XVI. Совет

В тот же самый вечер, в маленькой комнатке Сиккио находились три лица, которые своею красотою могли бы привести в восторг и удивление любого из великих художников, даже из тех, которые умели своими произведениями «сводить на землю Олимп».

Что такое красота? От чего зависит её чарующее влияние за всех и каждого? Отчего отличенные ею пользуются особенным почитанием от окружающих? Разве внешняя красота всегда служит ручательством внутренних достоинств? Разве встречается мало людей, которые при некрасивой внешности обладают золотым сердцем? Отчего же это предпочтение красоте? Что делать! Человек как бы инстинктивно привлекается и подкупается красотой, и женщины в этом отношении еще чувствительнее мужчин.

Красивая внешность невольно возбуждает доверие к человеку. Приятно, когда старик отец красив, когда красивы мать и дети, приятно и для самого себя обладать чертами лица, которые представляют большее сходство с Ахилом, нежели с Ферситом.

Красивый военачальник легче другого возбуждает энтузиазм в своих подчиненных, страх во врагах своих. Одним словом, родиться красивым – великое блого, хотя и в этом случае, как и во множестве других, наблюдателя поражает неравномерное распределение этого дара между людьми. Трудно понять, почему всемогущая природа и вследствие какого своего закона или пожалуй каприза – одних наделяет и в этом смысле чересчур щедро, других же совершенно обделяет.

Сколько ненужных страданий выносит обыкновенно человек, если он безобразен. Сколько невольных оскорблений, сколько тяжелых обид – инстинктивно наносят ему ближние. Урод не может рассчитывать на любовь женщины. Он возбуждает в ней сострадание, а не восторг. Если она хороша, он никогда не возбудит к себе даже и такого чувства. Если женщина дурна, она также не будет любить его, так-как безобразные женщины или бывают совершенно лишены инстинкта сострадания, или своим сочувствием к уроду побоятся выказать как бы признание своего собственного уродства, побоятся быть заподозренными в том, что своим участием они вымаливают подобное же чувство в себе. Встречая к себе сочувствие, урод всегда должен опасаться, не притворное ли оно? не скрывается ли под ним только стремление как можно скорее – таким подаянием от него отделаться, или, что еще хуже, не прикрывает ли подобное сочувствие, как маска, только обидной для него насмешки, только желания над ним посмеяться.

Известно, что одно лишь золото в состоянии несколько скрасить безобразие тела.

Между тем красота позволяет человеку, даже без всякой с его сторона личной заслуги, чваниться и властвовать над толпою.

Что это? рассчет ли природа или каприз? Случайность – или необходимость?

Когда Джулия вошла, Аттилио и Муцио закидали ее вопросами о семействе Манлио.

– Да, ответила она: – я уверена, что они в палаццо Корсини, хотя бесчестный Прокопио и отпирается. Вы понимаете, что ему отпираться не трудно, он может купить все за свое золото, что ни задумай он сделать. Его порочные клевреты помогут ему при всяком преступлении спрятать концы в воду.

Аттилио при этих словах судорожно поднялся, как ба собираясь уходить. Он приложил руку ко лбу, как ба что-то обдумывая; потом, устыдясь, вероятно, своей мысли, в изнеможении снова опустился на стул.

Джулия, отгадавшая по его движению, какой вулкан ныл в его груди, обратилась к нему.

– Аттилио! вам больше всякого другого следует сдерживаться и быть хладнокровным, если за хотите действительно высвободить свою невесту из недостойных сетей; теперь еще рано – и делать нечего, надо ждать. Раньше десяти часов вам нельзя и начинать вашей попытки, если вы только хотите успеха.

– Без сомнения! подтвердил Муцио: – да и мне надобно еще прежде сходить, предупредить Сильвио, чтобы он со своими товарищами явился в соседство палаццо. Пожалуйста, друг, уж не трогайся с места до моего возвращения.

Мы знаем, как сильно любил Муцио – Джулию. К чести его надобно сказать, что оставляя ее с глазу на глаз с Аттилио, красивейшим римским юношей, он не чувствовал никакой ревности. Он знал, что любовь к нему Джулии бала любовь сильная, не изменяющая, не умирающая, не проходящая с годами или с переменой судьбы. Он знал, что его несчастья делают его еще дороже для его возлюбленной.

XVII. Правосудие

Правосудие – великое слово, но как оно поругано, как осмеяно на земле сильными мира! Христос был распят на кресте во имя человеческого правосудия. Галилея в видах правосудия подвергали пытке. А те порядки и законы, которыми управляются еще столько стран! – современного Вавилона – цивилизованной Европы, разве они не составляют олицетворения правосудия?

Европа! Страна, где работающий голоден и рискует погибнуть голодной смертью, где тунеядцы благоденствуют, утопая в пороках и роскоши, где только немногие семьи участвуют в управлении нациями, где поддерживаются постоянные войны и раздоры под прикрытием беспрестанно произносимых громких слов: патриотизм, законность, честь знамени, военная слава, где половина населения составляет рабов, а другая половина исправляет правосудие, наказывая и истязая рабов, если они осмеливаются заявлять свое недовольство жалобами!..

Однообразный ход законного правосудия нарушает только изредка какой-нибудь частный случай, когда кинжал или карабин самовольно берут на себя роль капризных исполнителей правосудия. И тогда повсюду поднимается шум и гвалт, какому-нибудь Орсини тотчас же отрубают голову, а Наполеон III, за то, конечно, что он во всю свою жизнь не пролил ни капли человеческой крови (ни в Париже, ни в Риме, ни в Мексике!), повсюду превозносится и прославляется за свое великодушие.

Но… пробьет и для Франции час настоящего правосудия. Тогда встрепенутся все те шакалы, которые живут достоянием бедняков, и те, которые способствуют развращению нации из двадцати-пяти миллионов людей.

Прокопио и Игнацио, преступные действия которых нам уже известны, также были близки от исполнения над ними правосудия. В то время, когда они приготовлялись к новому преступлению, в палаццо Корсини, подле этого дворца уже имелись наготове Аттилио, Муцио, Сильвио и человек двадцать их товарищей из трехсот, чтобы сделаться исполнителями правосудия, хотя и разбойническим способом.

Это гордые сыны Рима понимали и чувствовали, что для раба не существует нигде опасности, что всякое предприятие для него удобоисполнимо, так-как все, что он может при этом потерять – только жизнь; на жизнь же смотрит он, как на предмет, не имеющий никакой цены. Такою сделали ему жизнь тираны!

Поэтому три наши героя совершенно спокойны, как бы в ожидании праздника. Дыхание их ровно; если сердце их и бьется ускоренно, то только от надежды, что скоро должна наступить минута отмщенья. В ожидании, когда пробьет десять часов, они прохаживаются по Лонгаре, но прохаживаются не вместе, а в разброд, так-как папским правительством строго запрещены на улицах всякия сборища.

За то они соединятся… за делом.

В палаццо все устроилось по мысли Прокопио. Под предлогом допроса – три женщины разлучены. Клелия – одна. Клелия беспокойна… она предчувствует что-то недоброе… и вот она выйимает из своей косы небольшой кинжал, какой обыкновенно носят при себе римлянки, осматривает его, пробует его острие и как верного друга прячет к себе на грудь под складки своего платья.

После девяти часов, прелат надевает свои лучшие, и, по его мнению, наиболее украшающие его одежды и собирается на «осаду крепости», как он обыкновенно называет свои нечистые и насильственные интриги. Он тихо открывает дверь комнаты, где находится Клелия, и мягким, сладеньким голосом говорит ей: «добрый вечер».