Глава шестая. Милости

Если бы это была песня, Мэгг, покинутая и одинокая, бросилась бы в могилу, упала бы вслед за цитрой на изуродованное тело дорогого поэта и приняла бы смерть, лишь бы не оставаться в опустевшем, холодном мире.

Но живая Мэгг стояла, стуча зубами от напавшего вдруг озноба, растирала закоченевшие плечи и смотрела на плоский, безликий холмик, скрывший Рея навсегда.

Жёлтые плащи и могильщики давно ушли. Вечерело. Желудок подводило от голода, а в голове вместо молитв и воззваний к Всевышнему крутилась всего одна эгоистичная, недостойная мысль: у неё нет денег, и ей негде заработать себе на еду и ночлег.

Она зажмурилась, пытаясь прогнать эту мысль и подумать о Рее, но его образ как будто затуманился, скрытый в толще земли. Голод, холод и усталость ощущались явственней, чем душевная боль.

Нужно было вернуться в город, только что там делать? У неё не было денег, и в ней не осталось радости, чтобы играть или плясать.

Повернувшись к могиле спиной, Мэгг медленно побрела обратно к стенам. Она не узнавала дороги и едва ли понимала, как идёт – мир вокруг покачивался, звуков не было, как и запахов, и цветов. Серо-чёрные контуры и силуэты окружали её. Изредка их расцвечивали обжигающе-жёлтые пятна света в домах и лавках. Они напоминали чьи-то голодные глаза.

Без виселицы площадь стала неузнаваемой. Лишившись уродливых трупов на жуткой перекладине, она стала голой и пустой, будто потеряла самую свою суть. Мэгг подумала, что не знает, что есть ещё на площади, кроме виселицы. Все эти дни она простаивала здесь часами, всматриваясь в узлы и потёртости старых верёвок и вслушиваясь в мерный, точный, как тиканье часов, скрип.

От виселицы остался помост.

Мэгг поднялась на него, присела на колени и дотронулась пальцами до грубых досок, заляпанных чем-то тошнотворным, и вдруг впервые её воображение с неумолимой ясностью нарисовало последние минуты жизни Рея.

Как наяву она увидела его – с поломанными, болящими руками, в разорванном, но ещё крепком малиновом дублете, со встрёпанными, но по-прежнему чёрными и густыми волосами, – идущего первым к эшафоту. Увидела и палача, и толпу, ждущую казни, почувствовала ни с чем не сравнимый запах жареных колбасок, которыми так часто завлекают зевак на площадях во всех уголках Стении. Услышала шепотки, шорохи, смех и всхлипы. Вопли детей, которых не подсадили на плечи отцы. Молитвы святейших отцов.

Почему-то ей виделось, что Рей улыбался. Наверное, ей просто хотелось в это верить, но она отчётливо различала на его лице улыбку. Может, он даже помахал толпе, как будто собирался петь. А потом улыбка пропала, и на лице появилось выражение смертного ужаса. Неотвратимая близость петли лишила его мужества. У него задрожали колени, по спине прошла судорога, рот открылся в беззвучном, но отчаянном крике. Помощники палача подхватили его под локти и поволокли к лестнице. Он не упирался, просто повис на них безвольной куклой из марионеточного театра, его ноги волочились за ним. Его подняли на лестницу, поставили, удерживая. Накинули на шею грубую петлю.

Где-то закричала женщина – из тех, кто слышал его песни. Потом другая. Но их слёзы и крики быстро затихли. Вышел мэр города, или судья, или кто-то другой важный, в длинном плаще, с жезлом в руках. Перед ним мальчишка развернул свиток, и важный принялся читать приговор, не выпуская ни одной буквы, без шепелявости или оговорок. Рей прислонил голову к столбу, но, несмотря на слабость, не закрыл глаза, а неотрывно вглядывался в голубое небо над головой и в лица людей под ногами. Он хотел унести с собой каждую частичку этого мира, вобрать его в себя целиком, проникнуться им, прежде чем уйти.

Приговор закончился – как оборвался.

Свистнул палач. Лестницы с глухим стуком попадали вниз, и три тела заплясали омерзительную пляску, задрыгались, засучили руками и ногами, открыли рты и выпучили глаза.

Не в силах выдержать это зрелище, Мэгг обернулась и увидела жуткое лицо: впалые щёки, сухую пергаментную кожу, горящие неистовые глаза из-под чёрного капюшона. Страшный монах раздвинул тонкие бескровные губы, показывая зубы, испачканные в чьей-то свежей алой крови. И стало ясно, что кровь эта – её. Она была покрыта ею вся. Разорванная шея не болела, но крови становилось всё больше, она заливала и промачивала насквозь платье, ледяными потоками растекалась вокруг, затапливала и людей, и виселицу.

Монах зачерпнул пригоршню крови и отпил, а потом развернулся и пошёл прочь, и с ним из Мэгг уходила жизнь.

– Нет! – она вскрикнула и очнулась.

Лил дождь, от которого её платье и волосы промокли насквозь. Виселицы, Рея, толпы, ужасающего монаха – ничего не было. Зато над ней склонялся какой-то человек.

– Что у тебя случилось, дитя? – услышала она немолодой мягкий голос.

На неё смотрел святейший отец. Его лицо расплывалось перед глазами Мэгг, но она разглядела облачение и очень явственно выделяющийся на фоне светлой рубахи знак Ока.

Она не могла ответить и испугалась, что святейший отец сейчас уйдёт. Но он протянул руку и осенил её Оком, а потом коснулся лба. От простого касания Мэгг зарыдала, не в силах объяснить ничего внятного.

– Ну, будет! Пойдём, дитя, укроемся в том доме, который открыт для каждого.

Они вошли в храм, и святейший отец ушёл за алтарь. А Мэгг, глядя на Всевидящее Око, опустилась на колени и принялась молиться так отчаянно, как никогда прежде. Она молила Всевышнего даровать Рею покой и прощение, принять его в Садах своих. И не бросать её – потому что кроме Всевышнего никого у Мэгг не осталось.

Она не знала, сколько времени заняла молитва. Но когда открыла глаза, то поняла, что святейший отец смотрит на неё.

– О чём ты так жарко молилась, дитя?

– О… своём друге. Чтобы он был счастлив в Садах Его. И… и я просила помощи. Мне некуда пойти.

Святейший отец был ещё не стариком, но уже давно перешагнул порог зрелости. Он коротко стриг тёмную с сединой бороду, морщинки и складки уже сложились в узоры на его лице. В нём не чувствовалось ни капли властности или жесткости. Он был мягкий, округлый и очень напоминал святейшего отца из книжки о грешнике и праведнике.

Он покачал головой:

– Всевышний милосерден. В Садах Его счастливы все, кто жил достойно и праведно. А те, кто грешил, смогут раскаяться и искупить свой грех – им даруют прощение, когда второе Око Всевышнего откроется.

«Или их испепелит его праведный взгляд», – додумала про себя Мэгг строки из Святейшей книги.

– О мёртвых есть кому позаботиться, поэтому нам надлежит думать о живых. Расскажи мне о себе, дитя, и не стесняйся, не бойся. И сядь, прошу тебя, ты едва стоишь на ногах.

Она опустилась на лавку и рассказала почти всё, умолчала только про мошенничество, про клеймо на спине и про позорную смерть Рея. Святейший отец слушал её внимательно и не перебивал, только качал головой и вздыхал, а потом сказал: