Переживает за меня?

– Мне не нужна помощь, я со всем справляюсь.

Эйден фыркает и открывает дверь, но не торопится заходить.

– Ты стал другим.

С этими словами, между нами вырастает стена.

– Я не изменился, – тихо оспариваю, но понимаю, что он прав. Я действительно стал другим. А он уже исчез за дверью.

Не успеваю опомниться, как отец вручает сумку в руки, на которую изумлённо таращусь. Меня только что выпроводили из дома? Это какая-то шутка?

Растерянно хлопаю глазами.

– Пошли.

– Не понял, – я в замешательстве.

– Ты хотел позаниматься, – напоминает он. – Поехали сейчас.

– Прямо сейчас?

– Да.

– Уже начало девятого.

Он изгибает бровь и открывает парадную дверь. Ничего удивительно, если закроет её перед моим носом и посмеётся, радуясь тому, что развёл малышню.

– И что?

– Ничего, – обескураженно соглашаюсь я.

Я возвращаюсь в дом и застаю маму в гостиной с бумагами в руках и на журнальном столике.

– Пока, мам.

Быстро целую её щёку и плетусь на выход.

– Приедешь завтра? – доносится от неё, когда сворачиваю в обратном направлении.

Я выглядываю из-за поворота и улыбаюсь.

– А что на ужин?

– Ты используешь меня, подлец, – наигранно оскорбляется она.

– Разве что твои кулинарные навыки, – подмигиваю и получаю улыбку, от чего теплеет на сердце.

В машине воцаряется гробовая тишина. Это не нравится сразу, и я, как маленький мальчик, поджимаю задницу, потому что отец оторвёт башку, если мило побеседовал с Дортоном насчёт второго случая на неделе. Для меня ничего не случилось, но для ректора начало конца света.

Знаю, отец понимает, как никто другой, потому что вижу в нём самого себя. Это видит каждый. И это говорит каждый. Мы полностью идентичны внешне и внутри. Никто из нас не торопится делиться внутренними переживаниями. Он вбил в мою голову, что мужчина – это сила, платина и фундамент. Только благодаря им всё держится. Позволь слабость – сожрут, не оставив косточку. Конечно, глупо отрицать и не брать в расчёт то, что каждый из нас имеет слабости, уязвимые места. Его заключается в маме. И я не ушёл далеко, потому что имел ту же самую: Эмили. Она сделала меня слабее и сильнее одновременно. Я благодарю опыт. Получил её – ослабил себя, позволил другому уничтожить себя. Этого больше не повторится. Любовь синоним боли. Кажется, эти слова не существуют друг без друга, как день и ночь, как жизнь и смерть, как добро и зло. Ты выбираешь, размывать ли границы и ступать на ту же тропинку, но знаешь: как первый раз уже не получится. То доверие бесследно исчезло, и вряд ли другой человек способен залечить раны. Всегда будешь оглядываться назад и помнить былой опыт.

Тропинки ведут вглубь центрального парка. Предлагают отцу сделать выбор и направляюсь следом за ним.

– Покажи сумку на наличие сапёрной лопатки, – говорю я, шагая по безлюдному пути.

На губах отца появляется тень улыбки.

– За что-то переживаешь?

– Да. Не лечь под одним из деревьев раз и навсегда.

– Если бы хотел, с нами сейчас могла идти твоя мама. Морально она сильнее меня.

– Какой ты плюшевый медвежонок. Так благородно повесить на неё грязные делишки.

Отец бросает сумку на пустой поляне, окружённую тусклым светом фонарных столбов и возвышающихся вблизи зданий. Но что ещё более странное – он не торопится обнародовать наполнение. Следом бросаю свою и расставляю кулаки по бокам.

– И?

– Это был повод уйти, – заявляет он.

– Прикольно, – иронизирую в ответ.

Сунув руку в карман джинс, он что-то достаёт, а я понимаю, что потерял бдительность.

Он в джинсовых шортах. Отец никогда не ходит в них на тренировку. Я знаю его всю жизнь и никогда не видел данный выбор для тренировки.

Он протягивает руку, и я замечаю небольшой пакетик в кулаке. Забираю и внутри откуда не возьмись, образуется снежная лавина, готовая поглотить и убить. Та самая фотография, которую разорвал в комнате, но совершенно не подумал убрать, снова в моих руках в виде мелких обрывков.

Поднимаю глаза и не могу начать дышать. Кажется, несколько секунд молчания растягиваются в часы.

– Объяснишь?

– Что? – голос настолько сиплый, что в глазах отца сразу образуется полное понимание.

– Вы не просто так разошлись.

Впервые в жизни, жжёт глаза. Желудок сжимается. Я отчетливо чувствую, как сердце перестаёт биться.

Ничего не остаётся.

Я согласно киваю.

– Не просто.

В его взгляде появляется печаль.

Положив ладонь на моё плечо, он тянет нас вниз. Я подчиняюсь и вытягиваюсь на мягкой земле.

– Я был не один.

Чувствую стальной взгляд, но отец ничего не говорит, предоставляя возможность выговориться.

– Год, – коротко сообщаю я.

– Два фронта?

– Да.

– Ты знаешь его, так?

– Да.

– И кто он?

Язык прилипает к нёбу. Я не могу рассказывать секреты Мэди, о которых поклялся молчать. Решение всегда за ней. Я не могу сказать о том, что был предан лучшим другом и собственной девушкой. Не могу сказать, что Мэди была предана этими же людьми. Не могу сказать, что он делал с ней и что они делали вместе. Они были нашими друзьями. Лучшими друзьями. Самое страшное – быть преданным, по крайней мере, для меня. После этого остаётся лишь пустота. Её ничем не забить. Выжженное поле, на котором не вырастет трава. Не поможет дождь или удобрения. Всё мертво.

– Друг.

Отец смотрит с пониманием. И я заочно знаю, что он не будет требовать каждой детали, для него достаточно малости. Он не будет давить.

– Что может быть дерьмовее? – я нахожу его взгляд. – Тебе когда-нибудь изменяли?

– Для этого нужно быть в отношениях.

– Серьёзно? До мамы никого?

– Да.

– Охренеть.

– Ей повезло. Она испытала все тонкости моего характера.

– Какие?

– Ревность, собственничество, гнев, обиду, драки.

– Джек пот, – я невесело смеюсь. Она не должна была мириться с его скверным характером, но делала это. И она получила приз.

– Да, я столько дров нарубил, но всё исправил.

Вырываю клочок травы и кручу между пальцами.

– Это я сделал её такой.

– Нет.

– Да.

– Это было в ней, просто в определённый момент всплыло наружу. Не думай, что Лиз была тихой и застенчивой. Она могла дать отпор. Не всегда отвечала на грубость, но могла и это было смешно. Эмили была другой. Они не похожи. Абсолютно. Лизи не пряталась под маской беззащитной серой мышки. Ты должен понять, что в ней уже была заложена начинка. Сидела стервозная сущность.

– И я стал тем, кто помог. Нажал кнопку старт.

– Отчасти, да, но это не твоя вина. На твоём месте мог оказаться любой.

– Я больше не могу доверять. Не хочу.

– Все разные, ты должен разделять людей. Нет плохих и хороших. Есть те, кто тебе подходит, а кто – нет. Кто мыслит в одном направлении с тобой, кто двигается в одном ритме. Тебе нужна равная, а не зажатая библиотекарша. Ты заскучаешь с тихоней.

– Тебе не изменяли. Ты не понимаешь.

Между нами повисает минутное молчание, но отец разрушает тишину.

– Я был тем, с кем изменяют.

Резко вращаю головой и смотрю на него так, как не смотрел никогда.

Я не верю, более того, отказываюсь верить, но парадокс в том, что он не шутит. Это разочаровывает до глубины души.

– Зачем? – осевшим голосом, спрашиваю я.

– Это мои ошибки, за которые поплатился.

– Мама знает?

– Да. Она знает всё. Всё, что делал. Это было дерьмово, потому что узнала, когда была беременна. По несчастливой случайности, в кафе зашли школьные неприятели. Мы никогда не ладили, понимаешь? Это был повод насолить. Я не оправдываю себя. Мне чертовски стыдно, потому что гордился и хвалился псевдо-победой. Я не думал, что будет чувствовать он или она, мне было плевать. Она сама хотела, а я позволил. Озарение снизошло, когда узнала Лизи. Я хотел провалиться сквозь землю. Тогда она посмотрела на меня иначе.

– Она разочаровалась?

– Да. Никогда не захочу видеть это снова. И не видел, это было последний раз. Она всегда была мотивацией быть лучше.

– Ты не поменяешь прошлое.

– Так же, как и ты. Не стремись всё исправить, исход останется прежний. Двигайся дальше. Не зацикливайся на ошибках. Это как в математике: можешь решать пример разными способами и теоремами, но верный ответ всегда один. Никогда не жалей себя. Это оправдание, которое тянет на дно.

– У меня нет мотивации. У тебя была и есть.

– Единственный человек, ради которого должен работать ты – ты. Отпусти и радуйся полученному опыту.

– Дерьмовая перспектива радоваться измене.

– Кто-то может принять за радость.

– Тот, кому насрать.

– Твоя мама научила меня радоваться всему. Если Эмили пошла на этот шаг, то пусть катится. Что ты уяснил для себя?

– Что никому нельзя доверять, себе в том числе.

– Можно, но не всем. Ты можешь сосчитать таких людей на пальцах одной руки.

– В моём случае, на одном пальце.

Сощурив глаза, отец внимательно смотрит на меня.

– Я доверяю только семье.

– Ди?

– Не до конца. Хреново чувствовать себя одиноким. Как будто было всё, но потом отобрали, оставив только воспоминания.

– Это нормальное состояние. Больше пятидесяти процентов людей в мире чувствуют себя одинокими, даже если вокруг них карнавал. Не топчись на месте. За это время можешь поработать над собой, стать улучшенной версией себя.

– Для кого?

Отец кладёт ладонь на моё плечо и слегка сжимает его.

– Для себя. Ты соревнуешься только со старой версией себя. Не живи ради кого-то. Ты должен жить ради себя. Быть лучше ради себя. Если кто-то есть рядом, то хорошо, но, если свободен, то в этом нет ничего ужасного. Ты не одинок. Ты свободен. Это разные понятия. Пользуйся возможностями. Всё в твоих руках. У тебя чертовски охранительное предки, которые не садят в клетку и не дрессируют под свои неосуществлённые в юности мечты. Захотел – сделал.

– Ты только что похвалил себя.

– Да, я всегда говорил, что я – милашка.

– А мама?

– Мама руководит милашкой, только не говори ей. Мужская тайна.

Это заставляет рассмеяться.

– Поверь, она в курсе.

– Она женщина. Я должен быть мягким рядом с ней, где-то отступать и проявлять слабость. Иначе никак. Это не значит, что перестал быть мужиком и сломал стержень. Грубость и жестокость породит ненависть. Она счастлива и улыбается, значит, я тоже. В этом нет ничего зазорного. Если кто-то скажет, что ты каблук, то предложи посмотреть на свою женщину и на твою. Твоя улыбается. Его – нет. Всё работает методом бумеранга. Всё вернётся. И она тоже. Запомни: они все возвращаются так же, как и мы.

– Не думаю, что она вернётся.

– Вернётся. Каждый ушедший вернётся.

Спор – не лучшая затея, особенно, если это касается чужих тайн. Сказал А, придётся сказать Б. У меня нет намерения продолжать диалог и вывалить подноготную Мэди, несмотря на сильное желание. Видит Бог, я желаю, потому что ненависть разделит отец. И не он один. На вопрос, чьи чувства поставлю на первое место свои или другого – я выберу другого. В этом проблема: я ставлю себя на второе место. А должен на первое.

Говорят, что человек, умеющий дружить – получает хороших друзей, но это ложь, потому что я был таким другом, а получил фальшивку. Не знаю, правильно ли говорить то, что отдавался дружбе полностью, но только на мне вина, ведь именно я ждал взаимность. Я отдавал больше, чем получал, но не имею право требовать того же. Хочу ли возвращения? Нет. Категорически нет. Это невозможно, по крайне мере, в моём случае. Я не даю вторые шансы, особенно, когда дело касается предательства. Предавший однажды, предаст дважды. Цени, чёрт возьми, с первого.