IX
Я учу язык

Опомнившись наконец, я посмотрел на Солу, которая наблюдала за происходящим, и с удивлением заметил странное выражение на ее обычно непроницаемом лице. Я не знал, конечно, о чем она думала, потому что едва начал осваивать марсианский язык и выучил лишь то, что было необходимо для повседневных нужд.

Когда я подошел к дверям нашего дома, меня ожидал там странный сюрприз. Ко мне приблизился незнакомый воин, вооруженный, увешанный украшениями и всем, что полагалось по чину. Он обратился ко мне с невразумительными словами, и вид у него был одновременно уважительный и угрожающий.

Чуть позже Сола с помощью нескольких женщин подобрала небольшие по размеру браслеты и прочую амуницию, и, когда работа подошла к концу, меня принарядили как настоящего воина.

С этого момента Сола начала посвящать меня в тайны разных видов оружия, и я вместе с юными марсианами проводил каждый день по нескольку часов, тренируясь на площади. Сперва мои успехи в боевом искусстве оставляли желать лучшего, но, поскольку я был знаком с подобными видами земного вооружения, мне удалось добиться необычайной ловкости в обращении с марсианским оружием, и я продвигался вперед весьма удовлетворительными темпами.

Учили меня и юных марсиан исключительно женщины, которые не только передавали молодежи опыт, касающийся личной обороны и нападения, но также занимались ремеслами. Именно они изготовляли все то, в чем нуждались зеленые марсиане, – порох, патроны, огнестрельное оружие; по сути, все ценное производилось именно женщинами. В военное время они создавали резервные части и, когда возникала необходимость, сражались даже с бо́льшим искусством и яростью, чем мужчины.

Представители же сильного пола осваивали высокие военные науки, изучали стратегию и маневрирование больших групп войск. Они издавали законы, когда это было необходимо, – новый закон по каждому непредвиденному случаю. Мужчины Марса не ограничивали себя прецедентами при отправлении правосудия. Обычаи сохранялись веками, но наказание за их несоблюдение определялось индивидуально, неким советом, состоявшим из равных преступнику по положению. Могу сказать, что у марсианской Фемиды редко случались осечки, и это казалось скорее исключением из правил. Здесь соблюдался приоритет закона над личными интересами. По крайней мере в одном отношении я назвал бы марсиан счастливчиками: у них не было адвокатов.

В течение нескольких дней, последовавших за первой встречей, я не видел пленницу, а потом столкнулся с ней мимоходом, когда ее вели в большой приемный зал, где мне впервые довелось присутствовать на чествовании Лоркваса Птомела. Меня покоробили резкость и жестокость стражей; их обращение с девушкой так контрастировало с почти материнской добротой Солы и почтительностью тех немногих марсиан, которые давали себе труд заметить меня.

Дважды я наблюдал, как пленница обменивалась фразами со своими конвоирами, и убедился, что они говорят на общем языке или, по крайней мере, могут понимать друг друга. Это послужило для меня новым стимулом, и я буквально осаждал Солу, желая ускорить свое образование, так что в короткий срок овладел марсианским языком вполне сносно для того, чтобы вести несложную беседу, и научился воспринимать речь со слуха.

К тому времени в нашей комнате вместе со мной, Солой, ее юным подопечным и гончей Вулой жили еще три или четыре женщины и парочка недавно вылупившихся юнцов. Перед сном взрослые обычно болтали о том о сем, и теперь, когда мне было все понятно, я сделался весьма внимательным слушателем, хотя сам никогда в беседы не вступал и не делал замечаний.

На следующий вечер после того, как пленницу водили в зал приемов, разговор наконец-то коснулся ее, и я весь обратился в слух. Я боялся спросить Солу о прекрасной незнакомке и невольно снова и снова припоминал странное выражение, возникшее на лице моей попечительницы после той встречи. Трудно сказать, что оно означало, однако, основываясь на земных представлениях, я решил изображать безразличие к девушке, пока не выясню, как относится Сола к предмету моего внимания.

Саркойя, одна из старших женщин, что делили с нами спальню, сопровождала пленницу на той аудиенции.

– Когда наконец, – спросила у нее соседка, – мы насладимся смертной агонией краснокожей? Или наш джед Лорквас Птомел намерен придержать ее ради выкупа?

– Они решили взять ее с нами в Тарк и показать ее смерть на Больших играх перед Талом Хаджусом.

– О, и как же это будет? – поинтересовалась Сола. – Она такая маленькая и такая красивая; я надеялась, что за нее возьмут выкуп.

Саркойя и другие женщины гневно заворчали, видя проявление такой слабости со стороны Солы.

– Очень грустно, Сола, что ты не родилась миллион лет назад, – злобно произнесла Саркойя, – когда все низкие места затопляла вода, а народы были такими же мягкотелыми, как стихия, по которой они плавали. В наши дни развитие достигло такой степени, что подобные слова говорят о слабости и атавизме. Будет нехорошо, если Тарс Таркас узнает о твоих вырожденческих чувствах, и я сомневаюсь, что он снова доверится тебе, когда пойдет речь о такой серьезной миссии, как материнство.

– Не вижу ничего дурного в том, что проявила интерес к краснокожей женщине, – возразила Сола. – Она нам ничего плохого не сделала и вряд ли стала бы, если бы мы попались в ее руки. Мужчины из красного народа воюют с нами, но я всегда считала, что они попросту вынуждены отвечать на наши действия. Эти люди со всеми живут в мире и сражаются только из необходимости, а вот мы не можем ни с кем ужиться, постоянно враждуем и с соплеменниками, и с краснокожими и даже в собственных общинах вечно ссоримся друг с другом. Ох, да вокруг нас – сплошное кровопролитие, начиная с того момента, как мы выходим из яйца, и до того, как радостно бросаемся в таинственную реку Исс, темную и древнюю. Она несет нас в неведомое, но по крайней мере там не будет такого ужаса, как здесь! Воистину счастлив тот, кто рано встречает свою смерть. Говори Тарсу Таркасу что угодно, он все равно не сможет обречь меня на худшую судьбу, чем нынешнее кошмарное существование.

Этот яростный взрыв со стороны Солы так потряс остальных женщин, что они, пробормотав несколько общих слов неодобрения, погрузились в глубокое молчание и вскоре заснули. Однако сей эпизод дал мне понять: бедная пленница вызывает у моей опекунши расположение. Мне чрезвычайно повезло, что я попал именно в ее руки, а не на воспитание к другой женщине. Насколько я знал, Сола испытывает ко мне нежность, а теперь выяснилось, что она ненавидит жестокость и варварство. На нее в самом деле можно положиться. Надо попросить ее помочь мне и той девушке сбежать, если, конечно, у нас есть шанс.

Кто знает, переменит ли побег мою жизнь к лучшему? Тем не менее я готов был рискнуть, лишь бы оказаться среди себе подобных, уж больно отвратительны были кровожадные зеленые жители Марса. Правда, куда идти и каким образом передвигаться, я не представлял, точно так же как земляне не имели понятия, где находится источник вечной жизни, хотя искали его испокон веку.

Я обещал себе, что при первой же возможности доверюсь Соле и открыто попрошу ее помочь мне. Преисполнившись решимости, я закутался в шелка и шкуры и заснул без сновидений.

X
Победитель и вождь

На следующий день с самого раннего утра я пребывал в волнении. Мне предоставили большую свободу, но при одном условии: не покидать пределов города. В этом случае, пояснила Сола, я могу уходить и приходить когда захочу. Однако она предупредила, чтобы я не бродил без оружия, потому что здесь, как и в других заброшенных поселениях Марса, водились большие белые обезьяны, – с ними я столкнулся на второй день своих приключений.

К этим объяснениям Сола добавила, что Вула так или иначе пресечет попытки уйти из города, и настойчиво просила не пробуждать звериную натуру моего сторожа, слишком приближаясь к запретным территориям. По ее словам, характер у пса таков, что он доставит меня обратно в город живым или мертвым, если я буду настаивать на нарушении границ. «Причем скорее мертвым», – закончила Сола.

Этим утром я выбрал для прогулки новую улицу и вдруг обнаружил, что очутился у окраины города. Передо мной лежали низкие холмы, рассеченные узкими заманчивыми ущельями. Мне отчаянно хотелось исследовать земли, раскинувшиеся передо мной, и, подобно моим предшественникам-первооткрывателям, узнать, что лежит за вершинами холмов, закрывавших от меня вид.

Мне также пришло в голову, что это блестящая возможность испытать Вулу. Я был убежден в том, что зверь меня любит; много раз я наблюдал в нем такие проявления привязанности, каких не видел в других существах Марса, хоть в людях, хоть в животных. Как мне верилось, благодарность за то, что я дважды спас ему жизнь, перевесит его преданность долгу, возложенному на него жестокими и бесчувственными хозяевами.

Пока я приближался к границе, Вула встревоженно бежал рядом со мной, то и дело толкаясь всем телом о мои ноги. Выражение его морды было скорее умоляющим, чем яростным, и он вовсе не скалил свои огромные клыки в пугающем предупреждении. Лишенный человеческой дружбы, я завоевал изрядную привязанность Вулы и Солы и сам привязался к ним, потому что любой нормальный человек должен найти выход своим естественным чувствам. Оттого я и предполагал в этом здоровенном звере сходные потребности и был уверен, что не разочаруюсь в нем.

Я ни разу не ласкал Вулу, но теперь сел на землю и, обняв его за толстую шею, принялся его гладить и почесывать, говоря с ним на недавно освоенном марсианском языке, как говорил бы дома с собакой или с любым из питомцев. Его отклик на мое проявление нежности оказался просто невероятным; Вула растянул губы во всю ширину, выставив напоказ весь верхний ряд клыков, и наморщил нос так, что его большие глаза почти скрылись в складках кожи. Если вы когда-нибудь видели, как улыбается колли, то можете отчасти представить себе выражение морды Вулы.

Он опрокинулся на спину у моих ног, потом подпрыгнул и навалился на меня всем своим огромным весом, уронив меня на землю, потом стал скакать вокруг, как игривый щенок, который подставляет шерстку под ладонь и ждет ласки. Я не мог устоять перед комичной нелепостью этой сцены и, схватившись за бока, раскачивался взад-вперед от хохота, впервые за много дней одолевшего меня; собственно, я смеялся впервые с того самого утра, когда Пауэлл покидал наш лагерь: его лошадь неожиданно взбрыкнула, и он упал головой в горшок с фасолью.

Мой смех напугал Вулу, он перестал прыгать и с жалобным видом подполз ко мне, чтобы ткнуться уродливой головой в мои колени, и тут я вспомнил, что смех на Марсе означает пытку, страдания, смерть. Успокоившись, я погладил беднягу по голове и спине, поговорил с ним несколько минут, а потом уже хозяйским тоном велел идти за мной и встал, чтобы направиться к холмам.

Больше между нами не возникало вопроса о взаимоотношениях; Вула с того самого момента превратился в моего преданного раба, а я стал его единственным хозяином, чье слово было непререкаемо. Дорога заняла всего несколько минут, и я не нашел там ничего особенно интересного, такого, что меня бы вознаградило. В лощинах пышно цвели очень яркие и странные дикие цветы, а с первой же вершины открывался вид на гряды холмов. Они тянулись к северу, становясь все выше, и сливались с горами на довольно почтительном расстоянии. Позднее я узнал, что лишь немногие вершины на Марсе достигают четырех тысяч футов, – мое представление об их высоте оказалось относительным.

Моя утренняя прогулка имела весьма важные последствия: я добился абсолютного взаимопонимания с Вулой, на которого Тарс Таркас возложил ответственность за мою охрану. Теоретически я по-прежнему оставался пленником, но фактически был свободен – и поспешил вернуться в город, пока отступничество Вулы не обнаружили его бывшие владельцы. После этого приключения я решил больше не выходить за обозначенные границы, пока не буду окончательно готов отправиться в неведомое, ведь если меня поймают, я потеряю былую свободу и, возможно, Вулу – пса вполне могли убить.

По возвращении на площадь я в третий раз увидел девушку-пленницу. Она стояла рядом со своими охранниками перед входом в зал приемов, а когда я приблизился, бросила на меня надменный взгляд и повернулась ко мне спиной. Это был такой женский, такой земной жест! Хотя он задел мою гордость, мое сердце наполнилось чувством товарищества; так радостно было сознавать, что кому-то еще на Марсе присущи чисто человеческие порывы, принятые в цивилизованном обществе, пусть даже их проявление столь болезненно и обидно для меня.

Если бы зеленая марсианская женщина вздумала показать неприязнь или презрение, она, скорее всего, сделала бы это при помощи меча или спустив курок, но поскольку чувства марсиан в основном атрофировались, то потребовалось бы весьма серьезное оскорбление, чтобы пробудить в ней такую страсть. Сола, позвольте заметить, была неким исключением; я никогда не видел, чтобы она совершала жестокие или грубые поступки, перестала проявлять доброту и великодушие. Она и в самом деле была своеобразным «атавизмом», как говорили о ней ее подруги-марсианки, этаким желанным и драгоценным приветом из прошлого, тенью любимых и любящих предков.

Пленница как будто оказалась в центре всеобщего внимания, и я остановился, чтобы посмотреть, что будет дальше. Мне не пришлось ждать долго – вскоре к зданию подошел Лорквас Птомел со своей свитой и, дав стражам знак следовать за ним вместе с девушкой, направился в зал приемов. Сообразив, что теперь у меня есть особые права, я решил рискнуть. К тому же воины вряд ли догадывались о моем знании марсианского языка, поскольку я умолял Солу держать в тайне мои успехи, объясняя это нежеланием говорить с другими до тех пор, пока хорошо не освою все тонкости речи. Итак, я попытался войти в зал и послушать, о чем там будут говорить.

Советники сели на корточки на ступенях вокруг помоста, а внизу перед ними стояли пленница и две ее охранницы, в том числе Саркойя. Мне стало ясно, что она присутствовала при допросах накануне, почему и смогла вечером рассказать обо всем соседкам по спальне. Ее отношение к пленнице было чрезвычайно грубым и жестоким. Когда она держала девушку, то вдавливала свои недоразвитые ногти в ее тело или же выворачивала ей руку самым болезненным образом. Когда приказывали перейти с одного места на другое, Саркойя или резко дергала пленницу, или с силой толкала ее вперед. Она как будто выплескивала на это беззащитное создание всю ту ненависть, жестокость, ярость и злобу, что накопились за девять сотен лет ее жизни и питались свирепостью и беспощадностью неисчислимых поколений предков.

Вторая охранница была не так груба, потому что ею владело полное безразличие к происходящему; если бы несчастная оказалась только в ее власти, да еще и ночью, она не подвергалась бы мучениям, на нее просто перестали бы обращать внимание.

Когда Лорквас Птомел поднял голову, чтобы обратиться к пленнице, его взгляд упал на меня. Вождь тут же повернулся к Тарсу Таркасу и что-то сказал с жестом нетерпения. Тарс Таркас ответил, я не расслышал его слов, однако они заставили Лоркваса Птомела улыбнуться; после этого марсиане больше не обращали на меня внимания.

– Как тебя зовут? – спросил Лорквас Птомел у девушки.

– Дея Торис, дочь Морса Каяка из Гелиума.

– Какова была цель твоей экспедиции? – продолжил Лорквас Птомел.