Олег Леонидов. Редакция «Рабочей газеты»

Коридор редакции словно плавал в тумане.

Дым от печек-буржуек просачивался из кабинетов.

– Олег, здорово, тебя главный редактор спрашивал, – бросил на ходу пробегавший сотрудник.

Одна из дверей отворилась.

– Олег Александрович, – выглянула в корид.ор хорошенькая дама в тулупчике, наброшенном на плечи. – Жалование получите.

Леонидов вошел в большую нелепую комнату бухгалтерии.

– Вот ведомость, – дама с обожанием смотрела на него, – сто десять рублей вычли за паек, со скидкой.

– А како-то паек, прелестная Анна Самойловна?

– Хороший, даже очень: три с половиной фунта сахара, пять коробок спичек, два фунта соли, полфунта табака, полфунта мыла, полфунта кофе и четырнадцать фунтов ржаной муки. Правда, кофе третьего сорта. Но, Олег Александрович, по ценам сухаревского рынка около пятнадцати тысяч. Я все ваше запаковала в две сумки.

– Как здоровье вашей матушки, Анна Самойловна?

– По всякому, часто вспоминает всех вас.

– В газете у Благова она была нашим добрым гением. Вы, пожалуйста, возьмите мой кофе для нее. Она по-прежнему любит его?

– К сожалению, врачи не рекомендуют, считают, что именно от этого умирают. Мне так неловко…

– Да перестаньте…

Леонидов не договорил, в комнату вошел главный редактор.

Огромный, громогласный человек в военном кителе, кавалерийских галифе и желтых шевровых сапогах с ремешками.

– Так, товарищ Леонидов, найти вас можно только у кассы.

– Закон репортера – поближе к кассе, подальше от начальства.

– Что это с вами Леонидов?. Мятый, небритый, не узнаю вас.

– Я ночь провел в ЧК.

– Где? – ахнул главный.

– В ЧК. И принес сенсационный материал. Сейчас мне в кабинете принесут чай и что-нибудь пожевать и мы откроем номер сенсацией. Вставим фитиль «Правде», «Известиям», «Бедноте». Всем! Всем! Всем!

– Сколько вам нужно места? – занервничал редактор.

– Нижний фельетон на первой полосе.

МЧК.

Николаев ушел, Мартынов и Манцев остались вдвоем.

– Что скажешь, Федор, о ночной операции?

– Все срослось, взяли двух вреднейших бандитов и так, по мелочи.

– Я слышал вы взяли писателя Арнаутова?

– Сидит милок.

– Что он там делал?

– А что делают в игорном доме? Картинки бросал.

– Удачно?

– Судя по изъятым у него деньгам, весьма.

А может это были его деньги?

Откуда? Семь лимонов. Нет, ему карта привезла.

– Но он же мог проиграться, – Манцев взял пачку денег, провел по ней большим пальцем.

– Верно. А Николаев мне шепнул, что Арнаутов еще студентом зарабатывал деньги игрой, ездил даже на нижегородскую ярмарку, чесал купцов на волжских пароходах. Вот теперь за старое взялся от бедности.

– Арнаутов написал прошение, просит отпустить его в Ригу, там в русском издательстве готовят его собрание сочинений, – задумчиво сказал Манцев, – большой писатель, а мы пока не можем привлечь литераторов к подлинно революционной работе. Я поручил Рослевлевой заняться им.

– Василий Николаевич, он же не враг. Он уехал из Пятигорска после того, как туда вошли добровольцы. С сытого юга три месяца пробирался в голодную Москву.

– Ты читал его последний роман?

– Время мало для чтения, но «Столп огненный» осилил.

– Как он тебе?

– Мне понравился.

Дверь отворилась без стука.

Вошла начальник отдела МЧК Рослевлева.

– Здравствуйте, товарищи.

– И тебе не болеть, товарищ Рослевлева, – с нескрываемой неприязнью ответил Мартынов.

– Товарищ Мартынов, мне стало известно, что вы сегодня отпустили царского офицера.

– Вот это номер, – удивился Мартынов, – кого же это?

Рослевлева положила на стол фотографию.

Мартынов взглянул, рассмеялся.

– Это же Леонидов. Журналист. Видишь, погончики у него узкие, серебряные, просвет зигзагом. Звездочка. Это форма Союза Городов, организации гражданской, ее носили все военные корреспонденты.

– Не знаю, кем был на фронте Леонидов, но погоны он носил не солдатские.

– Такие же были у товарища Фрунзе…

– Товарищ Рослевлева, – сказал Манцев, – Леонидов действительно носил погоны. Он год отсидел с солдатами в окопах. Ходил в ночной поиск, вынес раненого солдата. Сам Брусилов распорядился наградить его солдатским Георгием четвертой степени. Его ранили. Он написал книгу «В окопах», за которую и был с фронта изгнан.

– Товарищи, – Рослевлева открыла портфель, – вот.

Она положила на стол книгу в рыхлом картонном переплете.

Мартынов взял ее, прочел вслух.

– Олег Леонидов. «В стане батьки Махно». Ну и что?

– Автор пишет о том, как он неделю ждал расстрела, а потом бежал вместе с деникинскими офицерами.

– Ну и что? – повысил голос Манцев, – я ночью прочел эту книгу. Хорошее сочинение, нужное, разоблачающее преступную сущность анархической вольницы. Кстати, кроме офицеров-добровольцев с ним бежали три красных командира. Парадокс – люди разных идеологий объединились, спасая себя, и разошлись. Не вижу ничего страшного.

– От вас я не ожидала, товарищ Манцев, Леонидов, постоянно посещающий кафе «Домино»…

– На Тверской 18, – пояснил Мартынов, – на первом этаже это развеселое кафе, на втором – психлечебница. Очень удобно. В кафе постоянно работают мои люди. Туда, как комары на свет, слетаются бандиты, спекулянты, золотишники.

– Там собираются творцы. Их настроение мы должны знать. Понял Мартынов?

– Василий Николаевич, мои секретные сотрудники – люди специфические, они книг не читают, по театрам не ходят, в лучшем случае в кинематограф заглянут. Я на них такое дело повесить не могу. Да и сами поймите, в Москве активизировался уголовный элемент. Цены на Сухаревке ломовые. Знаете, как говорят – кесарю – кесарево, слесарю – слесарево. Пусть уж товарищ Рослевлева своих людей туда внедряет, только, чтобы моим не мешали.

«Рабочая газета». Леонидов.

Машинистка принесла последнюю отпечатанную страницу.

– Лихо. Как всегда лихо.

– Вам понравилось?

– Конечно.

– Вот и прекрасно.

Леонидов прочел страницу, расписался и пошел к главному.

Вошел, положил на стол статью.

– Читайте, а я пойду побреюсь.

– Давно пора, а то вы напоминаете каторжанина.

– Спасибо.

Редакционный парикмахер Степан брил и стриг всю богемную Москву.

– Здесь я при жаловании и пайке, чуть подбородочек поднимите… Вот так. Приходят люди, сколько дадут – спасибо, а в заведении постричься и побриться – стольник, а если с парфюмом, то два.

Он критически оглядел Леонидова.

– Вчера приходил Маяковский. Он, правда, хороший поэт?

– Угу, – промычал Леонидов.

– Не верю. Помните, когда мы работали у Благова, я стриг и брил перед концертом в «Эрмитаже» Игоря Северянина. Вот это поэт. Фрак, рубликов семьдесят по тем ценам, цветок в петлице… Давайте я вам помою голову…

Через несколько минут из зеркала на Леонидова глядело вполне приличное лицо.

– Спасибо, я молод и прекрасен.

– Хотите чуть, саму малость довоенного одеколона.

– Спасибо, это будет слишком буржуазно.

Леонидов вынул деньги, положил на столик.

– Зачем, Олег Александрович…

– Затем.

Главный сидел в расстегнутом кителе и пил чай.

– Садись. Прочел. Класс. Уже набирают. Есть две новости, плохая и хорошая. С какой начать?

– С хорошей.

– За этот материал я премирую тебя ордером на дрова.

– Мерси. Плохая?

– Вышла твоя книжка «В стане батьки Махно» и она очень не понравилась Бухарину, он готовит тебе отлуп в «Правде».

– А кому понравилась?

– Как мне сказали, Дзержинскому и Луначарскому.

– Это два козыря, а Бухарин так, валет.

– Валет-то валет, но злопамятный. Сейчас, – главный налил чаю Леонидову, – курьер привезет тебе экземпляры, а ты иди в типографию, вычитывай гранки.

Писатель Арнаутов.

Арнаутов вошел в квартиру.

Снял пальто и шляпу в прихожей. Вдоль стен высилась поленица дров.

В коридор вышла жена, известная актриса Елагина, высокая, красивая женщина.

– Где ты был, Павел? Я не спала всю ночь.

– В ЧК.

– Где?

– В ЧеКа, разве непонятно?

– За что?

Арнаутов вошел в кабинет, Огромную комнату, заставленную книжными шкафами.

На полу лежали связки книг.

Арнаутов наклонился, присмотрелся.

– Я же их продал!

– А я выкупила обратно.

– Откуда у тебя деньги?

– Продала кольцо.

Арнаутов тяжело сел в кресло.

– Книги вернулись. Странно.

– Что ты делал в ЧК?

– Сидел. Потом меня допрашивала амазонка революции.

– Что ты сделал?

– Написал прошение, чтобы меня выпустили в Ригу, там печатают мое собрание сочинений.

– Ты решил ехать один?

– Нет. В прошении я указал, что уезжаю всей семьей.

– А меня ты спросил?

– Не понимаю.

– Я вчера получила письмо от Маши Лирской, как раз из Риги, она пишет, как там маются русские артисты. Я не брошу театр.

– Балаган! – закричал Арнаутов, – Вы играете в стылом зале, при керосиновых лампах, в старых перелицованных костюмах. Это театр?

– Да. Мы играем.