Любовь, измена и колдун

В горах, на скале, о беспутствах мечтая,

Сидела Измена худая и злая.

А рядом под вишней сидела Любовь,

Рассветное золото в косы вплетая.

С утра, собирая плоды и коренья,

Они отдыхали у горных озер

И вечно вели нескончаемый спор —

С улыбкой одна, а другая с презреньем.

Одна говорила: – На свете нужны

Верность, порядочность и чистота.

Мы светлыми, добрыми быть должны:

В этом и – красота!

Другая кричала: – Пустые мечты!

Да кто тебе скажет за это спасибо?

Тут, право, от смеха порвут животы

Даже безмозглые рыбы!

Жить надо умело, хитро и с умом.

Где – быть беззащитной, где – лезть напролом,

А радость увидела – рви, не зевай!

Бери! Разберемся потом.

– А я не согласна бессовестно жить.

Попробуй быть честной и честно любить!

– Быть честной? Зеленая дичь! Чепуха!

Да есть ли что выше, чем радость греха?!

Однажды такой они подняли крик,

Что в гневе проснулся косматый старик,

Великий Колдун, раздражительный дед,

Проспавший в пещере три тысячи лет.

И рявкнул старик: – Это что за война?!

Я вам покажу, как будить Колдуна!

Так вот, чтобы кончить все ваши раздоры,

Я сплавлю вас вместе на все времена!

Схватил он Любовь колдовскою рукой,

Схватил он Измену рукою другой

И бросил в кувшин их, зеленый, как море,

А следом туда же – и радость, и горе,

И верность, и злость, доброту, и дурман,

И чистую правду, и подлый обман.

Едва он поставил кувшин на костер,

Дым взвился над лесом, как черный шатер, —

Все выше и выше, до горных вершин,

Старик с любопытством глядит на кувшин:

Когда переплавится все, перемучится,

Какая же там чертовщина получится?

Кувшин остывает. Опыт готов.

По дну пробежала трещина,

Затем он распался на сотню кусков,

И… появилась женщина…

1961

Жены фараонов (шутка)

История с печалью говорит

О том, как умирали фараоны,

Как вместе с ними в сумрак пирамид

Живыми замуровывались жены.

О, как жена, наверно, берегла

При жизни мужа от любой напасти!

Дарила бездну всякого тепла,

И днем, и ночью окружала счастьем.

Не ела первой (муж пускай поест),

Весь век ему понравиться старалась,

Предупреждала всякий малый жест

И раз по двести за день улыбалась.

Бальзам втирала, чтобы не хворал,

Поддакивала, ласками дарила.

А чтоб затеять спор или скандал —

Ей даже и на ум не приходило!

А хворь случись – любых врачей добудет,

Любой настой. Костьми готова лечь.

Она ведь знала точно все, что будет,

Коль не сумеет мужа уберечь…

Да, были нравы – прямо дрожь по коже.

Но как не улыбнуться по-мужски:

Пусть фараоны – варвары, а все же

Уж не такие были дураки!

Ведь если к нам вернуться бы могли

Каким-то чудом эти вот законы —

С какой тогда бы страстью берегли

И как бы нас любили наши жены!

1963

Третий лишний

Май. Беспокойство. Звезд толчея…

Луна скользит по плотине…

А рядом на бревнышке друг мой и я

И наша «Беда» посредине.

Носила «Беда» золотой пучок,

Имела шарфик нарядный,

Вздернутый носик и язычок,

Хитрый и беспощадный.

Она улыбнулась мне. Я просиял,

Пригнул ей облачко вишни.

Друг мой нахмурился, встал и сказал:

– Я, кажется, третий лишний.

Но девушка вспыхнула: – Нет, постой!

Сам не решай задачи.

Да, может, я сердцем как раз с тобой.

Ишь ты, какой горячий!

Снова сидим. От ствола до ствола

Тени легли несмело…

Девушка с ветки цветок сорвала

И другу в петличку вдела.

Тот, улыбнувшись, губами взял

Белый бутончик вишни.

Довольно! Я кашлянул, хмуро встал.

– Пожалуй, я третий лишний!

Она рассмеялась: – Вскипел, чудак!

Даже мороз по коже.

А может, я это нарочно так

И ты мне в сто раз дороже?!

Поймите, братцы: гремит река,

Кипят жасмин, облепиха,

Метет сиреневая пурга…

В природе и в сердце моем пока

Просто неразбериха!

А вот перестанет весна бурлить,

И будет мне звёзды слышно,

Они помогут душе решить,

Кто лишний, а кто не лишний!

И дни летели, как горький дым.

Ночи – одна бессонница.

Она все шутит, а мы молчим

И все не знаем, с другом моим,

Дружить нам или поссориться.

Но вот отшумела в садах весна.

Хватит. Конец недугам!

Третьим лишним была – она!..

Так мы решили с другом.

1963

Верная Ева

Старики порою говорят:

– Жил я с бабкой сорок лет подряд,

И признаюсь не в обиду вам,

Словно с верной Евою Адам.

Ева впрямь – примерная жена:

Яблоко смущенно надкусила,

Доброго Адама полюбила

И всю жизнь была ему верна.

Муж привык спокойно отправляться

На охоту и на сбор маслин.

Он в супруге мог не сомневаться,

Мог бы даже головой ручаться!..

Ибо больше не было мужчин.

1964

У тебя характер прескверный…

У тебя характер прескверный

И глаза уж не так хороши.

Взгляд неискренний. И, наверно,

Даже вовсе и нет души.

И лицо у тебя как у всех,

Для художника не находка,

Плюс к тому цыплячья походка

И совсем некрасивый смех.

И легко без врачей понять,

Что в тебе и сердце не бьется.

Неужели чудак найдется,

Что начнет о тебе страдать?!

Ночь, подмигивая огнями,

Тихо кружится за окном.

А портрет твой смеется в раме

Над рабочим моим столом.

О, нелепое ожиданье!

Я стою перед ним… курю…

Ну приди хоть раз на свиданье!

Я ж от злости так говорю.

1964

Строгие сторожа

В сто раз красноречивее речей,

Пожалуй, были и сердца, и руки,

Когда мы, сидя в комнате твоей,

Старались грызть гранит сухой науки.

Мигал тысячеглазый небосвод,

Чернел рояль торжественно и хмуро,

И маленький зеленый Дон Кихот

По-дружески кивал нам с абажура…

К плечу плечо… Мы чуть не пели даже!

В груди у нас гремели соловьи!

Но стерегли нас бдительные стражи —

Неспящие родители твои.

Сначала мать – улыбка и вниманье —

Входила вдруг, как будто невзначай,

То взять с окна забытое вязанье,

То в сотый раз нам предлагая чай.

Потом отец в пижаме из сатина,

Прищурив хитроватые зрачки,

Здесь, неизвестно по какой причине,

Всегда искал то книгу, то очки.

Следя за всем в четыре строгих глаза,

В четыре уха слушали они,

Чтоб не было какой ненужной фразы

Иль поцелуя, боже сохрани!

Так день за днем недремлющие судьи

Нас охраняли от возможных бед.

Как будто мы не молодые люди,

А малыши одиннадцати лет!

Им верилось, что трепетное пламя

Притушит ветер хитроумных мер

И что на всякий случай между нами

Пускай незримо высится барьер.

Удар часов за стенкой возвещал,

Что как-никак, а расставаться надо!

И вот я вниз по лестнице бежал

Под тем же строго неусыпным взглядом.

И, заперев владение свое,

Они, вздохнув, спокойно засыпали,

Уверенные в том, что знают все,

Хоть, между прочим, ничего не знали!

1964

Пусть меня волшебником назначат (шутка)

Эх, девчата! Чтоб во всем удача,

Чтоб была нетленною краса,

Пусть меня волшебником назначат,

И тогда наступят чудеса.

Я начну с того, что на планете —

Сразу ни обманов, ни тревог,

Все цветы, какие есть на свете,

Я, как бог, сложу у ваших ног.

Я вам всем, брюнетки и блондинки,

Раскрою́ на кофточки зарю,

Радугу разрежу на косынки,

Небо на отрезы раздарю.

С красотою будет все в порядке:

Каждый профиль хоть в музей неси!

Ну а чтоб какие недостатки

Я оставил! Боже упаси!

А для танцев и нарядов бальных

В виде дополненья к красоте

Я вручил бы каждой персонально

По живой мерцающей звезде.

Ну, а чтобы не было примеров

Ни тоски, ни одиноких слез,

Я по сотне лучших кавалеров

Каждой бы на выбор преподнес.

Я волшебной утвердил бы властью

Царство песен, света и стихов,

Чтоб смеялась каждая от счастья

В день от трех и до восьми часов.

Эх, девчата! Чтоб во всем удача,

Чтоб всегда звенели соловьи,

Хлопочите, милые мои,

Пусть меня волшебником назначат!

1964

* * *

Мама поэта – Лидия Ивановна Асадова, школьная учительница

Сердитый критик

Критик бранил стихи

Лирического поэта.

Громил и за то, и за это,

За все земные грехи!

Ругал с наслаждением, с чувством

И, строчки рубя на лету,

Назвал поцелуй распутством

И пошлостью – простоту.

Считая грубость традицией,

Над всем глумясь свысока,

Он подкреплял эрудицию

Весомостью кулака.

Сурово бранил издателей:

– Зачем печатали? Кто? —

И долго стыдил читателей

За то, что любят не то.

А надо любить усложненный,

Новаторский, смелый стих,

Где в ребра бьют электроны,

Протоны и позитроны

Вместо сердец живых.

Стихи, где от грома и света

Брызги летят из глаз…

И где возле слова «планета»

Смело стоит «унитаз»!

И вывод был прост и ясен:

«Мотайте себе на ус:

Все те, кто со мной не согласен, —

Срочно меняйте вкус!»

Окончив свой громкий опус,

Из кабинетной тиши

Критик отправился в отпуск

И книгу взял для души.

Стучали колеса скорые…

А критик книгу читал,

Не ту, расхвалил которую,

А ту, какую ругал.

1964

Мы решили с тобой дружить…

Мы решили с тобой дружить,

Пустяками сердец не волнуя.

Мы решили, что надо быть

Выше вздоха и поцелуя…

Для чего непременно вздох,

Звезды, встречи, скамья в аллее?

Эти глупые «ах» да «ох»!..

Мы – серьезнее и умнее.

Если кто-то порой на танцах

Приглашал тебя в шумный круг,

Я лишь щелкал презрительно пальцем —

Можешь с ним хоть на век остаться.

Что за дело мне? Я же друг.

Ну а если с другой девчонкой

Я кружил на вешнем ветру,

Ты, плечами пожав в сторонке,

Говорила потом мне тонко:

– Молодец! Нашел кенгуру!

Всех людей насмешил вокруг. —

И, шепнув, добавляла хмуро:

– Заявляю тебе, как друг:

Не танцуй больше с этой дурой!

Мы дружили с тобой всерьез!

А влюбленность и сердца звон…

Да для нас подобный вопрос

Просто-напросто был смешон.

Как-то в сумрак, когда закат

От бульваров ушел к вокзалу,

Ты, прильнув ко мне, вдруг сказала:

– Что-то очень прохладно стало,

Ты меня обними… как брат…

И, обняв, я сказал ликуя,

Слыша сердца набатный стук:

– Я тебя сейчас поцелую!

Поцелую тебя… как друг…

Целовал я тебя до утра,

А потом и ты целовала

И, целуя, все повторяла:

– Это я тебя, как сестра…

Улыбаясь, десятки звезд

Тихо гасли на небосводе.

Мы решили дружить всерьез.

Разве плохо у нас выходит?

Кто и в чем помешает нам?

Ведь нигде же не говорится,

Что надежным, большим друзьям

Запрещается пожениться?

И отныне я так считаю:

Все влюбленности – ерунда.

Вот серьезная дружба – да!

Я по опыту это знаю.

1965