Некий белый мужчина, имени которого мы не откроем, забрал одну из нас из борделя и поселил у себя в большом доме на обсаженной деревьями улице в Монтесито. В саду цвели гибискусы, в комнатах стояли кожаные диваны и мраморные столы, а на них – стеклянные тарелки с орешками для угощения гостей. Он подарил ей очаровательную белую собачку, которую она назвала Сиро, в честь песика, которого оставила в Японии. Эту собачку она с удовольствием выгуливала два раза в день. В доме был холодильник. Граммофон. Радио. В гараже стоял «форд» последней модели, на котором он катал ее каждое воскресенье. У нее была миниатюрная служанка по имени Консуэло, которая приехала с Филиппин, она пекла замечательные булочки и пирожные с заварным кремом и предупреждала все ее желания. Она знала, когда у хозяйки хорошее настроение, а когда ею овладевает меланхолия. Знала, удачно ли прошла минувшая ночь. За все это одна из нас была бесконечно благодарна своему новому мужу, который спас ее от участи уличных женщин.

«Стоило мне его увидеть, и я поняла, что моя жизнь изменится к лучшему».

Но время от времени она с удивлением замечала, что думает о мужчине, с которым была прежде. Интересно, как он поступил с ее вещами? Может быть, сжег в тот самый день, когда она его оставила? А ее письма, он тоже их сжег? Интересно, какие чувства он к ней сейчас испытывает? Наверное, ненавидит? Или скучает? Или ему наплевать, жива она или нет? Интересно, он по-прежнему работает садовником у Бернхэмов на Саттер-стрит? Он уже посадил нарциссы? Скосил траву на лужайке? Интересно, он по-прежнему ужинает в одиночестве на огромной кухне или наконец свел дружбу с любимой служанкой миссис Бернхэм, негритянкой? Он по-прежнему перед сном прочитывает три страницы из книги «Советы садоводам»? По-прежнему мечтает стать дворецким? Иногда в конце дня, когда солнце начинало клониться к закату, одна из нас доставала из своего сундучка его пожелтевшую фотографию. «Пора ее выбросить», – говорила она себе, но сделать это было выше ее сил.

Многим из нас уже на третий день пребывания в Америке пришлось гнуть спины над оцинкованными корытами, стирая вещи белых людей: покрытые пятнами наволочки и простыни, склизкие носовые платки, грязные воротнички, кружевные нижние юбки, такие красивые, что нам казалось, их следует выставлять напоказ, а не прятать под платьем. Мы работали в подвальных прачечных в японских кварталах, расположенных на окраинах разных городов – Сан-Франциско, Сакраменто, Санта-Барбары, Лос-Анджелеса. Каждое утро мы вставали до рассвета, вместе с нашими мужьями, и стирали, кипятили и отбеливали. По ночам, оставив наконец корыта и растянувшись под одеялами, мы продолжали стирать во сне и делали так на протяжении многих лет. Конечно, все мы приехали в Америку вовсе не для того, чтобы ютиться в крошечной, отгороженной занавесками комнатенке, расположенной в задней части прачечной «Королевская стирка». Но мы понимали: обратного пути нет. Наши отцы писали нам:

«Если вы вернетесь домой, то покроете позором всю семью. Если вы вернетесь домой, ваши младшие сестры никогда не выйдут замуж. Если вы вернетесь домой, ни один мужчина не посмотрит в вашу сторону». И мы оставались в японском квартале, с нашими мужьями, и старели прежде времени.

В японских кварталах мы редко видели белых людей. Семь дней в неделю мы обслуживали посетителей в японских ресторанчиках, принадлежавших нашим мужьям, и знали всех постоянных клиентов наперечет. Яматото-сан. Натсухара-сан. Это-сан. Кодами-сан. Мы убирали номера в дешевых меблированных комнатах, принадлежавших нашим мужьям, и дважды в день готовили еду для постояльцев, которые выглядели точно так же, как и мы сами. Мы делали покупки в бакалейном магазине «Фудзиока», где продавались такие же товары, как и у нас дома: зеленый листовой чай, мыло «Мицува», ладан, маринованные сливы, свежий тофу, сушеные водоросли, с помощью которых лечили зоб и простуду. В бильярдной, расположенной на углу Третьей и Главной улиц, прямо под борделем, мы покупали для наших мужей саке в бутылках. Прежде чем отправиться туда, мы надевали белый фартук, чтобы нас не приняли за проституток. Мы покупали платья в магазине для женщин «Яда» и туфли в магазине «Асахи», единственном, где продавалась обувь нашего размера. Крем для лица мы покупали в аптеке «Тенсёдо». Каждую субботу мы ходили в общественные бани, где обменивались новостями и сплетнями с подругами и соседками. Неужели Кисаё и правда, занимаясь этим со своим мужем, разрешает ему входить только сзади? Неужели Микико и правда сбежала с крупье из игорного клуба «Тоё»? А Хагино, что она сделала со своими волосами?

«Не прическа, а воронье гнездо».

Если у нас болели зубы, мы шли в клинику «Йосинага», если ныли колени или спина, обращались к доктору Хаяно, который все болезни лечил акупунктурой и сиацу. А если нам нужен был мудрый совет…

«Уйти мне от него или остаться?»

…помочь могла только миссис Мурата, прорицательница, жившая на Второй улице, в голубом доме над ломбардом Асакавы. Мы спешили к ней и сидели в ее кухне, потупив головы и сложив на коленях руки, ожидая, пока она получит от богов ответ на волнующий нас вопрос.

«Если ты сейчас уйдешь от него, другого мужчины у тебя не будет».

Все это происходило в отдаленном городском квартале, который был Японией в большей степени, чем та деревня, которую мы покинули навсегда.

«Если закрыть глаза, трудно поверить, что я в чужой стране».

Мы старались не привлекать к себе внимания, если покидали японский квартал и выходили на широкие чистые улицы, где сновали белые люди. Мы одевались как белые женщины. Мы подражали их походке. Мы никогда не собирались большими компаниями. Мы держались как можно незаметнее…

«Если будешь знать свое место, тебя оставят в покое».

…и делали все, чтобы белые люди не сочли наше присутствие оскорбительным для себя. Иногда они все же замечали нас, и тогда нам приходилось нелегко. Белые мужчины хлопали наших мужей по спинам, сбивали с них шляпы и кричали: «Глядите, макака!» Белые дети швыряли в нас камнями. Белые официанты обслуживали в последнюю очередь. Белые капельдинеры отправляли нас на самый верх, в третий ярус, и позволяли садиться только на самые неудобные места.

Эти места назывались у них «Негритянский раек».

Белые парикмахеры отказывались нас стричь.

«Наши ножницы затупятся от этого конского волоса».

Белые женщины требовали, чтобы мы посторонились и не мешали им катить коляски, в которых лежали их младенцы. «Простите, пожалуйста», – говорили мы и поспешно уступали дорогу. Наши мужья уже объяснили нам, что единственный способ оказать сопротивление – это отсутствие сопротивления. Поэтому мы предпочитали оставаться у себя, в японском квартале, где чувствовали себя в безопасности. Мы быстро уяснили, что от белых людей лучше держаться подальше и по возможности избегать с ними любых контактов.

В один прекрасный день мы отсюда уедем, обещали мы себе. Мы будем работать не покладая рук, накопим денег и переберемся в другую страну. Например, в Аргентину. Или в Мексику. Или в Бразилию, в город Сан-Паулу. Или в Маньчжурию, в город Харбин, где, если верить нашим мужьям, японцы живут как короли.

«Мой брат уехал туда в прошлом году и уже заработал кучу денег».

Мы все начнем сначала. Откроем фруктовую лавку. Создадим торговую компанию. Будем управлять первоклассным отелем. Разобьем вишневый сад. Или будем выращивать хурму. Купим тысячу акров плодородной земли. Нас ждет множество открытий. И множество свершений. Мы построим на свои деньги сиротский приют. Или буддийский храм. Впервые в жизни прокатимся на поезде. Раз в год, в день своего рождения, обязательно будем обедать в ресторане.

«В самом шикарном, с белоснежными скатертями и позолоченными люстрами».

А когда скопим достаточно денег, чтобы обеспечить родителям безбедную жизнь, мы вернемся в Японию. Это будет осенью, когда наши отцы молотят рис в поле. Мы пройдем через рощу шелковичных деревьев, мимо старой локвы и пруда, где растут лотосы и где каждую весну мы ловили головастиков. Наши собаки подбегут к нам с радостным лаем. Соседи будут махать нам. Наши матери, подвязав рукава кимоно, будут промывать рис у колодцев. Увидев нас, они встанут, словно не веря своим глазам. «Девочка моя, – скажут они, – где же ты так долго пропадала?»

Но до поры до времени мы должны были жить в Америке и работать на белых людей, которые без нас наверняка пропали бы. Не будь нас, кто собирал бы для них клубнику? Кто снимал бы с деревьев фрукты? Кто мыл бы для них морковку? Кто драил бы их уборные? Кто чинил бы их одежду? Кто гладил бы их рубашки? Кто взбивал бы их подушки? Кто менял бы простыни на их кроватях? Кто убирал бы со стола? Кто укачивал бы их младенцев и купал детей постарше? Кто слушал бы их рассказы? Кто хранил бы их секреты? Кто верил бы их лжи? Кто ублажал бы их лестью? Кто пел бы им, когда им этого хочется? Кто танцевал бы для них? Кто плакал бы вместе с ними? Кто подставлял бы им левую щеку, получив удар по правой? Кто простил бы им все, потому что жизнь идет к концу, потому что мы устали ненавидеть, потому что прощать приятно? Только законченный идиот. И мы складывали наши кимоно и убирали в сундуки, чтобы не доставать долгие годы.

Мы рожали под развесистым дубом в разгар лета, когда жара достигает 113 градусов по Фаренгейту^[6]. Мы рожали у дровяной печи, в маленькой хижине, в самую холодную ночь в году. Мы рожали на одном из островов Дельты, через шесть месяцев после прибытия в Америку, и через три дня слабый крошечный ребенок умирал. Мы рожали через девять месяцев после прибытия в Америку, и ребенок появлялся на свет крепким и здоровым, с поросшей черными волосиками головкой. Мы рожали в лагере сезонных рабочих, убирающих виноград в Элк-Гроув и Флорине. Мы рожали на ферме, затерявшейся посреди долины Империал, и нам помогали только наши мужья, предварительно изучившие соответствующий раздел «Руководства для домашних хозяек».

«Прежде всего необходимо вскипятить большую кастрюлю воды…»

Мы рожали в Риалто, при свете керосиновой лампы, лежа на старом стеганом одеяле, которое привезли с собой из Японии.

«Оно еще хранит мамин запах».

Мы рожали, как Макиё, в хлеву, неподалеку от Максвелла, на охапке соломы.

«Я хочу быть поближе к животным».

Мы рожали в полном одиночестве в яблоневом саду в Севастополе (Калифорния), необычайно теплым осенним утром, после того как долго бродили по холмам, собирая хворост.

«Я перерезала пуповину ножом и пришла домой с девочкой на руках».

Мы рожали в палатке в Ливингстоне с помощью японской повивальной бабки, которая приехала из соседнего города, проделав двадцать миль верхом. Мы рожали в крошечном городишке, где нет никаких докторов, и сами смывали кровь со своего тела.

«Я много раз видела, как это делает мама».

Мы рожали в крошечном городишке, где есть один-единственный доктор, но его услуги стоили слишком дорого, и мы не могли себе позволить обратиться к нему. Мы рожали с помощью доктора Рингволта, который отказался брать с нас деньги. «Они нужны вам больше», – сказал он. Мы рожали среди своих соплеменников, в акушерской клинике «Такахаси», на Клемент-стрит в Сан-Франциско. Мы рожали в госпитале «Кувабара» на Пятой Северной улице в Сан-Хосе. Мы рожали на ухабистой дороге в Кастровилле, в кузове грузовика, принадлежавшего нашему мужу.

«Ребенок появился слишком быстро».

Мы рожали на грязном, покрытом газетами полу рабочего общежития, и акушерка утверждала, что в жизни не видела такого крупного младенца.

«Двенадцать с половиной фунтов, представляете?»^[7]

Мы рожали с помощью жены торговца рыбой, миссис Кондо, которая в Японии была знакома с нашей матерью.

«Она была второй красавицей в деревне».

Мы рожали за кружевной занавеской в парикмахерской Адати в Гардене, в то время как наш муж брил мистера Оту, которой приходил к нему каждую неделю. Мы рожали быстро, в квартирке над магазином, где каждая вещь стоит десять центов. Мы рожали, вцепившись в спинку кровати и проклиная своего мужа.

«Это ты во всем виноват!»

И он обещал больше никогда к нам не прикасаться. Мы рожали в пять часов утра в гладильной комнате прачечной ручной стирки «Орел», и ночью наш муж снова принялся за свое.

«Ты что, не можешь потерпеть хотя бы неделю», – сказала я ему.

Мы рожали бесшумно, точно так, как это делали наши матери, которые никогда не позволяли себе кричать и жаловаться.

«Она работала на рисовом поле до тех пор, пока не начались схватки».

Мы рожали, заливаясь слезами, как Ногику, которая после родов три месяца пролежала в постели, страдая от болей и лихорадки. Мы рожали легко, за два часа, но потом в течение пяти лет у нас не проходила головная боль. Мы рожали через полтора месяца после того, как нас бросил муж, и отдали ребенка чужим людям, о чем теперь горько жалеем.

«После я так и не смогла забеременеть».

Мы рожали тайно, в лесу, потому что зачали не от мужа и не смогли это скрыть. Мы рожали в одном из номеров борделя в Окленде, на старом выцветшем покрывале, а из соседней комнаты доносились стоны и пыхтенье. Мы рожали в меблированных комнатах в Петалуме неделю спустя после того, как нам пришлось покинуть дом судьи Кармичела и перебраться в Рашен-Хилл. Мы рожали, распрощавшись с нашей хозяйкой, миссис Липпинкотт, которая не хотела, чтобы ее гостям открывала двери беременная служанка.

«Это выглядит крайне неприлично».

Мы рожали с помощью жены десятника, сеньоры Сантос, которая стискивала нам бедра и приказывала тужиться сильнее.

«Давай! Давай! Давай!»

Мы рожали, пока наш муж проводил время в одном из игорных домов Чайна-тауна. Под утро он вернулся в стельку пьяный, и мы не разговаривали несколько дней.

«За одну ночь он спустил все, что мы скопили за год».

Мы рожали в год Обезьяны. Мы рожали в год Петуха. Мы рожали в год Собаки, в год Дракона и год Крысы. Мы рожали в полнолуние, как Урако. Мы рожали в воскресенье, в сарае на краю поля, и на следующий день привязали ребенка к спине и отправились собирать ягоды с грядок.

Мы нарожали такое множество детей, что уже не помним, в каком году кто родился. Мы родили Нобуо, Сёдзиро и Аяко. Мы родили Тамедзи, который удивительно похож на нашего старшего брата, и с радостью посмотрели ему в лицо.

«О, это ты!»

Мы родили Эйкити, который удивительно похож на нашего соседа, и наш муж долго избегал смотреть нам в глаза. Мы родили Мисудзу, которая появилась на свет с пуповиной, обмотавшейся вокруг шеи, как четки, и мы поняли, что девочка непременно станет монахиней.

«Это знак, ниспосланный Буддой».

Мы родили Дайсукэ, у которого длинные мочки ушей, и поняли, что он непременно станет богатым. Мы родили Масадзи, когда нам шел уже сорок пятый год и мы утратили всякую надежду произвести на свет наследника.

«Я думала, что так и умру бесплодной».

Мы родили Фудзико, которая с первых дней узнавала голос своего отца.

«Он пел ей каждую ночь, когда она еще была у меня в животе».

Мы родили Юкико, чье имя означает «снег». Мы родили Асано, у которой короткая шея и широкие бедра, просто предназначенные для деторождения. Мы родили Каметиё, которая так некрасива, что найти ей мужа будет нелегко.

«Она так страшна, что оторопь берет».

Мы родили на редкость красивых детей и теперь сами с трудом верим, что это наша плоть и кровь. Мы родили детей, которые являются гражданами Америки и которые смогут наконец брать землю в аренду. Мы родили детей, страдающих коликами. Мы родили детей с искривлением стоп. Мы родили слабых и болезненных младенцев, которые появились на свет синюшными. Когда мы рожали, рядом не было наших матерей, которые подсказали бы нам, что делать. Мы родили шестипалых детей и смотрели в сторону, когда акушерка исправляла этот изъян с помощью остро отточенного ножа.

«Наверное, во время беременности ты ела крабов», – сказала она.

Во время первой брачной ночи мы заразились от мужа гонореей и нарожали слепых детей. Мы родили близнецов, что считается дурной приметой, и попросили акушерку умертвить одного из них.

«Сами решите какого».

За пятнадцать лет мы родили одиннадцать детей, но только семь из них выжили. До того как нам исполнилось тридцать, мы родили шестерых сыновей и трех дочерей, и однажды ночью мы оттолкнули своего мужа и сказали: «С меня хватит». Девять месяцев спустя мы родили Суеко, чье имя означает «последний». «Надо же, еще один!» – только и сказал наш муж. Мы рожали каждые одиннадцать месяцев и родили пять дочерей и пятерых сыновей. Потом мы не рожали целых пять лет, а когда наконец родили сына, то дали ему имя Тоити, что означает «одиннадцатый».

«Он у нас последний вагончик».

Мы рожали, даже если поливали свои животы холодной водой и много раз прыгали со скамьи.

«Он слишком крепко держится».

Мы рожали, даже если акушерка дала нам лекарство, которое помогает вытравить плод.

«Мой муж болен воспалением легких, и мне приходится работать в поле за двоих».

В первые четыре года после замужества нам никак не удавалось родить, а потом мы кое о чем договорились с Инари и родили шестерых сыновей подряд. Мы рожаем так часто, что наша матка начинает выскакивать при ходьбе и нам приходится носить специальный бандаж. Одна из нас почти родила, но ребенок лежал неправильно, и на свет появилась только его ручка. Другая почти родила, но голова у ребенка оказалась слишком большой. После трех дней, проведенных в беспрестанных муках, она сказала мужу «прости меня» и умерла. Роды закончились благополучно, но ребенок, девочка, был так слаб, что не мог даже плакать. Одна из нас запеленала ее и положила в колыбель, стоявшую у печки.

«Если она доживет до утра, значит будет сильной и крепкой».

Роды закончились благополучно, но ребенок оказался мальчиком и девочкой одновременно, и одна из нас задушила его с помощью тряпки. Роды закончились благополучно, но молоко не пришло, и через неделю ребенок умер от голода. Роды закончились благополучно, но ребенок умер еще в утробе, и мы похоронили его, голенького, в поле у ручья. Но с тех пор мы так часто перебирались с места на место, что уже не помним, где его могила.

Мы заботливо устраивали наших детей в бороздах между грядками или в плетеных корзинках под деревьями. Они лежали голенькие поверх одеял, на соломенных циновках. Мы укладывали их в деревянные ящики для помидоров и подбегали к ним всякий раз, когда заканчивали пропалывать очередную грядку. Когда наши дети подрастали и становились непоседливыми, нам порой приходилось привязывать их к стульям. Мы пристраивали их себе за спину и отправлялись подрезать виноградные лозы, но зимой в Реддинге по утрам бывало так холодно, что уши у наших детей замерзали и начинали кровоточить. В начале лета в Стоктоне мы оставляли наших детей в ближайшей канаве, а сами выкапывали лук и собирали первые сливы. Мы давали им палочки, чтобы им было с чем играть, и время от времени окликали их, чтобы они знали: мы рядом.

«Не приставай к собакам. Не трогай пчел. Никуда не уходи отсюда, или папа тебе задаст».

Когда наши дети уставали и начинали плакать, мы продолжали работать, потому что знали: если мы не будем работать, нам нечем будет платить за аренду.

Конец ознакомительного фрагмента.

 Английский перевод Библии, изданный в 1611 году, при короле Якове I. – Здесь и далее прим. перев.

 Около 49 градусов по Цельсию.

Жители Оклахомы и Арканзаса, рабочие-мигранты.

Очень хорошо. Превосходно! Этого достаточно (ит.).

Помидоры, озеро Комо, площадь (ит.).

45 градусов по Цельсию.

Около 5,7 кг.