США. Вашингтон

– Ты меня извини, Джейн, но я ни хрена в этом не понимаю. Я не долбаный географ.

– Геофизик.

– Да… Не геофизик или кто там у вас еще этим всем занимается, – глава Министерства национальной безопасности США, не скрывая раздражения, положил на стол несколько листов, заполненных диаграммами и графиками. – Ты можешь нормальным языком объяснить, что происходит?

– Да, Рон. Но это займет немного времени, – помощник президента США по науке Джейн Хайден бросила на собеседника вопросительный взгляд.

Бэйтс взглянул на часы и нахмурился.

– Ладно. Со всем этим все равно надо будет разбираться, но все же постарайся уложиться в минут десять.

– Тогда слушай, – Хайден достала из плоского кейса небольшой тонкий планшет. – Шесть дней назад сейсмостанции по всей планете начали фиксировать регулярные волнообразные всплески сейсмической активности. Резко возросло количество землетрясений и извержений. При этом ничего серьезного не произошло. Землетрясения в районах повышенной сейсмической активности не превышали 4–5 магнитуд, в более стабильных зонах 2–3. Вулканы вели себя несколько активнее, но тоже ничего трагического – 5–6 баллов по шкале извержений, и то только в районе «огненного пояса», идущего по восточной части евро-азиатского шельфа.

– Так в чем же дело? – глава МНБ снова взял доклад со стола и непонимающим взглядом посмотрел на графики. – Что тебя беспокоит? Йеллоустон? Разлом Сан-Андреас? Или что там у нас еще Господь припас для того, чтобы наказать Америку за ее грехи.

– Активность Йеллоустона не превышает критических параметров. На Сан-Андреас было четыре небольших землетрясения. Ученые говорят, что это даже хорошо, потому что позволило плавно сбросить литосферное напряжение. Дело в самом факте резкого усиления сейсмической активности по всей планете, которое мы не можем пока объяснить. Есть еще один непонятный момент. NASA зафиксировало незначительное, но резкое смещение геомагнитных полюсов. Они не могут сказать, когда точно оно произошло и продолжается ли сейчас. Для мониторинга смещения нужны временные промежутки в несколько дней. Возможно, это как-то связано с сейсмической активностью.

– Хорошо… Вернее, плохо. Все эти извержения, землетрясения, смещения полюсов… Но чем это угрожает нам? И что мы можем сделать, чтобы минимизировать риски?

– Шесть дней назад произошло еще одно явление, – Хайден снова взглянула в планшет. – Мощная вспышка на солнце.

– Знаю. Мне из NASA уже докладывали. Но она ведь уже прошла, не зацепив Землю.

– Это так. Но интересен сам факт: начало сейсмической активности совпало со вспышкой. Узконаправленный протуберанец солнечной короны был выброшен точно в сторону Земли и не задел нас только потому, что за два дня планета уже ушла по орбите из его зоны.

– И?

– Конкретные выводы пока делать рано. Надо продолжить наблюдения, составить модели.

– Значит, и риски не определены. Тогда о чем разговор?

– Связать напрямую все эти явления у нас пока не получается, но такая сейсмическая активность может иметь искусственное происхождение.

– А вот это уже кое-что, – оживился Бэйтс. – Русские? Опять играются с литосферным оружием.

– К сожалению, эта тема для нас, гражданских, закрыта. Я изложила некоторые настораживающие факты. Дальше вам лучше поискать ответы в Пентагоне.

– Поищу, конечно, – глава МНБ сделал пометку в своем ежедневнике и глянул на часы. – Спасибо за информацию, Джейн. Все это, действительно, странно. Собери-ка ты ученых, и не только NASA или USGS², расскажи им все. Может, вместе нащупаете какую-нибудь стоящую версию.

Когда дверь за Хайден закрылась, Рональд Бэйтс еще некоторое время рассеянно смотрел на ее доклад, оставшийся лежать на столе, потом встряхнулся и отправил министру обороны короткое сообщение: «Напомни мне статус оценки рисков разработки русскими литосферного оружия».

Швейцария. Женева

В свои 32 года Майкл Монтини добился много, но главным достижением в жизни он считал не две престижные международные премии в области теоретической физики и математики, не мировое признание его таланта, не уважение и даже легкую зависть коллег. Главным было то, что всего этого он добился сам, без помощи своего отца – влиятельного итальянского политика, владевшего, помимо всего прочего, обширным бизнесом по переработке молока, и имевшего свои интересы по всей Европе.

Они поссорились еще в старших классах школы, когда Монтини-старший, пытаясь вырастить из сына наследника принадлежащей ему молочной империи, стал довольно жестко пресекать любые его попытки развить свой очевидный талант в математике. Дело дошло до того, что Майкл затолкал в небольшой рюкзачок потертые джинсы, свитер, пару рубашек и ушел из дома, оставив папе его деньги, платиновые кредитные карточки и все прочие блага роскошной жизни.

Некоторое время он провел в студенческом кампусе Сапиенцы³, где его уже знали по секции прикладной математики. Он зарабатывал тем, что готовил курсовые работы для ленивых студентов старших курсов, и этого хватало на книги, пиво и безобидный флирт с первокурсницами. Но потом его вычислила местная полиция и вернула в родительский дом. Папа, конечно, был в ярости и, накричав на сына, запер его на месяц в своей комнате без Интернета и книг по математике. Тогда Майкл позвонил в инспекцию по насилию в семье и пожаловался на бедственное положение. Через несколько часов к парадному входу роскошной виллы Монтини в пригороде Рима в сопровождении машины местных карабинеров подъехал неброский микроавтобус и две полные, печально улыбающиеся тетушки из попечительского совета изъяли бедного ребенка из семьи жестокого отца и под довольные взгляды мачехи, которая была немногим старше Майкла, перевели в приют.

Карабинеры потом долго объясняли папе, что ни за какие деньги не могут ничего сделать с инспекцией, что надо подождать, когда сын не выдержит трудностей приютской жизни и попросится домой сам.

Но младший Монтини выдержал. Более того, когда молодой университетский профессор, ведущий секцию по математике, узнал о случившемся, он поговорил с руководством приюта и оформил нечто вроде неформального опекунства, и это значительно облегчило приютскую жизнь.

В 16 лет Майкл впервые выиграл европейскую олимпиаду по математике, получил государственный грант и, несмотря на возраст, был принят в университет на факультет математики, физики и естественных наук. Свою первую международную премию он получил уже на третьем курсе, а с ней пришли и университетские гранты, и признание друзей, и собственная «лаборатория» по теоретической физике. Потом были диссертации, звания, ученики, престижные проекты. Но, несмотря на всеобщее признание своего таланта, Майкл продолжал ходить в потертых джинсах, просторном свитере ручной «бабушкиной» вязки и цветастой вязаной шапке в стиле Боба Марли, из-под которой выбивались тугие тонкие веревочки дредов. Впрочем, в довольно неформальной и толерантной среде молодых ученых к этому все быстро привыкли и перестали обращать внимание на такие чудачества молодого гения.

В этот вечер Монтини, сидя за столиком на крытой, хорошо прогреваемой террасе недешевого женевского ресторана, с интересом разглядывал формулу на планшете, который только что протянул ему Ник.

– Ну, мужик, ты здесь и накрутил, – он сделал несколько глотков пива, закурил и снова уткнулся в планшет.

– Я не математик, Майк, я экспериментатор, – Ник тоже отхлебнул пива и чуть заметно поморщился от сигаретного дыма, сносимого на него вытяжкой.

– Не прибедняйся. Это и хорошо, что ты не математик. Математик до этого бы не додумался, – Монтини повернул планшет экраном к приятелю. – Ты откуда взял эти значения?

– Понимаешь, я читал дочке сказку, ну гоблины там, эльфы, и тут в голове всплыли символы. Как в прошлый раз.

– Да, чувак, прошлый раз ты натворил дел… – Майк хмыкнул, отложил планшет, глубоко затянулся сигаретой и уже вполне серьезным тоном сказал: – Если бы я тогда не видел все собственными глазами, не поверил бы. Вот что я тебе скажу, амиго⁴… То, что ты вывел функцию времени со знаком минус, не имеет смысла. Ты просто подставил значения, которые тебе пришли в голову. Этого никто не примет. Но после того как ты поигрался с магнитными векторами и вышел на событие сверхвысокой энергии, я могу поверить в любые твои каракули. Особенно если при этом снова не обрушится электросеть женевского кантона и не накроются два наших магнитных контура. Как в прошлый раз.

– Я понимаю, что все это смотрится как бред. А если зайти с обратной стороны? Ты можешь смоделировать событие так, чтобы в результате получились значения, близкие к моим.

– Смоделировать-то я могу что угодно, но что это тебе даст?

– Ну… – Ник немного опешил от вопроса. – Это будет хоть каким-то подтверждением.

– Херня все это. Чтобы получить подтверждение, тебе не нужны крючки-закорючки математических формул. В них все равно никто не поверит. Тебе просто надо включить детектор, – Монтини снова повернул к себе планшет. – За 81 час до эксперимента.

– Черт возьми, это действительно было бы идеально!

– Идеально, но не реально. Никто не даст тебе включить детектор на холодном приборе.

– А если попытаться их уговорить? Это было бы подтверждением моей теории.

– Теории? – скептически покачал головой Майк. – Чувак, пока это похоже на бред сумасшедшего. Но! Если будет хотя бы отдаленный экспериментальный намек на то, что ты здесь вывел, это все потянет на полноценную модель.

– Тем более надо попробовать.

– Привет, мальчики, – к ним подошла приятного вида женщина неопределяемого возраста. – Что такие кислые? Майк, я тебя не узнаю. Я думала после того, что мы пережили в горах этой ночью, ты будешь бухать целую неделю.

– А вот и Танюша. Конечно, буду бухать, но немного позже. Доктор ведь не запрещал. Да и стресс снять надо. А пока я не начал, посмотри, что у меня тут есть, – Монтини протянул ей планшет.

– Извините, я не знал, что у вас тут встреча, – немного стушевался Ник. Татьяна работала в группе, отвечавшей за сбор и обработку данных с детектора, и считалась официальной подругой Майка. – Тата права, вам бы лучше сейчас отдохнуть.

– Да брось. У нас еще вся ночь впереди, – махнула она рукой, присаживаясь за стол и принимаясь изучать формулу на экране планшета. Через несколько секунд она подняла глаза на друга и, покачав головой, сочувственно произнесла: – Да твоя фамилия не Монтини. Твоя фамилия Охренелли.

– Это у нее юмор такой. Русский. Это значит, что я, вроде, крутой перец, – итальянец улыбнулся ничего не понявшему Нику. – И почему же, дорогая, я именно то, чем ты меня назвала?

– У тебя в четвертом сегменте функция времени отрицательная. Ты опять курил всякое дерьмо?

– Ну… Допустим, это не у меня, а у нашего французского друга. Дело в том, что у Ника была очередная вспышка-просветление. И если он будет прав, как и в прошлый раз, то будет получать нобелевку по физике ближайшие десять лет подряд.

– Как в прошлый раз? – Татьяна с наигранным страхом взглянула на Ника. – Это опять с вырубанием сети, призрачным сиянием над городом и разрушением десяти процентов сенсоров моего любимого детектора?

– Ладно, хватит о грустном. Мы так и не поняли, что тогда произошло. Кстати, Тань, ты работаешь на детекторе. Может, посоветуешь чего, – Майк взял планшет у нее из рук. – А ты, Ник, не спеши. Дай мне еще над этим поразмыслить. Завтра в обед переговорим. А теперь давайте ужинать. Эй, амиго, – он сделал размашистый жест рукой официанту, который тут же подскочил к их столу. – У нас тут друг на Нобелевскую премию нарывается. Принеси-ка нам меню, а чтобы мы не скучали, пока готовится заказ, подайте дюжину устриц и такое же количество рюмок водки. Я до сих пор после лавины согреться не могу. Хотя нет. Водки можно больше. Я угощаю.

– Но, месье Майк, может с водкой будем поосторожнее, – сказал пожилой официант, нагнувшись к Монтини, но достаточно громко, чтобы слышали все за столом. – А то прошлый раз нам пришлось сдавать в чистку ковер из мужского туалета.

– Не стоит беспокоиться, – бросил тот на официанта веселый взгляд. – Сегодня со мной моя русская подруга, так что все под контролем.

– Ты что, опять подхалтурил где-то? – Татьяна укоризненно посмотрела на итальянца. Тот с видом невинного младенца пожал плечами и, перегнувшись через угол стола, громко чмокнул ее в щеку.