Глава 11

Две недели спустя, сидя в рассеянности и скуке своего отдельного кабинетика конторы «Леттерблер, Лемсон и Лоу, юридическая служба», он был вызван главой фирмы.

Старый мистер Леттерблер, аккредитованный советник юстиции и юридический консультант трех поколений лучших семейств Нью-Йорка, восседал за своим красного дерева столом в состоянии явной озадаченности. Чем больше поглаживал он свои узкие седые бакенбарды, ерошил седоватые пряди волос, падавшие на выпуклый, с густыми бровями лоб, тем большее сходство он приобретал, как казалось его легковесному младшему партнеру, с семейным доктором, не знающим, как классифицировать симптомы болезни пациента, и крайне этим обстоятельством раздосадованным.

– Мой дорогой сэр. – Он всегда обращался к Арчеру не иначе как к «сэру». – Я вызвал вас, чтобы просить вникнуть вас в одно небольшое дело, в которое до поры не хочу посвящать ни мистера Скипворта, ни мистера Редвуда.

Упомянутые джентльмены были двумя другими старшими партнерами фирмы, ибо, как это всегда и происходит у нас в Нью-Йорке, со старыми, долгое время существующими юридическими объединениями, все партнеры, указанные в названии и на вывеске, давно почили, а мистер Леттерблер, к примеру, в профессиональном плане являлся как бы собственным внуком.

Он откинулся на спинку стула и озабоченно нахмурился:

– Ввиду обстоятельств семейного свойства… – продолжал он.

Арчер встрепенулся.

– Касающихся семьи Мингот, – с улыбкой пояснил мистер Леттерблер и слегка поклонился. – Миссис Мэнсон Мингот вчера призвала меня к себе. Ее внучка графиня Оленска желает начать бракоразводный процесс со своим мужем. В мои руки передан ряд документов. – Он сделал паузу и побарабанил пальцами по столу. – Будучи осведомлен о вашем готовящемся бракосочетании и будущем вхождении в это семейство, я бы хотел посоветоваться с вами… обсудить это дело, прежде чем предпринимать дальнейшие шаги.

У Арчера застучало в висках. Со времени его визита к графине Оленска он видел ее лишь раз и еще раз в Опере, в ложе Минготов. За этот период ее образ успел потускнеть и отступить на задний план, потому что его оттеснил, вновь заняв свое законное место, образ Мэй Уэлланд. О разводе графини он знал лишь из случайного замечания, брошенного Джейни. Замечания, на которое он не обратил внимания, посчитав за безосновательную сплетню. Теоретически же сама идея развода была ему чужда и отталкивала его едва ли не меньше, чем отталкивала она мать.

Он испытывал досаду оттого, что мистер Леттерблер (несомненно, с подачи престарелой Кэтрин Мингот) так явно и беспардонно хочет втянуть его в этом дело. В конце концов, для этой цели в семействе Мингот имеется немало других мужчин, а он не Мингот и пока еще им даже и не родственник.

Он ждал, что еще скажет старший партнер. Мистер Леттерблер отпер ящик и достал оттуда пакет:

– Если вам будет угодно ознакомиться с этими бумагами.

Арчер сдвинул брови:

– Простите, сэр, но именно ввиду моего возможного в скором времени родства я предпочел бы, чтобы вы проконсультировались с мистером Скипвортом или же с мистером Редвудом.

Мистер Леттерблер, казалось, удивился и даже слегка обиделся: младшему партнеру неподобает с ходу отвергать подобные поручения, это необычно и странно.

Он поклонился:

– Я уважаю вашу щепетильность, сэр, но в данном случае, думается мне, простая вежливость требует, чтобы вы выполнили мою просьбу. Собственно говоря, это прошу даже не я, а миссис Мэнсон Мингот и ее сын. Я виделся с Ловелом Минготом, как и с мистером Уэлландом. Они оба назвали вас.

Арчер почувствовал, как в нем закипает гнев. В течение двух недель он лениво плыл туда, куда его нес поток событий, позволяя красоте Мэй, светлому сиянию ее невинности совершенно заслонить собой довольно назойливые притязания Минготов. Но требование старой Кэтрин возмутило его, показав всю непомерность их притязаний на будущего зятя. В такой роли он себя не видел.

– Ее дядья должны были бы этим заняться, – в сердцах бросил он.

– Они и занялись. Идея развода обсуждалась в семейном кругу и не была поддержана, но графиня упорствует и настаивает на передаче дела в суд.

Молодой человек молчал, так и не открывая свертка.

– Она хочет вновь выйти замуж?

– Подозрения были, но она это опровергла.

– В таком случае…

– Вы крайне обяжете меня, мистер Арчер, если сперва все-таки взглянете в эти бумаги. А потом мы могли бы все обговорить, и я высказал бы вам мое мнение.

Арчер нехотя ретировался с насильно всученными ему документами. Со времени его последней встречи он, полуинстинктивно и сам того не желая, не противился ходу событий, как бы избавлявших его от ненужного бремени мадам Оленска. Их часовая беседа у камина, на какой-то момент их сблизившая, была прервана вторжением Сент-Острея и миссис Лемюель Стратерс, так радостно приветствуемых графиней – что, по-видимому, являлось провиденциальным. Двумя днями позже Арчер стал невольным участником комической сцены возвращения графине благосклонности Вандерлиденов. И тогда же не без едкой обиды сказал себе, что дама, так убедительно умеющая благодарить влиятельных пожилых джентльменов за присланные ей с самой благой целью цветы, не нуждается ни в приватных утешениях, ни в публичной защите столь мало значащего юноши, как он. Такой взгляд упрощал ситуацию и облегчал ему жизнь, с удивительной легкостью возвращая ее к дотоле казавшимся довольно сомнительными домашним ценностям. Как бы там ни было, но вообразить себе Мэй Уэлланд, во всеуслышание трубящей о сложностях своей частной жизни, обрушивающей лавину признаний на головы малознакомых мужчин, было невозможно, и никогда еще она не казалась ему более прекрасной и более утонченной, чем в эту неделю. Он даже простил ей ее стойкую приверженность к длительной помолвке, тем более что сформулированный ею ответ на очередную его мольбу поторопиться совершенно его обезоружил.

«Знаешь, ведь когда речь заходит о чем-то действительно серьезном, твои родители всегда тебе уступают. Так было всегда и с самого детства, когда ты была еще маленькой!» – выдвинул свой довод он.

Она подняла на него свой ясный взор и сказала: «Да, это так. И именно поэтому так трудно мне отказать им в этой просьбе, последней, обращенной ко мне, пока я еще их маленькая девочка!»

Такой ответ был достоин старого Нью-Йорка, и он от всей души надеялся всегда получать от своей жены такие ответы. Привыкшие дышать нью-йоркским воздухом, попав в атмосферу не столь кристально чистую, просто задыхаются.

Из документов, с которыми он ознакомился, он узнал немного, зато окунулся в атмосферу, которая тащила на дно, заставляя бултыхаться, отфыркиваться и ловить ртом воздух. Основную массу составляла переписка поверенных графини Оленска с французской юридической фирмой, куда графиня обратилась за урегулированием своих финансовых дел. Там же находилось и короткое письмо графа жене, прочитав которое Ньюленд Арчер поднялся и, сунув документы обратно в их конверты, вышел к мистеру Леттерблеру.

– Тут есть письма, сэр. Если желаете, я повидаюсь с мадам Оленска, – сказал он сдавленным голосом.

– Спасибо… спасибо, мистер Арчер. Приходите ко мне пообедать сегодня вечером, если вы свободны, а после обеда, если вы соберетесь завтра к нашему клиенту, мы все с вами обсудим.

Из конторы Ньюленд Арчер вновь отправился прямо домой. Вечер был и на этот раз удивительно ясным, над крышами светил молодой месяц, и Ньюленду хотелось надышаться, наполнить душу этим чистым сиянием и не говорить ни с кем до тех пор, пока они с мистером Леттерблером не уединятся после обеда. Принять иное решение, чем принял он, казалось невозможным: он должен сам повидаться с мадам Оленска, прежде чем представлять посторонним все ее секреты. Его безразличие, его досадливое нетерпение были сметены мощной волной сострадания: мадам Оленска стояла перед ним – выставленная на всеобщее обозрение жалкая фигурка. Ее необходимо было защитить от еще больших ран, в этих ее безумных метаниях и попытках бороться с судьбой.

Ему вспомнились ее слова о миссис Уэлланд, просившей избавить ее от рассказов о «неприятном» в ее истории, и его передернуло от мысли, что, может быть, именно подобная направленность умов и делает воздух Нью-Йорка таким кристально чистым. «Неужто мы всего лишь фарисеи?» – думал он, силясь примирить свое инстинктивное отвращение к мерзости человеческой натуры с инстинктивной же жалостью к ее слабостям и хрупкости.

Впервые он почувствовал, какими примитивными принципами он всегда руководствовался. Он считался юношей, не боящимся идти на риск, но сам-то он знал про себя, что тайная его связь с бедной и глупенькой миссис Торли-Рашворт не была настолько тайной, чтобы наполнить жизнь ощущением приключения. Миссис Рашворт была из, что называется, «такого рода женщин», глупая, тщеславная, скрытная по природе своей, она ценила в их романе не столько своего избранника или какие-то его черты и качества, а тайну и скрытую опасность. Когда он начал это понимать, это чуть не разбило его сердце, теперь же особенности ее характера он воспринимал как нечто положительное, видя в них оправдание себе. И через подобные короткие романы проходит большинство молодых людей – его ровесников, проходит с чистой совестью и непоколебимым убеждением в непреодолимой пропасти, пролегающей между женщинами, которых любят, и женщинами, которыми наслаждаются, – с примесью некоторой жалости. Такой взгляд в них усердно пестуют их матери, тетушки и прочие пожилые родственницы, все, как одна, разделяющие убеждение миссис Арчер в том, что если «подобное происходит», то со стороны мужчины это, несомненно, глупость, но со стороны женщины – вопиющее преступление. Все знакомые Арчеру пожилые дамы единодушно считали всякую женщину, позволившую себе неосмотрительно влюбиться, обязательно неразборчивой в средствах и коварной, расставляющей силки на простаков-мужчин, являющихся игрушкой в ее хищных лапах. Единственное, чем тут можно помочь, – это убедить несчастного поскорее жениться на хорошей девушке, которой можно будет впредь его доверить.

В сложно устроенных европейских сообществах, как догадывался Арчер, любовные отношения не столь просты и не с такой легкостью поддаются классификации и расшифровке. Они многообразны, свободны и обладают массой причудливых извивов, из-за чего могут породить немало ситуаций, когда чуткая и ничего не подозревающая женщина из-за беззащитности своей, из-за своего одиночества попадает в обстоятельства, несовместимые с общепринятой моралью.

Дома он написал коротенькую записку графине Оленска, в которой попросил ее сообщить ему час, когда она завтра может его принять. Записку он отправил с мальчиком-посыльным, который в ответ принес ему известие, что завтра утром графиня едет с Вандерлиденами в Скитерклифф на уик-энд, но сегодня вечером она будет дома и после обеда будет его ждать. Записка была на довольно неряшливом клочке бумаги, без даты и адреса, но написана свободно и твердой рукой. Его позабавила идея провести конец недели в величественном одиночестве Скитерклиффа, и тут же он подумал, что там более, чем где-либо, она ощутит леденящую холодность умов, отстраняющих от себя все «неприятное».

У мистера Леттерблера он был ровно в семь, радуясь предлогу покинуть его вскоре после обеда. Свое мнение о доверенных ему бумагах он сложил, и ему не слишком хотелось углубляться в них со старинным партнером. Мистер Леттерблер был вдовцом, и обедали они вдвоем, неспешно и обильно, в небогатой комнате, стены которой были украшены пожелтевшими гравюрами – «Гибель Чатема» и «Коронация Наполеона». На буфете между шератоновскими подставками для ножей стоял графин с «О Брион», и другой – со старым ланнинговским портвейном (подарок клиента), портвейном, который транжира Том Ланнинг продал за год-два до своей таинственной и сомнительной кончины в Сан-Франциско – инцидента, сочтенного его семейством менее унизительным, нежели распродажа его винного погреба.

После обволакивающего нёбо супа из устриц была подана рыба-алоза с огурцами, а затем – молодая индейка с кукурузными лепешками, а за нею последовала дикая утка с черносмородиновым желе и сельдереевым майонезом. Мистер Леттерблер, чей ланч обычно состоял из сандвича с чаем, за обедом ел полновесно и с толком, настаивая, чтоб и гость ел точно так же. Наконец, когда обед был съеден, скатерть снята, сигары зажжены, и мистер Леттерблер, откинувшись на спинку стула и отодвинув от себя портвейн чуть западнее, с наслаждением подставил спину огню в камине и сказал:

– Семья против развода. И, я думаю, справедливо.

Арчер мгновенно ощутил желание высказать противоположное мнение:

– Но почему, сэр? Если имелся случай…

– Ну а какой смысл? Она находится здесь, он – там, между ними Атлантический океан. Даже доллара сверх того, что он готов добровольно ей вернуть, она не получит: их проклятые безбожные брачные законы об этом позаботились. Они там таковы, что Оленски, получается, еще был щедр, мог бы выгнать ее и вовсе без гроша.

Молодому человеку это было известно, и он промолчал.

– К тому же я знаю, – продолжал мистер Леттерблер, – что деньгам она значения не придает. И тогда почему же не поступить, как того и хочет семья, – оставить все как есть?

Входя за час до этого в дом старшего партнера, Арчер полностью разделял это мнение, но высказанное сейчас таким эгоистичным, упитанным и в высшей степени равнодушным строгим джентльменом мнение это показалось Арчеру истинным голосом фарисейского общества, озабоченного лишь строительством баррикад против всего «неприятного».

– Думаю, это ей решать.

– Хм… учитываете ли вы последствия, если она решится на развод?

– Это вы про угрозу в письме ее мужа? Разве она так уж весома? Туманный выпад со стороны озлобившегося негодяя, и больше ничего!

– Это так, но если он всерьез будет защищаться в суде, пойдут неприятные разговоры.

– Неприятные! – вспылил Арчер.

Недоуменный взгляд из-под насупленных бровей мистера Леттерблера ясно показал юноше, что нечего и пытаться объяснить, что именно его так задело, и он лишь покорно склонил голову, в то время как старший партнер продолжил:

– Развод – это всегда неприятно.

– Разумеется, – согласился Арчер.

– Ну, стало быть, я могу рассчитывать на вас, и, значит, Минготы могут рассчитывать на вас, полагая, что вы употребите свое влияние и выступите против идеи развода, не так ли?

Арчер почувствовал, что колеблется:

– Я не могу ничего обещать, пока не поговорю с графиней Оленска, – наконец произнес он.

– Мистер Арчер, я вас не понимаю! Вам хочется войти в семью, над которой нависла тень скандального бракоразводного процесса?

– Я не усматриваю тут связи.

Мистер Леттерблер поставил свою рюмку портвейна и бросил на молодого партнера взгляд – осторожный и опасливый.

Арчер понял, что рискует быть отстраненным от дела, и, как ни странно, перспектива эта ему не понравилась. Дело это он получил против своей воли, но, получив, теперь не собирался его отдавать, и, чтобы исключить такую возможность, он решил подбодрить этого старого сухаря, хранителя законнической чистоты семейства Мингот.

– Даю вам слово, сэр, что не предприму ничего без вашего ведома и согласия. Я только хотел сказать, что не желал бы высказывать то или иное мнение, не выслушав сперва мадам Оленска.

Мистер Леттерблер одобрительно кивнул, явно считая такую избыточную осторожность соответствующей нью-йоркским традициям, и молодой человек, сверившись со своими часами и сославшись на назначенную встречу, распрощался.