Глава 3

Ему хотелось рассказать обо всем Удаяну. Хотелось поведать брату о новом важном периоде в его жизни. Хотелось рассказать, кто такая Холли, как она выглядит, как живет, чем занимается. Хотелось обсудить с братом их теперешние знания в области общения с женским полом. Но о таком он не мог написать в письме или в телеграмме. Или даже сказать по телефону.

По пятницам он теперь ездил вечером к Холли и оставался у нее ночевать. В остальное время они встречались мало – иногда только выбирались на прогулку с бутербродами на море. Большую часть недели он мог делать вид, если бы захотел, что вовсе не знаком с Холли, что в его жизни ничего не изменилось.

Но в пятницу вечером он ехал к ней – сначала по шоссе, потом по проселочной дороге, где лес по обочинам сменялся солончаками. Он проводил у Холли всю субботу, а иногда и воскресное утро. Холли была не требовательна к нему и держалась очень легко. И каждый раз при расставании уверяла: они обязательно встретятся снова.

Субхаш и Холли гуляли по пляжу, по твердому песку, ребристому от прилива, плавали в холодной воде, ощущая во рту ее соленый вкус. Вода словно проникала к нему внутрь, в каждую клеточку его тела, словно очищала его, набивала его волосы песком. Ему очень нравилось плавать на спине, не чувствуя собственного веса, вытянув в стороны руки, не слыша никаких звуков – только глухой шум моря, солнце, мерцающее в осеннем небе, как горящие угли.

Пару раз они были вынуждены заниматься рутинными повседневными делами, словно уже были мужем и женой. Ходили вместе в супермаркет, набивали тележку продуктами и запихивали потом пакеты с едой в багажник ее машины. Этим он никогда не стал бы заниматься вместе с женщиной до свадьбы, если бы жил в Калькутте.

В Калькутте, когда он был студентом, ему нравились многие женщины, но он стеснялся к ним приставать. Он и за Холли-то не ухаживал, хотя у него перед глазами всегда были друзья по колледжу, которые энергично ухаживали за женщинами, и те в итоге становились их женами. Удаян наверняка ухаживал за Гори. Субхаш не водил Холли в кино или в рестораны. Он не писал ей записок и не просил ее подружек передать.

Холли этого было не нужно. Единственным местом, где им имело смысл встречаться, стал ее дом – там им было легко и удобно, оба чувствовали себя свободно. Они проводили время за беседой, за долгими разговорами о своих семьях, о своем прошлом. Впрочем, Холли никогда не заводила разговоров о своем распавшемся браке. Зато она не уставала расспрашивать о его былой жизни, о его юношеских годах. О самых обыкновенных и заурядных подробностях его жизни, которые не произвели бы никакого впечатления на любую девушку из Калькутты. Но в глазах Холли предыдущая жизнь на родине делала Субхаша каким-то особенным.

Однажды вечером они вернулись из продуктового магазина, где купили кукурузу и арбуз для празднования Четвертого июля. Субхаш рассказал Холли, как его отец каждое утро ходил с сумкой на базар. Покупал еду только на один день. Если мать жаловалась на скудость покупок, он отвечал ей так: «Лучше съесть маленький кусочек рыбки с удовольствием, чем большой кусок без оного». Так что Субхаш на своем опыте знал, что такое жить впроголодь, когда не воспринимаешь еду как нечто само собой разумеющееся.

Он рассказал Холли, что иногда они с Удаяном сопровождали отца на базар, вместе с ним стояли в очередях под зонтиком в самый зной, помогали нести покупки. Рыбу, овощи, плоды манго отец тщательно выбирал, обнюхивая их и щупая, иногда даже специально брал неспелые и дома клал дозревать в темное место под кровать. По воскресеньям они покупали у мясника парную козлятину, которую тот срезал прямо с подвешенной на крюке туши, взвешивал на весах и заворачивал в сухие листья.

– У вас с отцом были теплые отношения? – спросила Холли.

Ему почему-то вспомнилась фотография в комнате Джошуа, где мальчик сидел на плечах у отца. Отец Субхаша не был каким-то особенно нежным родителем, но он был цельной натурой.

– Я восхищаюсь им, – ответил он.

– А с братом вы ладили?

Он помолчал.

– И да и нет.

– Ну, так часто бывает, – сказала она.

В ее тесной спальне, отбросив в сторону чувство вины, он взращивал в себе неповиновение родительской воле. Хотя он, конечно, понимал: этой храбростью он обязан, скорее всего, огромному географическому расстоянию, разделявшему его с родителями.

Нарасимхана он теперь расценивал как своего рода союзника. Нарасимхана и его жену-американку. Иногда он пытался представить себе, как выглядела бы его подобная жизнь с Холли. Если бы он, вопреки воле и ожиданиям родителей, решил навсегда остаться в Америке и обзавестись здесь семьей.

В то же время он прекрасно понимал – это невозможно. И даже не потому, что Холли была американкой. Ее ситуация, ее ребенок, ее возраст, ее официально замужнее положение – все это было бы немыслимым для его будущей жизни. Родители никогда не смогли бы принять этих фактов и смириться. Они просто не приняли бы Холли.

А Субхаш совсем не желал, чтобы Холли прошла через такое. И все же он продолжал видеться с ней по пятницам, продолжал следовать своим новым тайным путем.

Удаян, конечно, понял бы его. Возможно, даже стал больше уважать бы его за это. Но Удаян не мог бы сказать Субхашу ничего такого, чего бы тот уже не знал. Что он имеет связь с женщиной, на которой не намерен жениться, с женщиной, к которой он все больше и больше привыкал, но которую в силу своих собственных внутренних противоречий он все же не любил.

Поэтому он ни с кем не делился тайной отношений с Холли. Их встречи продолжали оставаться секретом для всех. Родительское неодобрение, грозившее подорвать эти отношения, маячило где-то в глубинах его сознания, как вратарь в футбольных воротах. Но родителей не было рядом, и поэтому он мог себе позволить не думать об их недовольстве, отодвигая подобные мысли все дальше и дальше от себя, как отдаляется желанный горизонт от корабля, которому так и не суждено пристать к берегу.

Однажды в пятницу они не смогли увидеться – Холли позвонила и сообщила: в последнюю минуту планы изменились, Джошуа не едет к отцу на выходные. Субхаш, как ни странно, не очень расстроился.

В следующие выходные, когда они снова встретились, телефон зазвонил прямо за ужином. Холли пересела с телефонным аппаратом на диван. Субхаш вдруг понял, что это отец Джошуа.

Оказалось, у Джошуа поднялась температура, и Холли наставляла бывшего мужа, какие лекарства дать мальчику.

Субхаша удивило и даже немного задело то, как спокойно, без какой бы то ни было неприязни в голосе, Холли разговаривала с бывшим мужем. Человек на другом конце провода оставался глубоко близким для нее. Они расстались, но Джошуа продолжал связывать их тесными узами.

Субхаш сидел за столом спиной к Холли, не ел и ждал, когда телефонный разговор закончится. Он посмотрел на настенный календарь.

Завтра 15 августа – День независимости Индии. Этот праздник будут отмечать по всей стране – иллюминация, флаги, парады, – а здесь рядовой, обычный день.

Холли повесила трубку.

– Ты какой-то расстроенный, – заметила она. – Что-то стряслось?

– Нет, просто кое-что вспомнил.

– Да? А что?

Это было его первое детское воспоминание – август 1947 года, – хотя иногда ему казалось, что это просто какие-то выкрутасы его памяти. Именно та ночь навеки запомнилась всей стране, и его личные воспоминания всегда потом перемешивались с рассказами родителей.

В тот вечер, когда в Дели гремел салют, когда министры произносили торжественные клятвы при вступлении в должность, когда Ганди принес долгожданный мир в Калькутту, в тот вечер, когда родилось новое государство, мысли его родителей были заняты только одним. Удаяну было тогда всего два года, Субхашу – около четырех.

В памяти осталась чужая рука доктора, коснувшаяся его лба, легкие шлепки по рукам и по подошвам его ног. Он помнил, как их с братом трясло от озноба, помнил мутную пелену в Удаяновых глазенках, нездоровый пунцовый румянец на его щеках, бессвязные звуки и стоны в бреду.

– Мои родители тогда перепугались, думали, это брюшной тиф, – сказал он Холли. – Они несколько дней тряслись за нас, боялись, что мы умрем, как умер незадолго до того один соседский мальчик. Даже сейчас, когда они вспоминают тот случай, в их голосе звучит страх. Словно они до сих пор ждут, когда у нас спадет жар и болезнь отступит.

– Да, так всегда бывает, когда люди становятся родителями, – сказала Холли. – Если твоему ребенку что-то угрожает, время как будто останавливается. Все остальное тогда становится не важно.

Глава 4

В одни из сентябрьских выходных, когда Джошуа, как всегда, уехал к отцу, Холли предложила съездить в ту часть Род-Айленда, где Субхаш никогда не бывал. На кораблике они прокатились от Галилеи до Блок-Айленда, то есть преодолели по морю более десяти миль, и потом пешком прогулялись от гавани до гостиницы.

Благодаря какому-то отмененному в последний момент заказу им удалось поселиться в номере на верхнем этаже, который оказался даже еще лучше, чем тот, что забронировала Холли, – с роскошным видом на море и огромной двуспальной кроватью. Первое, что они увидели из окна номера, это летящую стаю птиц – пустельги отправились на зимовку в южные края. Когда Субхаш и Холли распаковывали вещи, она вручила ему приготовленный заранее подарок – бинокль в коричневом кожаном чехле.

– Да ну какая необходимость? – сказал он, но подарку обрадовался.

– А мне кажется, в самый раз. Для укрепления наших отношений, – возразила Холли.

Он поцеловал ее в плечо, в губы. Ему нечего было подарить ей взамен. Он покрутил колесико линз и надел бинокль себе на шею.

Курортный сезон на острове уже почти заканчивался, туристов становилось все меньше, многие рестораны закрывались, только парочка работала для местного населения, живущего тут круглый год. Астры ярко цвели, листья плюща начали краснеть. Солнце сияло вовсю, и воздух был чист и безмятежен – словом, пока прекрасный летний денек.

Они арендовали велосипеды и поехали кататься по окрестностям. Субхашу поначалу с трудом удавалось удерживать равновесие – ведь он не сидел на велосипеде со времен детства, когда они с Удаяном учились кататься на велике по тихим улочкам Толлиганга. Он помнил, как вихляло переднее колесо, когда один из них крутил педали, вцепившись в руль, а другой сидел сзади на багажнике.

Сейчас в кармане у него лежало сложенное вчетверо письмо от Удаяна. Оно пришло накануне.

Сегодня в нашу с тобой комнату залетел воробей. Ставни были открыты, вот он и впорхнул. И летал, хлопая крылышками, по комнате. И я вспомнил тебя – подумал, какой восторг наверняка вызвало бы у тебя это пустяковое происшествие. У меня появилось ощущение, будто ты снова дома. Конечно, он упорхнул обратно на улицу, как только я вошел.

Мне сейчас двадцать шесть, и это меня еще пока греет. А тебе через пару лет стукнет тридцатка. Нас с тобой ждет новая фаза жизни – больше половины пути до полтинника уже прожито!

Жизнь моя начала мне уже как-то приедаться, однообразие и скукотища – по-прежнему преподаю, даю частные уроки студентам. Будем надеяться, что они смогут достичь более высоких целей, чем я. Самые приятные для меня моменты каждый день – возвращение домой к Гори. Мы вместе читаем, слушаем радио – так проходят вечера.