– Объект должен быть размещен около тебя, – где ты мог бы регулярно наблюдать ее, – продолжал Рас Тавас. – Это будет соседняя с тобой комната. Я прослежу, чтобы ее открыли. Когда не будешь проводить наблюдения, запирай ее.

Для него это было еще одно «Дело».

Я провел девушку, если можно так ее называть, в предназначенное ей помещение. По пути спросил ее имя, так как мне казалось излишне грубым обращаться к ней по номеру дела. Это я объяснил ей.

– Деликатно с твоей стороны, что ты подумал об этом, – сказала она. – Но, действительно, номер – это все, что осталось от меня здесь! Только еще один объект вивисекции…

– Ты для меня больше, чем номер, – сказал я ей. – Ты здесь не имеешь друзей и беспомощна. Я хочу услужить тебе – сделать твою долю легче настолько, насколько смогу.

– Еще раз спасибо, – сказала она. – Мое имя Валла Дайя. А твое?

– Рас Тавас зовет меня Вад Варс, – сказал я.

– Но это не твое имя?

– Мое имя Улисс Пакстон.

– Это странное имя, не похожее на любое, слышанное мною, но и ты не похож на любого человека, которого я когда-либо видела. Ты не похож на барсумца. Твой цвет не похож на цвет любой расы Барсума.

– Я не с Барсума, а с Земли, планеты, которую вы называете Джасум. Вот почему я отличаюсь обликом от любого, кого ты знала до этого.

– Джасум! Есть здесь другой джасумец, слава которого достигла самых отдаленных уголков Барсума, но я никогда его не видела.

– Джон Картер? – спросил я.

– Да! – Воскликнула девушка. – Военный владыка. Он в Гелиуме, но мои люди не находятся в дружественных отношениях с Гелиумом. Я никогда не могла понять, как он очутился здесь. И как же здесь оказался еще один человек с Джасума? Как ты пересек огромное расстояние, разделяющее планеты?

Я покачал головой.

– Не могу даже предположить, – сказал я.

– Джасум, должно быть, населен удивительными людьми, – сказала она.

Это был хороший комплимент.

– Так же как Барсум – прекрасными женщинами, – ответил я.

Ее взгляд скользнул по старому и сморщенному телу.

– Я видел тебя такой, какая ты была в действительности, – сказал я вежливо.

– Я с ненавистью думаю о своем лице, – сказала она. – Знаю, что оно отвратительное.

– Это не твое лицо. Помни об этом, когда смотришь на него, и не чувствуй себя плохо.

– И это достаточно плохо, – сказала она.

Я не ответил.

– Ничего, – сказала она. – Если бы я не имела душевной красоты, то я не была бы красивой, и безразлично, насколько совершенны черты моего лица. Но если я обладала красотой души, то она осталась у меня и сейчас. У меня могут быть прекрасные мысли, я могу совершать прекрасные дела, и это, я думаю, и есть истинное, в конце концов, испытание красоты.

– Есть надежда, – добавил я шепотом.

– Надежда? Нет. Надежды нет. Для тебя это средство внушить мне, что я смогу через некоторое время вернуть потерянную личность. Ты сказал достаточно, чтобы убедить меня в полнейшей безнадежности.

– Не будем говорить об этом, – сказал я. – Но мы можем думать, много думать – о том, как найти способ осуществления нашего плана. Конечно, если мы хотим этого достаточно сильно!

– Я не хочу верить в возможность спасения, – сказала она. – Для меня утрачены всякие надежды. Думаю, я всегда буду счастлива в несчастье!

Я распорядился о еде для нее, и после того, как она была принесена, оставил ее одну, закрыв дверь комнаты, как проинструктировал старый хирург. Я нашел Рас Таваса в его офисе – маленькой комнате, соседствующей с очень большой, где находились десятка два клерков, разбиравших и классифицировавших донесения из различных частей огромной лаборатории. Он встал, когда я вошел.

– Пойдем со мной, Вад Варс, – сказал он. – Мы посмотрим на два дела в Л-42-Х, это те двое, о которых я говорил.

– Человек с половиной обезьяньего и обезьяна с половиной человеческого мозга?

Он кивнул головой и пошел впереди меня к пандусу, ведущему в подвалы под зданием. По мере того, как мы спускались, проходы и коридоры обнаруживали длительную консервацию. Полы были покрыты мельчайшей пылью, покоящейся с давних времен; крохотные радиевые лампы слабо освещали подземные глубины, и также были покрыты пылью. Мы проходили мимо дверей с обеих сторон коридора, каждая из которых была отмаркирована особым иероглифом. Некоторые проходы были крепко замурованы каменной кладкой. Какие ужасные тайны спрятаны там?

Наконец мы пришли к Л-42-Х. Здесь тела были расположены на полках, несколько рядов полностью заполняли комнату от пола до потолка за исключением прямоугольного пространства в центре комнаты, где были приспособлены стол и множество инструментов для операций, мотор и прочее оборудование.

Рас Тавас нашел объекты своего странного эксперимента, и мы вместе положили человеческое тело на стол. Пока Рас Тавас подсоединял трубки, я вернулся к сосуду с кровью, покоившемуся на той же полке, где лежал труп. Хорошо знакомый мне способ оживления быстро был доведен до конца, и мы знали, что сознание скоро вернется к объекту.

Человек привстал и посмотрел на нас, затем бросил быстрый взгляд на комнату. В его глазах было дикое выражение, когда он уставился на нас, медленно попятился от стола к двери, причем стол был между нами и им.

– Мы не причиним тебе вреда, – сказал Рас Тавас.

Человек попытался ответить, но слова представляли совершенно непонятную тарабарщину, затем он затряс головой и зарычал. Рас Тавас сделал шаг к нему, и человек опустился на четвереньки, опираясь суставами пальцев на пол, и попятился, рыча.

– Подойди! – закричал Рас Тавас. – Мы не причиним тебе вреда.

Снова он попытался приблизиться к объекту, но человек быстро поднялся и вскарабкался на верх самой высокой полки, где присел на корточки на труп и бубнил что-то непонятное.

– Нам нужна помощь, – сказал Рас Тавас и, подойдя к двери, посигналил свистком.

– Зачем вы свистите? – спросил вдруг человек. – Кто вы такие? Что я здесь делаю? Что случилось со мной?

– Спустись, – сказал Рас Тавас. – Мы друзья. Человек медленно спустился на пол и подошел к нам, но все еще елозил суставами пальцев по полу. Он посмотрел на трупы, и новый свет загорелся в его глазах.

– Я голоден! – закричал он. – Я должен поесть! – И с этими словами он схватил ближайший труп и поволок его к двери.

– Стой! Стой! – закричал Рас Тавас, прыгая вперед. – Ты попортишь объект!

Но человек только пятился, волоча за собой труп. Это кончилось тем, что пришли слуги, и с их помощью мы схватили и связали несчастное создание. Затем Рас Тавас приказал слугам принести тело обезьяны и остаться самим, так как они могли понадобиться.

Объект был огромным представителем белых барсумских обезьян, одного из наиболее диких и грозных обитателей красной планеты. Из-за большой силы этого существа Рас Тавас принял меры предосторожности, связав его надежно до операции оживления.

Это было колоссальное существо десяти или двенадцати футов в высоту, если его поставить вертикально. Оно имело промежуточный комплект рук и ног на полпути между верхними и нижними конечностями. Глаза были расположены близко друг к другу и не выдавались. Уши посажены высоко, в то время как мордой и зубами оно поразительно напоминало нашу африканскую гориллу.

После возвращения сознания, существо посмотрело на нас вопросительно. Несколько раз нам казалось, что оно пытается заговорить, но только нечленораздельные звуки вырывались из его горла. Затем оно легло и затихло на некоторое время.

Рас Тавас сказал ему:

– Если ты понимаешь мои слова, то кивни головой.

Существо утвердительно кивнуло головой.

– Боюсь, что ты попытаешься причинить нам вред или убежать, – сказал хирург.

Обезьяна с большим усердием пыталась, по-видимому, заговорить членораздельно, и наконец из ее губ вырвался звук, который не мог быть неправильно понят. Это было единственное слово – нет!

– Ты не причинишь нам вреда и не будешь пытаться бежать? – повторил вопрос Рас Тавас.

– Нет, – сказала обезьяна, и на этот раз слово было произнесено достаточно четко.

– Увидим, – сказал Рас Тавас. – Но помни, что с нашим орудием мы быстро сможем справиться с тобой и отправить на тот свет, если ты атакуешь нас.

Обезьяна кивнула и затем с колоссальными трудностями выдавила:

– Я не причиню вам вреда.

По приказу Рас Таваса слуги сняли веревки, и существо село. Оно вытянуло конечности и ловко соскользнуло на пол, встав на две ноги, что не удивительно, так как белые обезьяны чаще ходят на двух ногах, чем на шести; факт, о котором я в то время не знал, но который Рас Тавас объяснил мне позднее, комментируя то, что человеческий объект ходил на четырех. По Рас Тавасу это показывало проявление атавизма, характерное для части обезьяньего мозга, перенесенное в человеческий череп.

Рас Тавас осмотрел объект, имевший значительную высоту, а затем продолжал наблюдения за объектом-человеком, все еще продолжавшим вести себя скорее как обезьяна, чем как человек, хотя разговаривал, несомненно, куда легче из-за более совершенных органов речи. Дикция же обезьяны становилась понятной только после колоссального напряжения.

– Ничего замечательного в этих объектах нет, – сказал Рас Тавас, посвятив им полдня. – Они подтверждают то, что я определил уже много лет назад: пересаженный мозг – акт трансплантации – стимулирует рост и активность клеток мозга. Ты заметил, что в каждом объекте трансплантированные части мозга более активны – они в значительной степени управляют остальным. Вот почему у нас человек-обезьяна обнаружил определенные обезьяньи характеристики, тогда как обезьяна вела себя более по-человечески. Хотя при более долгих и подробных исследованиях ты бы заметил, что каждый временами возвращается к своей собственной натуре – то есть обезьяна становится более обезьяной, а человек более походит на человека, но это не заслуживает времени, которое я отдал этим контрольным экземплярам. Я оставляю тебя сейчас, чтобы ты вернул объектам прежнее состояние, а сам пойду в верхние лаборатории. Слуги останутся здесь и будут ассистировать, если потребуется.

Обезьяна, внимательно слушавшая, сразу же шагнула вперед.

– О, пожалуйста, умоляю вас, – пробормотала она. – Не принуждайте меня снова лежать на этих ужасных полках. Я ведь помню день, когда был принесен сюда, надежно связанный. И хотя у меня нет воспоминаний о случившемся, и я могу только догадываться об облике собственной оболочки, и о том, что, судя по этим пыльным трупам, я пролежал здесь долго, прошу, чтобы вы позволили мне жить и вернули меня к товарищам или позволили служить в саду по мере моих возможностей и способностей в этом учреждении, которое я успел немного разглядеть в промежутке между пленением и моментом, когда меня принесли в эту лабораторию, связанного и беспомощного, и положили на одну из ваших холодных плит.

Рас Тавас сделал раздраженный жест.

– Вздор! – крикнул он. – Иди лучше туда, где будешь сохранен в интересах науки.

– Согласись с его просьбой, – обратился я к Рас Тавасу. – Я приму всю ответственность на время, пока буду извлекать из него пользу, изучая, на что он способен.

– Делай, как приказано, – огрызнулся Рас Тавас, уходя из комнаты.

Я пожал плечами. Лучше было промолчать.

– Я вполне могу убить тебя и бежать, – проговорила в задумчивости обезьяна, – но ты хотел мне помочь. Я не могу убить того, кто относится ко мне по-дружески, тем не менее, тяжело думать еще об одной смерти. Сколько же я здесь лежал?

Я обратился к истории его тела, которая была принесена и укреплена над изголовьем стола.

– Двадцать лет, – сказал я ему.

– И все же, почему нет? – спросил он себя. – Этот человек убьет меня – почему я не могу убить его до этого?..

– Это будет плохо для тебя, – сказал я, – потому что ты не сможешь отсюда убежать. Место, где ты находишься, очень глубоко под землей. Вместо бегства ты умрешь, и Рас Тавас будет, вероятно, думать о том, что не заслуживает внимания помнить о тебе, тогда как тот, кто сможет найти возможность помочь тебе несколько позже и кто намеревается сделать это, умрет от твоих рук, и окажется неспособным помочь тебе.

Я говорил тихим голосом ему на ухо, чтобы слуги не могли подслушать. Обезьяна слушала внимательно.

– Ты сделаешь, что говоришь? – спросила она.

– При первой представившейся возможности, – ответил я ей.

– Очень хорошо, – сказала она, – я подчиняюсь, веря тебе.

Через полчаса оба объекта были возвращены на свои полки.