыслом и заботами: варить еду, одевать-умывать-укладывать спать и еще многое другое. Лера сразу же подружилась с тетей Ларисой, они вместе перебирали какие-то тряпочки, шептались. Герман в шутку сердился: нечего играть с чужими детьми, заводите своих! После многочисленных болезней Лера была тоненькой, как былинка, она легко простужалась, сбрасывала по ночам одеяло, и Герман научился спать чутко, просыпаясь при каждом ее движении. Леру нужно было откормить, и он научился готовить ее любимые блюда, те, что делала бабушка, придумывал сам новые, незамысловатые, но скорые и вкусные. Он делал с ней зарядку, и Лера стала прибавлять в весе, окрепла. Вечером после детсада она поверяла папе свои маленькие тайны.

– Пап, ко мне девочки пристают, почему меня все время забирает папа, а не мама.

– И что ты им отвечаешь?

– А я им сказала, что мой папа лучше всех, – и у Германа защипало в носу.

С Диной он теперь встречался за городом, по выходным, когда отвозил Леру к бабушке. Садился на велосипед и катил на свидание. Они пытались понять, представить себе, как жить дальше.

– Нужно подождать, потерпеть. Я подам на развод. Но Леру я ей не отдам, дочь ей совершенно не нужна.

– Ты – как малый ребенок. Вот уж действительно, не было у меня детей, а теперь сразу двое. Тебя никто спрашивать не будет. Суд в любом случае отдаст ребенка матери.