Марика сидела на крыше, свесив ноги вниз, и смеялась. Генрих показывал ей маленькую железную обезьянку. Она махала руками, чесала затылок и загибала хвост.
– Как ты это сделал?
– Не совсем я, – признался Генрих. – Это мой учитель помог. Но я сам делал чертёж. И точил всё я, а он плавил. Он меня к печи не пускает.
– Это всё равно потрясающе.
Она повернула ключик на спине у обезьянки, посадила её на крышу и снова залюбовалась на смешные дёрганые движения.
Весна цвела в Шеане пышно и красиво. Даже серые дома и узкие улицы казались Марике прекрасными в лёгкой дымке распускающихся почек. На площадях и вокруг фонтанов пробивалась молодая трава. На крышах зеленел мох. И всё вокруг выглядело таким живым, таким свежим, пахло так вкусно, что хотелось хохотать от счастья.
Под крышей голубятни свили гнездо шустрые маленькие птички. Марика, насмотревшись на них, сотворила точную копию – ручных, весёлых. Они прыгали рядом, и Генрих то и дело протягивал ладонь, чтобы они запрыгнули на неё.
Магия приходила в норму. Марика ещё боялась тонких бытовых мелочей, но снова начала контролировать не слишком энергозатратные чары. В честь этого она получила от папы разрешение бывать в Нижнем Шеане. Ей нравилось вот так болтать с Генрихом или гулять с ним же, подходить к медленной широкой реке, кидать в неё камешки с обрыва, следить за кораблями, большими, бесшумными, искрящимися магической защитой. Они могли подолгу гадать, откуда идёт корабль, обязательно до того, как станут видны флаги. Генрих с ходу угадывал эмирские – Марика быстро поняла, что по форме. Они были носатые, длинные. Зианские и лиррийские спутать было легко, они выглядели одинаково, все строились на верфях Остеррада. Из Эс-Кента шли громадины, трюмы которых были набиты кофейными зёрнами, золотом и драгоценными камнями.
– Интересно, – как-то сказал Генрих задумчиво, – если бы построить такой корабль без магии, сколько топлива бы понадобилось?
– Без магии? – удивилась Марика. – Зачем?
– Просто так.
Ей иногда казалось, что Генрих на самом деле не очень любит магию. Во всяком случае, он часто заговаривал о том, как бы что-нибудь сделать человеческими средствами. Но даже если он не любил магию, он делал исключение для Марики. Потому что от того, с каким счастьем он на неё смотрел, ей иногда даже становилось неловко.
Наверное, именно поэтому, когда обезьянка снова замерла, Марика рискнула признаться в стыдном. Она рассказала про Тордена Дойла, про книжку.
Генрих наморщил лоб, и Марика спросила тихо:
– Это глупость, да? Ну, скажи, что глупость!
Молчал Генрих долго, и Марика остро пожалела, что раскрыла тайну. Но когда он заговорил, в его голосе не было никакой насмешки.
– Мама говорит, любить под диктовку нельзя. Не любить, наверное, тоже. Но, мне кажется, это очень грустно, когда любишь неживого. Это же нечестно, да? Когда любишь, хочется, чтобы человек был рядом. А его нет. И не может быть совсем-совсем никогда.
Марика сглотнула, а Генрих взял её за руку и крепко сжал пальцы.
В тот же день, вечером, Марика снова перечитала любимую главу про Тордена, спрятала книгу под подушку и вспомнила слова Генриха. Ведь и правда, так обидно любить того, кто уже умер. Может, она ошиблась? И не любит она далёкого, незнакомого Тордена Дойла?
***
Вызов к матушке поступил неожиданно – Марику вырвали, к её огромному облегчению, с занятия скрипкой и велели немедленно нанести визит. Даже не переодевшись.
Леди Ор только поправила ей воротничок платья и строго свела брови – на всякий случай.
Перед покоями матушки Марика остановилась – её задержал едва различимый, но мощный заслон. Подойдя к нему вплотную, она легко услышала голоса – словно говорили прямо у дверей.
–…девочка. И столько силы. Я горжусь ею, разумеется, – заверила матушка собеседника.
Марика навострила уши.
– И, может, ещё вырастет? – продолжила матушка. – Знаете, с детьми такое бывает, они кажутся невзрачными, но юность делает своё дело.
– Полагаешь? – спросил голос, который Марика легко узнала – это была верховная ведьма.
– Во всяком случае, я хочу на это надеяться. Моя красота всегда служила мне отличную службу. Больно думать, что ей всё будет даваться труднее…
У Марики сжалось в груди. Хотелось думать, что она что-то не то и не так услышала. Но времени на осознание не хватило – заслон пал, дверь отворилась, и матушка улыбнулась.
– Молодец, что пришла быстро. Леди Эск желает осмотреть нашу галерею, пожалуйста, проводи её.
– Конечно, мэм, – Марика сделала книксен, придерживая юбку, но стараясь не смотреть на матушку.
Присутствие верховной ведьмы успокаивало, но сердце всё равно билось чаще в груди. Вежливо отвечая на вопросы, Марика вела леди Эск по коридорам в большую картинную галерею. Но, войдя в неё, леди Эск проигнорировала картины, вместо этого обернулась к Марике и произнесла:
– Итак, ты вернула контроль над магией после первой крови, дитя.
– Да, мэм.
– Очень хорошо, – с загадочным выражением лица произнесла леди Эск. – Слышала слова твоей матушки?
Вместо ответа Марика кивнула.
– Простите.
– Тебе незачем извиняться. Ты не услышала бы ни слова, если бы я этого не желала. Но мне хотелось, чтобы ты осознала это сейчас. Обычно мы говорим: поймёшь, когда вырастешь. Однако есть вещи, которые легко принять в двенадцать, и невозможно – в шестнадцать.
Марика перевела взгляд на папин парадный портрет и решилась задать мучивший её вопрос:
– Я некрасивая?
– Нет, дитя. И хотя, став старше, ты сможешь изменять внешность по щелчку пальцев, это будет всего лишь маскировка. Твоя матушка ослеплена любовью, уважаемый лорд Дойл и вовсе убеждён, что его дочь – самое прекрасное создание в мире. Но я хочу, чтобы ты как можно раньше поняла: красота не будет твоим оружием в будущем, раз не стала им сейчас. Твоё тело не изменяется само, несмотря на огромный магический потенциал. У тебя маскировка всегда будет натужной.
Душили слёзы. Марика не понимала: зачем леди Эск с ней так обходится. Почему говорит об этом так безразлично? Зачем вообще говорит?
И верховная ведьма, кажется, угадала её мысли.
Она мягко положила руку Марике на плечо и улыбнулась так добро, что ком в горле пропал.
– Я не со зла веду с тобой этот разговор, Марика. Ты и сама знаешь, что обладаешь огромной силой. Ничто не может изменить того факта, что ты займёшь место в Большом ковене. Оно твоё по праву, будет твоим, когда способности расцветут. Зная выучку лорда Дойла, я сомневаюсь, что ты ограничишься этим местом. Пройдёт десять, пятнадцать лет, и Ориум будет драться за тебя с Советом магов, не так ли?
У Марики запылали щёки.
– Кто победит – неважно. Наденешь ты диадему или красный плащ, в твоих руках окажется много власти. Но прежде тебе придётся пройти обучение в Магистериуме. И я не хочу, чтобы оно озлобило тебя, чтобы ты затаила в сердце обиду. Ты не уродлива, даже если будешь думать иначе года через три. Но ты не станешь красавицей, как твоя матушка. Многие юноши будут добиваться твоего расположения не потому, что ты вскружишь им голову, а чтобы контролировать твою силу и получить твои деньги. Многие девушки будут набиваться к тебе в подруги по той же причине. Тебе будет проще пройти через это, вооружённой знанием. И поскольку лорд и леди Дойл не в силах дать его тебе, я завела этот разговор. Посмотри на меня.
Даже без приказа Марика бы подняла глаза на верховную ведьму. Она не могла ничего сказать о её красоте. Та любовь, которую она вызывала в сердце, путала черты, смазывала контуры.
– Я рада, что не вижу слёз, – одобрительно произнесла леди Эск. – Это показывает твою разумность. А теперь – расскажи мне что-нибудь об этих прекрасных картинах. У меня есть ещё несколько минут.
***
Насчёт разумности верховная ведьма была неправа. Оставшись одна, Марика проревела полчаса, а потом, сама не зная зачем, сбежала в Нижний Шеан. Она долго бродила по улицам. Изредка встречала людей, которые уважительно расступались в стороны. А потом порталом вышла к голубятне и увидела Генриха на крыше. Он что-то писал в тетрадке, но быстро закрыл её, вскочил на ноги и заулыбался.
Но стоило Марике подойти ближе, как его улыбка потухла.
– Ты плакала? – обеспокоенно спросил Генрих. – Кто тебя обидел?
– Никто, – отрезала Марика. – Покажи мне что-нибудь весёлое. Пожалуйста!
Он раздумывал пару мгновений, а потом велел:
– Слезай вниз. Солнце ещё не село, давай!
Они бегом побежали к реке, остановились на берегу, глядя, как медленно солнце опускается за горизонт, Генрих достал из кармана осколок зеркала, руками разломил его пополам, протянул одну часть Марике и сказал:
– Давай в догонялки солнечными зайчиками?
– Как это?
– Смотри… – он покрутил зеркало и поймал отражение солнца.
На прошлогоднюю траву, в которой только угадывались первые зелёные побеги, упал блик – и заскользил прочь. Марика поймала второй. И действительно, начались догонялки. Зайчик Генриха был вёрткий, хитрый.
– Главное, не терять. Кто потеряет – проиграл! – строго пояснил Генрих, и Марика покивала.
Зайчики залезали на стволы деревьев, прятались под откос, пытались забраться под ботинки, а потом снова пускались бежать по земле. Марика подловила Генриха у корней старого дуба – и пустила свой зайчик наутёк.
Они играли, пока не зашло солнце. Проведя ладонью, Марика срастила осколки в целое зеркало и вернула его Генриху. И решительно спросила:
– Я правда некрасивая?
Генрих несколько раз моргнул, и на его лице отразилось искреннее недоумение.
– Некрасивая? – переспросил он.
– Мне так сказала… – она проглотила слова «верховная ведьма», – сказали. Правда?
С другим мальчишкой она бы о таком не заговорила. Не с Лиамом уж точно. Но Генрих был не просто мальчишкой, он был немагом и другом. Жил в другом мире.
– Как ты можешь быть некрасивой? Ты же такая… Такая… – он сделал широкий жест рукой, подбирая определение, – волосы у тебя пушистые. Глаза такие… Ты самая красивая! Слово даю!
Он ярко покраснел, и Марике это показалось смешным и милым.
– Честно?
– Честно-честно! – выпалил Генрих и вдруг резко, без предупреждения чмокнул её в щёку.
Щекотно чмокнул, так что вся щека напряглась, дёрнулась. Марика ойкнула, подняла руку к лицу, а Генрих, повернувшись, припустил прочь и затерялся на улицах. Марика осторожно ощупала то место, к которому прикоснулись губы.
Это совсем-совсем не было похоже на то, как её целовали родители. Или даже Эльза. Щека горела, было стыдно, но приятно. И пусть верховная ведьма говорит, что захочет. Генрих вот считает, что она достаточно красивая, чтобы её поцеловать. А он сам ведь даже слишком симпатичный для мальчишки, он бы в таких вещах врать не стал.
Жаль только, что убежал.
О проекте
О подписке