Читать книгу «Дума о Севастополе (сборник)» онлайн полностью📖 — Эдуарда Асадова — MyBook.
image

3. Профессор, я поняла…

 
– Прошу приподнять изголовье!
Вот так. До моей руки. —
Профессор нахмурил брови,
Сдвинул на лоб очки.
 
 
К лопатке прижался ухом.
Сердце, ровней стучи!
Сзади немым полукругом
Почтительные врачи.
 
 
Смотрит кардиограмму.
Молчание, как гроза…
А там возле двери – мама…
Нет, только ее глаза!
 
 
Огромные и тревожные,
Они заполняют весь свет!
Скажите: можно ли? Можно ли?
Или надежды нет?!
 
 
Профессор глядит на дорогу,
На клены, на облака.
Наука умеет многое,
Да только не все пока…
 
 
Сердце девочки лапами
Сжал ревматизм, как спрут.
Еле живые клапаны,
Тронь – и совсем замрут.
 
 
Глаза… Они ждут тревожно.
Ну как им сейчас сказать
О том, что все безнадежно,
Не сложно, а невозможно,
И нечего больше ждать?!
 
 
И все-таки пробовать будем!
На край кровати присел:
– Давай, Валюта, обсудим
Подробности наших дел!
 
 
Беседовал непринужденно
О будущем, о делах,
Пошучивал бодрым тоном
И прятал печаль в глазах.
 
 
Хотел улыбнуться взглядом,
А душу боль обожгла…
– Все ясно, доктор… Не надо.
Спасибо. Я поняла…
 

4. Последнее утро

 
Сколько воздуха в мире,
Кто подсчитать бы смог?
Над Африкой, над Сибирью
Огромный течет поток.
 
 
Он кружит суда морские,
Несет паутинок вязь,
И клены по всей Софии
Раскачивает, смеясь.
 
 
Сколько воздуха в мире,
Разве охватит взор?
Он всех океанов шире
И выше громадных гор.
 
 
Он все собой заполняет,
Он в мире щедрей всего.
Так почему ж не хватает
Маленьким легким его?!
 
 
Распахнуты настежь стекла
В залитый солнцем сад.
Листва от росы намокла,
Птицы в ветвях свистят.
 
 
Ползет по кровати солнце,
Как яркий жук по траве.
Томик о краснодонцах
Раскрыт на шестой главе.
 
 
Сегодня сердце не знает,
Как ему отдохнуть.
Колотится, замирает,
Всю грудь собой заполняет
И не дает вздохнуть!
 
 
Боли бывают разными:
То острыми вроде зубной,
То жгут обручами красными,
То пилят тупой пилой.
 
 
Вот они под знаменами
Злобных фашистских рот
Мерными эшелонами
Двигаются вперед.
 
 
Но сердце все-таки бьется,
Упорное, как всегда.
Тот, кто привык бороться,
Не сломится никогда!
 
 
Пусть боль обжигает тело!
Бой не окончен. И вот
Она поднялась, и села,
И, брови сведя, запела,
Прямо глядя вперед.
 
 
Трубы поют тревогу,
К светлой зовя судьбе:
«Смело, товарищи, в ногу,
Духом окрепнем в борьбе!»
 
 
Халаты, бледные лица,
Но что в их силах сейчас?
Бессильно молчит больница,
Не подымая глаз.
 
 
В приемной коврик от солнца,
Ползет по стеклу мотылек…
А из палаты несется
Тоненький голосок.
 
 
И столько сейчас в нем было
Красных, как жар, лучей,
И столько в нем было силы,
Что нету ее сильней!
 
 
Пусть жизнь повернулась круто,
Пускай хоть боль, хоть свинец, —
До самой последней минуты
Стоит на посту боец!
 
 
Полдень застыл на пороге,
А в коридоре, в углу,
Плакал профессор строгий,
Лбом прислонясь к стеклу…
 
 
Голос звучит, он слышен,
Но гаснет его накал,
Вот он все тише… тише…
Дрогнул и замолчал…
 
 
Ползет по кровати солнце,
Как яркий жук по траве.
Томик о краснодонцах
Раскрыт на шестой главе.
 
 
Стоят в карауле клены
Недвижно перед крыльцом.
Склоняет весна знамена
В молчании над бойцом.
 
 
И с этой печалью рядом
Туманится болью взгляд.
Но плакать нельзя, не надо!
В ветре слова звучат:
 
 
«Нельзя нам, не можем гнуться мы,
Когда не гнулись отцы.
Потомки бойцов Революции
Тоже всегда бойцы!»
 
 
Она не уйдет, не исчезнет,
Ее не спрятать годам.
Ведь сердце свое и песню
Она оставила нам.
 
 
Вручила, как эстафету,
Той песни огонь живой,
Как радостный луч рассвета,
Как свой салют боевой!
 
 
Вручила в большую дорогу
Мне, и тебе, и тебе…
«Смело, товарищи, в ногу,
Духом окрепнем в борьбе!»
 
1964

«Я проснулся утром и сказал…»

 
Я проснулся утром и сказал:
– Видел я сейчас забавный сон.
Будто был я нынче приглашен
Дятлом на какой-то птичий бал.
 
 
Хором песни пели петухи,
Лес кивал зеленою листвой,
А пингвин, малюсенький такой,
Вдруг прочел Есенина стихи.
 
 
Ты журнал с улыбкою закрыла,
Сладко потянулась, как всегда,
И, зевнув, спокойно перебила:
– Лес… пингвин… Какая ерунда!..
 
 
Ты смешна – прости, коли обижу.
Сон совсем не безразличен мне.
Днем живу во тьме я, а во сне,
А во сне я, понимаешь, вижу.
 

Дым отечества

 
Как лось охрипший, ветер за окошком
Ревет и дверь бодает не щадя,
А за стеной холодная окрошка
Из рыжих листьев, града и дождя.
 
 
А к вечеру – ведь есть же чудеса —
На час вдруг словно возвратилось лето.
И на поселок, рощи и леса
Плеснуло ковш расплавленного света.
 
 
Закат мальцом по насыпи бежит,
А с двух сторон, в гвоздиках и ромашках,
Рубашка-поле, ворот нараспашку,
Переливаясь, радужно горит.
 
 
Промчался скорый, рассыпая гул,
Обдав багрянцем каждого окошка.
И рельсы, словно «молнию»-застежку,
На вороте со звоном застегнул.
 
 
Рванувшись к туче с дальнего пригорка,
Шесть воронят затеяли игру.
И тучка, как трефовая шестерка,
Сорвавшись вниз, кружится на ветру.
 
 
И падает туда, где, выгнув талию
И пробуя поймать ее рукой,
Осина пляшет в разноцветной шали,
То дымчатой, то красно-золотой.
 
 
А рядом в полинялой рубашонке
Глядит в восторге на веселый пляс
Дубок-парнишка, радостный и звонкий,
Сбив на затылок пегую кепчонку,
И хлопая в ладоши, и смеясь.
 
 
Два барсука, чуть подтянув штаны
И, словно деды, пожевав губами,
Накрыли пень под лапою сосны
И, «тяпнув» горьковатой белены,
Закусывают с важностью груздями.
 
 
Вдали холмы подстрижены косилкой,
Топорщатся стернею там и тут,
Как новобранцев круглые затылки,
Что через месяц в армию уйдут.
 
 
Но тьма все гуще снизу наползает,
И белка, как колдунья, перед сном
Фонарь луны над лесом зажигает
Своим багрово-пламенным хвостом.
 
 
Во мраке птицы словно растворяются.
А им взамен на голубых крылах
К нам тихо звезды первые слетаются
И, размещаясь, ласково толкаются
На проводах, на крышах и ветвях.
 
 
И у меня такое ощущенье,
Как будто бы открылись мне сейчас
Душа полей и леса настроенье,
И мысли трав, и ветра дуновенье,
И даже тайна омутовых глаз…
 
 
И лишь одно с предельной остротой
Мне кажется почти невероятным:
Ну как случалось, что с родной землей
Иные люди разлучась порой,
Вдруг не рвались в отчаянье обратно?!
 
 
Пусть так бывало в разные века.
Да и теперь бывает и случается.
Однако я скажу наверняка
О том, что настоящая рука
С родной рукой навеки не прощается!
 
 
И хоть корил ты свет или людей,
Что не добился денег или власти,
Но кто и где действительное счастье
Сумел найти без Родины своей?!
 
 
Все что угодно можно испытать:
И жить в чести, и в неудачах маяться,
Однако на Отчизну, как на мать,
И в смертный час сыны не обижаются!
 
 
Ну вот она – прекраснее прекрас,
Та, с кем другим нелепо и равняться,
Земля, что с детства научила нас
Грустить и петь, бороться и смеяться!
 
 
Уснул шиповник в клевере по пояс,
Зарницы сноп зажегся и пропал,
В тумане где-то одинокий поезд,
Как швейная машинка, простучал…
 
 
А утром дятла работящий стук,
В нарядном первом инее природа,
Клин журавлей, нацеленный на юг,
А выше, грозно обгоняя звук,
Жар-птица – лайнер в пламени восхода.
 
 
Пень на лугу как круглая печать.
Из-под листа – цыганский глаз смородины.
Да, можно все понять иль не понять,
Все пережить и даже потерять.
Все в мире, кроме совести и Родины!
 
1978

Ночная песня

 
Фиолетовый вечер забрался в сад,
Рассыпая пушинками сновиденья.
А деревья все шепчутся и не спят,
А деревья любуются на закат,
И кивают, и щурятся с наслажденьем.
 
 
«Спать пора», – прошептал, улыбаясь, вечер,
Он приятелю синим платком махнул,
И тогда, по-разбойничьи свистнув, ветер
Подлетел и багровый закат задул.
 
 
Покружил и умчал по дороге прочь.
Сразу стало темно и пустынно даже.
Это в черных одеждах шагнула ночь
И развесила мрак, как густую пряжу.
 
 
И от этой сгустившейся темноты,
Что застыла недвижно, как в карауле,
Все деревья, все травы и все цветы
Тихо-тихо ресницы свои сомкнули.
 
 
А чтоб спать им светло и спокойно было
И никто не нарушил бы тишину,
Ночь бесшумно созвездья вверху включила
И большую оранжевую луну.
 
 
Всюду блики: по саду и у крылечка,
Будто кто-то швырнул миллион монет.
За оврагом притихшая сонно речка,
Словно мокрый асфальт, отражает свет.
 
 
У рябины во мраке дрожат рубины
Темно-красным огнем. А внизу под ней
Сруб колодца, как горло бутыли винной,
Что закопана в землю до вешних дней.
 
 
В вышину, точно в вечность, раскрыты двери.
Над кустами качается лунный дым,
И трава, будто мех дорогого зверя,
Отливает то синим, то золотым…
 
 
Красота – все загадочней, ярче, шире,
Словно всюду от счастья висят ключи.
Тонко звезды позванивают в эфире…
И затмить красоту эту может в мире
Лишь любовь, что шагнет вдруг к тебе в ночи.
 
1976

Звезды живут, как люди

 
Ну как мы о звездах судим?
Хоть яркие, но бесстрастные.
А звезды живут по-разному,
А звезды живут, как люди.
 
 
Одни – будто сверхкрасавицы —
Надменны и величавы.
Другие же улыбаются
Застенчиво и лукаво.
 
 
Вон те ничего не чувствуют
И смотрят холодным взглядом.
А эти тебе сочувствуют
И всюду как будто рядом.
 
 
Взгляните, какие разные:
То огненно-золотые,
То яркие, то алмазные,
То дымчатые и красные,
То ласково-голубые.
 
 
Нельзя отыскать заранее
Единой для всех оценки:
У каждой свое сияние,
У каждой свои оттенки.
 
 
Людская жизнь быстротечна.
Куда нам до звезд?! А все же
И звезды живут не вечно,
Они умирают тоже.
 
 
Природа шутить не любит,
Она подчиняет всякого.
Да, звезды живут, как люди,
И смерть свою, словно люди,
Встречают не одинаково.
 
 
Одни, замедляя ход,
Спиной обратясь к Вселенной,
Скупо и постепенно
Гаснут за годом год…
 
 
И, век свой продлить стараясь,
Темнеют, теряя цвет,
В холодный кулак сжимаясь,
Тяжелый, как сто планет.
 
 
Такая не улыбнется,
И дружбы с ней не свести.
Живет она, как трясется,
И «Черной дырой» зовется,
Погаснув в конце пути.
 
 
А кто-то живет иначе,
А кто-то горит не так,
А кто-то души не прячет,
Огнем озаряя мрак.
 
 
И, став на краю могилы,
К живым пролагая мост,
Вдруг вспыхнет с гигантской силой,
Как тысяча тысяч звезд…
 
 
И все! И светила нет…
Но вспышки того сияния
Сквозь дальние расстояния
Горят еще сотни лет…
 
1976

Лесная река

Василию Федорову


 
Пускай не качает она кораблей,
Не режет плечом волну океана,
Но есть первозданное что-то в ней,
Что-то от Шишкина и Левитана.
 
 
Течет она медленно век за веком,
В холодных омутах глубока.
И ни единого человека,
Ни всплеска, ни удочки рыбака…
 
 
В ажурной солнечной паутине
Под шорох ветра и шум ветвей
Течет, отливая небесной синью,
Намытой жгутами тугих дождей.
 
 
Так крепок и густ травяной настой,
Что черпай хоть ложкой его столовой!
Налим лупоглазый, почти пудовый,
Жует колокольчики над водой…
 
 
Березка пригнулась в густой траве.
Жарко. Сейчас она искупается!
Но платье застряло на голове,
Бьется под ветром и не снимается.
 
 
Над заводью вскинул рога сохатый
И замер пружинисто и хитро,
И только с морды его губатой
Падает звонкое серебро.
 
 






















































1
...
...
9