– В смысле – «что»? – спросил Освальд.

Он спросил это без ярости, хотя на его месте многие другие старшие братья разъярились бы, если бы их разбудили внезапным толчком.

– Вот! – сказал Дикки. – Вот опять!

На этот раз Освальд расслышал стук – как будто кто-то молотил кулаками по входной двери. У тех, кто живет простой, но возвышенной жизнью, не бывает дверных молотков.

Освальд обуздал свой страх (если вообще испугался, а я не буду уточнять, боялся он или нет), и чиркнул спичкой. Не успело пламя свечи замереть, как шум раздался снова.

У Освальда железные нервы, но кто угодно вздрогнул бы, увидев в дверях две белые фигуры. Оказалось, прибежали Элис и Дора в ночных рубашках, но нельзя винить человека в том, что он не сразу это понял.

– Там грабители? – спросила Дора, стуча зубами.

– Думаю, это миссис Биль, – предположила Элис. – Наверное, она забыла ключ.

Освальд вытащил из-под подушки часы.

– Уже половина второго, – сказал он.

Снова раздался стук. Тогда бесстрашный Освальд подошел к окну на лестничной площадке, которое находилось как раз над входной дверью; остальные пошли за ним. И вот он открыл окно, высунулся в него в пижаме и спросил:

– Кто там?

Внизу послышалось шарканье, как будто кто-то отступил от двери, и мужской голос крикнул:

– Это дорога на Эшфорд?

– До Эшфорда тринадцать миль, – ответил Освальд. – Идите по дороге на Дувр.

– Я не хочу идти по дуврской дороге, – отозвался голос. – Хватит с меня Дувра!

Как мы потом признались друг другу, наши сердца тревожно забились.

– И все-таки до Эшфорда всего тринадцать миль… – начал Дикки.

– В доме есть еще кто-нибудь, кроме тебя?

– Скажи, что у нас тут люди, собаки и ружья, – прошептала Дора.

– Нас шестеро, – заявил Освальд, – и все вооружены до зубов.

Незнакомец рассмеялся.

– Я не грабитель, я заблудился, вот и все. Я рассчитывал добраться до Эшфорда прежде, чем стемнеет, но ошибся дорогой. С тех пор я все брожу по этим болотам, под дождем. Наверное, меня уже ищут, но я смертельно устал и не могу идти дальше. Ты не впустишь меня? Я могу посидеть у кухонного очага.

Освальд убрался из окна, и на лестничной площадке состоялся торопливый совет.

– Да, – сказала Элис.

– Вы слышали, что он сказал о Дувре и о том, что его ищут?

– Послушайте, вы могли бы меня впустить, – сказал мужчина на улице. – Я не преступник, я порядочный человек. Клянусь честью!

– Лучше бы он этого не говорил, – прошептала Дора. – Какой ужас! А мы ведь даже не спрашивали, преступник ли он.

– Судя по голосу, он очень устал, – сказала Элис.

– И промок, – добавил Освальд. – Я слышал, как вода хлюпает в его сапогах.

– А что будет, если мы его не пустим? – спросил Дикки.

– Его поймают и отведут туда, откуда он сбежал, как тех солдат, – сказал Освальд. – Знаете, я рискну. А вы можете запереться в своих комнатах, если боитесь.

И Освальд высунул храбрую юную голову из окна (дождь тек на его смелую юную шею с крыши, словно поливая из лейки прекрасный цветок) и сказал:

– У боковой двери есть навес. Обогните дом и спрячьтесь там, а я спущусь через полсекунды.

В ранней юности Освальд принял решение: никогда не встречаться с полуночными визитерами без сапог, поэтому слегка задержался. Он и Дикки надели сапоги и куртки и велели девочкам идти спать.

И вот мы спустились и открыли входную дверь. Незнакомец услышал, как лязгнули засовы, и уже ждал снаружи.

Мы вежливо придержали дверь, и этот человек, войдя, сразу накапал на дверной коврик, а когда дверь закрылась, дико огляделся.

– Успокойтесь, вы в безопасности, – сказал Освальд.

– Спасибо, – ответил незнакомец. – Вижу, так и есть.

Наши сердца были полны жалости к изгнаннику, и его вид вправду мог потрясти великодушного человека. «Даже тюремщики, – подумал Освальд, – или тот, у кого он украл кекс, сжалились бы, если б увидели его сейчас».

Незнакомец был не в тюремной робе. Освальду очень хотелось бы посмотреть на робу, но он вспомнил, что беглецы для безопасности обычно избавляются от одежды заключенного. Итак, гость носил серый, сильно перепачканный костюм. Наверное, подкладка его шляпы была синей, и синяя краска стекала по лицу, как у джентльмена в рассказе мистера Киплинга. Никогда в жизни я не видел человека, который промок бы сильнее – не считая тех, кто купался в ванной или в море.

– Пойдемте на кухню, – сказал Освальд. – Там кирпичный пол и вы сможете преспокойно на него капать.

Незнакомец последовал за нами на кухню.

– Вы что, одни в доме, дети? – спросил он.

– Да, – ответил Освальд.

– Тогда, наверное, бесполезно спрашивать, есть ли у вас капелька бренди?

– Нету, – ответил Дикки.

– Виски тоже сойдет, или джин… Любая выпивка, – с надеждой сказал перемазанный незнакомец.

– Ни капли, – сказал Освальд. – Но я посмотрю в аптечке. И лучше снимите одежду и положите в раковину, а я принесу вам другую. Здесь есть кое-какие вещи мистера Сандала.

Мужчина колебался.

– Это будет лучшая маскировка, – тихим многозначительным шепотом сказал Освальд и тактично отвернулся, чтобы незнакомец не чувствовал себя неловко.

Дикки принес одежду, и незнакомец переоделся в задней кухне. Единственный крепкий напиток, который смог найти Освальд – это соляную кислоту (гость назвал ее ядом) и камфарный спирт. Освальд дал ему немного камфарного спирта на кусочке сахара, зная, что такое лекарство хорошо помогает от простуды. Незнакомцу средство очень не понравилось.

Он переоделся в задней кухне, а мы тем временем попытались разжечь огонь в камине, только ничего у нас не получалось, поэтому Дикки поднялся наверх, чтобы попросить у Элис спички. Он обнаружил, что девочки не легли спать, как велел им Освальд, а наоборот, оделись. Дикки позволил им спуститься, а раз уж они сошли вниз, почему бы им было не развести огонь? Они так и сделали.

Когда несчастный вышел из задней кухни, он выглядел вполне прилично, хотя на его лице все еще синели пятна краски, натекшие с подкладки шляпы. Дикки шепнул мне:

– Как сильно человека меняет одежда!

Незнакомец вежливо, хоть и отрывисто, поклонился девочкам, и Дора сказала:

– Как поживаете? Надеюсь, вы хорошо себя чувствуете.

– Так хорошо, насколько возможно, – ответил ставший опрятным беглец, – учитывая, через что мне пришлось пройти.

– Чай или какао? – спросила Дора. – Предпочитаете сыр или холодный бекон?

– Оставляю это полностью на ваше усмотрение, – ответил незнакомец и тут же добавил: – Уверен, что могу вам доверять.

– Конечно, можете, – серьезно заверила Дора. – Вам нечего бояться. С нами вы в полной безопасности.

Услышав это, незнакомец широко распахнул глаза.

– Он не ожидал такой доброты, – прошептала Элис. – Бедняга! Сколько он пережил!

Мы подали гостю какао и бутерброды с сыром и беконом, и он отдал должное угощению, поставив ноги в утепленных сапогах мистера Сандала на кухонную решетку.

Девочки выжали воду из одежды беглеца и развесили по другую сторону очага.

– Я очень вам обязан, – сказал он. – Вот что называется настоящим милосердием. Никогда вам этого не забуду, честное слово. Мне следовало бы извиниться за то, что я так колотил в дверь, но я уже несколько часов бродил по проклятому болоту мокрый до нитки, с полудня у меня во рту не было ни крошки, и я впервые за последние пару часов увидел свет в окне.

– Очень рада, что вы постучались именно в нашу дверь, – заметила Элис.

– Я тоже рад, что к вам постучался, – ответил беглец. – Не в каждом доме получишь такой прием, я это прекрасно понимаю.

Он говорил гладко, не как рабочий, а как джентльмен, и, казалось, обрывал концы фраз, как будто хотел прибавить: «мисс» или «сэр».

Освальд думал о том, как ужасно, должно быть, бродить одному под дождем, в темноте, когда по твоим следам идет полиция и нет никого, кто радушно бы встретил тебя, если ты постучишься в дверь.

– У вас, должно быть, был ужасный день, – сказал Освальд.

– Уж поверьте, – ответил незнакомец, отрезая себе еще бекона. – Спасибо, мисс…

На этот раз он действительно сказал «мисс».

– …всего полчашечки, если не возражаете. Уж поверьте! Не хотел бы я еще когда-нибудь пережить подобный день. Утром я успел закончить кое-какие дела, но потом то ли настроение пропало, то ли еще что… Вы же знаете, как это иногда бывает.

– Могу себе представить, – сказала Элис.

– А потом все затянуло тучами. Как вы помните, на закате небо прояснилось, но тогда уже было слишком поздно. А после начался дождь. Еще какой, клянусь честью! И все пошло наперекосяк. Я угодил в канаву и уж думал, настал мой последний час. Вылез, буквально цепляясь зубами, оставил там все свои вещи. Бывает же, чтобы парню так не везло! Ей-богу, после такого закаешься заниматься своим делом.

– Надеюсь, вы и вправду никогда больше не будете им заниматься, – серьезно сказала Дора. – Вы же знаете, что прибыли от него немного.

– Честное слово, готов с вами согласиться, хотя не понимаю, откуда вам это известно.

И незнакомец принялся за сыр и соленые огурцы.

– Я бы хотела… – начала Дора, но Освальд, считая, что нечестно читать бедняге проповеди, перебил:

– Итак, вы оставили все свои вещи в канаве. А где же вы раздобыли эту одежду? – Он показал на серый костюм, исходящий па́ром у очага.

– Да где обычно, – ответил незнакомец.

Освальд был слишком хорошо воспитан, чтобы спросить, где обычно получают серый костюм взамен тюремного. Он боялся, что обычный способ раздобыть такой костюм – тот же, каким был раздобыт четырехфунтовый кекс.

Элис беспомощно посмотрела на меня. Я прекрасно ее понимал.

Когда укрываешь беглого преступника, чувствуешь себя так, будто под твоим жилетом (или, если ты в пижаме, под пояском) спрятан лед. Нам очень повезло, что у нас еще осталось несколько ядреных мятных леденцов. Мы съели по две штучки и почувствовали себя лучше.

Девочки перестелили простыни с кровати Освальда на кровать, в которой обычно спала мисс Сандал, когда не оставалась в Лондоне ухаживать за сломанными костями своего братца – распространителя брошюрок.

– Если вы сейчас ляжете спать, – сказал Освальд незнакомцу, – мы разбудим вас вовремя. И можете спать крепко, мы не дадим вам проспать.

– Вы могли бы разбудить меня около восьми, – ответил тот. – Мне пора возвращаться. Просто не знаю, как отблагодарить за такой прекрасный прием. Спокойной ночи вам всем.

– Спокойной ночи, – сказали мы.

А Дора добавила:

– Не беспокойтесь. Пока вы будете спать, мы придумаем выход из положения.

– Не хлопочите из-за меня, – попросил незнакомец и рассеянно взглянул на свою одежду. – Если уж я во все это влип, значит, мне и выпутываться.

Он взял свечу, и Дикки проводил его в комнату.

– «Мне пора возвращаться», – повторила Элис. – Не хочет же он пробраться в тюрьму и притвориться, что все время был там, просто его не заметили?

– И что же нам делать? – спросил Дикки, присоединившись к остальным. – Он сказал мне, что его темная каморка в Дувре была кошмарной. Вот бедняга!

– Надо придумать, как его замаскировать, – сказала Дора.

– Давайте выдадим его за нашу тетю и оденем, как в романе «Тяжелые деньги»^[4], – предложила Элис.

Было уже три часа ночи, но нам не хотелось спать. Никто и не думал ложиться, пока мы не отнесли свечи на чердак, не порылись в сундуках мисс Сандал и не нашли полный наряд, идеально подходящий для тетушки. Там нашлось все: платье, плащ, шляпка, вуаль, перчатки, нижние юбки и даже сапожки, хотя в глубине души мы знали, что они будут малы. Только разложив это на диване в гостиной, мы почувствовали, как сейчас поздно – все зевали, у всех слипались глаза. Поэтому мы вернулись в постели.

Элис сказала, что умеет просыпаться в нужное время с точностью до минуты. Зная, что она уже делала это раньше, мы доверились ей и договорились, что она разбудит всех в шесть утра.

Увы! Элис переоценила себя, и разбудила нас вовсе не она. Нас вырвал из глубокого сна голос миссис Биль:

– Приветствую, юные джентльмены! Просыпайтесь, уже половина десятого, и ваш друг встал, оделся и ждет завтрака.

Мы вскочили.

– Миссис Биль, пожалуйста, никому не говорите, что у нас гость! – воскликнул Освальд, который даже во сне не терял присутствия духа.

Миссис Биль вышла, смеясь. Наверное, она решила, что мы играем в какие-то дурацкие игры с секретами. Как мало она знала о происходящем!

Когда мы спустились, незнакомец глядел в окно.

– Я бы на вашем месте отошла от окна, – тихо сказала Дора. – Это небезопасно. Вдруг вас кто-нибудь заметит?

– Ну и что же, что заметит? – спросил он.

– Вас могут забрать, – напомнила Дора. – В одно мгновение. Вчера мы видели, как забрали двух несчастных людей.

Ее голос задрожал при этом мрачном воспоминании.

– Пускай забирают, – махнул рукой человек, на котором была одежда живущего простой жизнью, возвышенно мыслящего мистера Сандала. – Я на все готов, только бы с моей камерой все было в порядке.

– Мы хотим вас спасти… – начала Дора, но Освальд, проницательный не по годам, почувствовал, как горячая краска заливает его юные уши и ползет по шее.

– Скажите, пожалуйста, что вы делали в Дувре? – спросил он. – И что вы делали вчера?

– Я был в Дувре по делам, – ответил мужчина. – А вчера я снял только Хайт-черч и Бурмарш-черч, и…

– Значит, не вы украли кекс и попали в Дуврскую тюрьму, а после оттуда сбежали? – спросил Дикки, хотя я пнул его в знак того, что лучше ему помолчать.

– Сбежал из тюрьмы? – переспросил наш новый друг. – Да ничего подобного!

– Тогда кто же вы? Если вы не тот несчастный беглый вор, тогда кто вы? – яростно спросила Дора, прежде чем Освальд успел ее остановить.

– Я фотограф, мисс, – ответил гость. – Путешествую и делаю снимки здесь и там.

Потом до него медленно дошло, что происходит… И я уж думал, он никогда не перестанет смеяться.

– Завтрак остывает, – напомнил Освальд.

– Верно, – сказал наш гость. – Господи, вот так история! Теперь мне много лет будет о чем рассказывать друзьям.

– Не надо, – порывисто попросила Элис. – Мы ведь думали, что вы сбежавший вор, и все равно хотели вам помочь.

Она показала на диван, где лежал полный наряд, приготовленный для лже-тетки.

– Честь обязывает вас никому ничего не рассказывать. Подумайте, – увещевала Элис, – подумайте о беконе и сыре, и о соленых огурцах, которые вы ели, и об очаге, и о какао, и о том, что мы не спали из-за вас всю ночь… И о сухих утепленных сапогах.

– Ни слова больше, мисс, – с благодарностью ответил фотограф (ибо он действительно был фотографом). – Ваша воля для меня закон, я буду нем, как рыба.

И он принялся за яичницу с ветчиной так, словно уже несколько недель не пробовал ни яиц, ни бекона.

Но позже мы узнали, что из нашего дома он отправился прямиком в трактир «Корабль» и разболтал эту историю каждому встречному-поперечному. Интересно, все ли фотографы такие бесчестные и неблагодарные? Освальд надеется, что не все, но не уверен.

Многие потом потешались над нами, но свинопас сказал, что мы – честные молодые британцы. Приятно, когда тебя так называет человек, которого ты по-настоящему уважаешь, и не так уж важно, как о тебе отзовутся те, чье мнение тебе безразлично.

Когда мы поделились случившимся с нашим индийским дядей, тот сказал:

– Что за бред! Никогда не надо пытаться защитить преступника.

Но мы совсем по-другому смотрели на это тогда, когда преступник был в нашем доме (верней, мы считали его преступником) – мокрый, затравленный и несчастный, и сказал, что его ищут. Он-то имел в виду друзей, которые так его и не дождались, но мы подумали – речь идет о полиции. Иногда очень трудно точно понять, как правильно поступить. Как решить, что делать, когда чувствуешь, что если поступишь правильно, это будет неправильно?

Нас утешило лишь то, что на следующий день солдаты все-таки сбежали от коричневой скотины с велосипедом. Наверное, они внезапно поняли, что их двое против одного, спихнули его в канаву и убежали. Их так и не поймали, чему я очень рад. Наверное, радоваться дезертирству тоже неправильно – я, знаете, часто поступаю неправильно – но я все равно рад их побегу.