– Если бы я не была твоей матерью и не привыкла к такому рода юмору, давно могла отвесить подзатыльник и сказать, что ты грубый невежа.

– Но ты всё-таки создала меня, так что я, Аллилуйя, автоматически прощен.

– Ты прилетишь или скажешь, что зависать с предками уже не твой уровень?

– А ты быстро учишься, мам, – я смеюсь, качая головой. – Я прилечу, нельзя же давать вам предлог для радости.

– Очень смешно, Трэвис.

– На самом деле, не очень, но повод для улыбки есть.

– Ты совершенно невыносим.

– Получается, слабаки не способны меня выдержать, это радует.

– Ладно, увидимся дома.

– Ага.

Я сбрасываю вызов, чтобы позлить её в добром контексте. Мама не любит разговор, в котором нет прощания. Дома меня будет ждать хорошая взбучка, что в действительности забавляет.

Снова берусь за шпатель, боковым зрением замечая Максвелла. Он присаживается на капот, щёлкает по одному из членов и тихо смеётся, когда игрушка дёргается и покачивается. Я подавляю улыбку, сдирая очередной мужской причиндал с краской. Вместе с ними чувствую, как полосую ножом по сердцу и снимаю один из трёх слоёв. Я души не чаю в машине, и Одри знает об этом. Клянусь, лучше бы она побрила меня налысо ночью, это было бы своего рода милосердием с её стороны. Но Одри не знает сострадания, когда дело касается меня.

– Не знаю, что ты сделал, чтобы она так разозлилась. Не думал выставить счёт за услуги в мастерской?

Я поднимаю глаза и фыркаю.

– Ты не думал меньше тренироваться, чтобы к мозгу успевала приливать кровь?

Коди смеётся.

– Спокойно, неженка, это проверка.

– Я поцеловал её, – усмехаюсь ему и снова склоняюсь над очередным членом. Твою мать. Звучит как будто я прожжённая проститутка. – Прямо перед приходом мистера Совершенство.

– Мистера Совершенство?

Я весело жму плечом.

– У него же должно быть какое-то имя.

– Слишком мило даже для тебя.

– Что поделать, я святой как Папа Римский.

– Ты потерял этот статус, как только поддался мыслям о плоских утехах.

Коди вытаскивает из кармана шорт звонящий мобильник и тут же принимает вызов с такой улыбкой, что по неволе начинает тошнить.

Я с особым энтузиазмом закатываю глаза.

Из динамика разносится топот и шум, что-то падает на пол, следом звучат клепки, которые явно расстёгиваются благодаря рывку.

– Если она раздевается, то давай посмотрим вместе, – подтруниваю Максвелла, и он тут же пихает меня кулаком.

– Ты в гараже? – звучит голос его девушки.

– Ага, твоя подруга блещет фантазией.

Коди поворачивает экран мобильника и показывает подарочки от Одри. Я успеваю зацепить её лицо. Под глазами залегли тёмные круги, голубизна утратили блеск, как будто она недосыпает, кожа кажется бледной и неестественной, а состояние дико уставшим. Девушка выглядит как мертвец, а не куколка, которой когда-то была.

– Дерьмово выгладишь, Виктория, – парирую я.

– Ты не лучше.

– Ну, я хотя бы не выгляжу так, как будто хочу сожрать чьи-то мозги.

– Обсудим это, когда будешь на моём месте.

– Перед сном поплачу в подушку, потому что мне не светит.

Виктория слабо улыбается.

– И что ты сделал, чтобы она с расчленения твоего остывшего тела в голове перешла к действиям?

– Лучше спроси у неё, хочу послушать версию Одри.

Максвелл сползает с капота и направляется к дверям, скрываясь внутри дома. Ещё бы он продолжал сидеть тут и болтать при мне или святой Деве Марии. Наверняка Иисус тоже сворачивает приём сообщений и уходит отдохнуть, чтобы эти двое занялись сексом хотя бы по телефону.

Так или иначе, я чаще всего проникаюсь симпатией к их непробиваемой защите чего-то исключительно личного, даже если сам того не желаю. Чего уж там, трогает за душу и не позволяет оставаться равнодушным задушевность этой парочки. Максвелл, который милый до тех пор, пока вежливы к нему, Виктория, которая по щелчку пальцев подстраивается под ситуацию и меняет образы. Кто-то скажет, что опасаться надо открытых стерв, кто-то побаивается скрытых, я могу сказать, что худшее – это те, кто может стать кем-то другим за секунду. Например, как Виктория. Сейчас она сама невинность, но стоит что-то сделать, как от невинной останутся воспоминания. Тем ни менее, из большого количества девчонок, она симпатизирует мне намного больше других хотя бы потому, что знает о чувстве собственного достоинства.

Стоит только содрать последний подарок с капота, как резко выпрямляюсь, а по спине пробегает волна любопытства и нетерпения. Все семь смертных грехов трепещут от предвкушения, когда ныряю в салон и из бардачка вытаскиваю утащенную у Одри тетрадь. Увиденное на парковке настолько потрясло, что о своём подарке я забыл. Утешительный приз, за который и руку на отсечение положить не жалко.

Неужели она ведёт дневник? Если так, то я прочитаю каждую строчку и не умру от стыда. Готов даже усластить этот момент тёплым пледом и горячим какао у окна в библиотеке.

Ни стыда, ни совести. Ничего лишнего.

И то, что вижу внутри, заставляет кресло плавиться под задницей, превратившись в вулканический кратер. Не стоит упоминать, куда извергается лава.

Я тут же завожу двигатель и выезжаю из гаража.

Понятия не имею, плакать или смеяться, переживать или расслабиться, радоваться или страшиться. Я вообще сбит с толку. Стараюсь ухватиться хотя бы за одно из десятка переполняющих ощущений, но ошеломлён и растерян. Это не личный дневник, которому был бы рад. Это какая-то тетрадь проступков и грешков. И я намерен узнать, какого, мать вашу, черта?

Уже спустя небольшой промежуток времени как самый настоящий ублюдок останавливаюсь на двух парковочных местах у кампуса и спешу внутрь.

Моя карта студента явно не будет той, что сменит красный на зелёный на экране турникета, поэтому просто перепрыгиваю его, слыша возмущение, но уже за спиной, потому что взбегаю по лестнице на третий этаж. Пока мужик доберётся до меня – я скорей всего буду видеть десятый сон.

Я стучу, и спустя несколько секунд дверь открывается. На пороге возникает моя Бестия в коротеньких чёрных пижамных шортах, с одного плеча скатилась свободная футболка на которой изображена анти-Белоснежка, потому что (как бы ни хотелось) принцессы Диснея не могут откусывать кроваво-красными губами ядовитое яблоко и показывать средний палец. И да, у их платьев не может быть такой глубокий дразнящий вырез. Если сравнивать грудь принцессы и ту грудь, что прикрыта этой тканью, заверю, второй вариант намного лучше.

Я вижу её очертания. И с удовольствием мог посмотреть, как она изменилась. Полагаю, чувствительность не утеряна, судя по затвердившим бусинкам. Взгляд смело спускается ниже, изучая ноги. Это визитная карточка Одри. Округлые бёдра плавно переходят в подтянутые икры. Загорелые, длинные, изящные – это убийственный нокаут. В конечном счёте утыкаюсь в чёрный лак на ногтях, и дёргаю уголком губ, возвращаясь назад, когда Одри разражается яростью.

– Да ты, черт возьми, издеваешься?! – выкрикивает она.

Да, так и есть.

Иду на личный рекорд. Второй раз за сутки навещаю её. Так и до выполнения годового плана недалеко. Пальцы не нужны, чтобы посчитать, сколько раз я приходил к Одри по собственной инициативе.

– Давай сыграем в игру? – предлагает она, постукивая указательным пальцем по дверному косяку. – Я предоставляю четыре направления, а ты выбираешь, куда направишься. Как тебе идея?

Её янтарные глаза обогащаются зловещими искрами. Сияют ненавистью. Они ярче солнца. Не зря оттенок считается одним из самых красивых, наследуется через сложный состав ДНК.

Я задумчиво скребу подбородок, отвечая на её взгляд полуулыбкой.

– Трудно отказаться, когда ты так любезничаешь.

– Обещаю, тебе понравится.

Я вытаскиваю тетрадь из заднего кармана и качаю ею в воздухе. И тогда глаза Одри вспыхивают по-новому.

– Что это?

Сардонический смех разносится по коридору. Она получает удовольствие от моего ступора так же, как я получаю удовольствие изучая её идеальные ноги. В следующий раз буду более предусмотрительным. Поцелуй, но в этот момент её ноги будут обнимать меня за талию, удерживая на самом близком из возможных расстояний.

– Тетрадь смерти.

Я вопросительно вскидываю бровь.

– Не объяснишь?

– Да легко, – отмахивается Одри и забирает тетрадь из моих рук.

Она открывает её и водит пальцем по листу, приступая к чтению:

– Второе сентября. Трэвис наступил на мои любимые туфли и сказал, что я сама виновата. Месть: посмотрела на него с отвращением. Девятое сентября. Трэвис спросил при родителях, как я погуляла с Остином. Месть: спросила, как много они выпили вчерашним вечером.

Я выхватываю тетрадь из её рук и с трудом могу поверить, что она всё это записывала. Но она, мать вашу, записывала! Чёрным по белому!

Дата. Обида. Месть.

Начинаю листать и вижу только одно имя – своё имя. Это моя личная тетрадь смерти. К слову, я понял это чуть раньше. Когда пролистал в машине, но не знал, что у неё есть название. Сейчас делаю это лишь для того, чтобы ещё раз убедиться: у меня не поехала крыша.

К собственному удивлению, начинаю смеяться. Громко и сильно.

– Твою мать, да ты прикалываешься!

Кажется, я не смеялся так очень давно.

Уже через минуту перестаю.

Несколько восклицательных знаков в столбике мести мне совсем не нравятся.

Я возвращаюсь к дате: третье июля. Трэвис сказал, что я не в его вкусе. И никакой мести, кроме красных восклицательных знаков. О, они ещё и подчеркнуты двумя жирными линиями.

– Что они значат? – спрашиваю я, обращаясь к Одри.

Она без приступов ярости забирает тетрадь из моих рук и пробегается по написанному.

Торжественная улыбка украшает её пухлые розовые губы.

– Я тогда не придумала, как лучше тебе отомстить.

– И? Ты до сих пор не придумала?

– Придумала.

Её глаза встречаются с моими. В них появляется странный блеск.

– Я буду в твоём вкусе.

– И всё? С такой же лёгкостью могла написать, что я схожу в туалет. Как-то слабовато, узко мыслишь.

– Ну почему же? – она задирает подбородок и выстреливает: – Я буду в твоём вкусе, когда поезд уедет. А сейчас ты стоишь на пороге моей комнаты, но только не учёл, что уже ты не в моём вкусе. И если подсчёты верны, то я впереди, Трэвис, а ты в отстающих.

Она захлопывает дверь перед моим носом. Впервые в жизни чувствую себя в аутсайдерах.

У неё получилось. Результат превзошёл ожидания.

Глава

9.

Одри

Daughtry – Cry for Help

Перелёт прошёл прекрасно.

Так я могла сказать, если бы не чувствовала пристальную слежку. Черт с ним, я была бы не против, если бы это не был мужик возрастом статуи Тутанхамона. И пахло от него также. Клянусь. В Древнем Египте было принято с правителем заживо хоронить животных, слуг и здравый смысл, мужик, занимающий соседнее кресло, наверняка использовал те же принципы и ценности, похоронив собственное тело. Его голое колено, которое почему-то постоянно касалось моего, пускало волну рвотного позыва, поднимающегося из самых далёких глубин желудка. А ещё я раздражалась и кипела похуже любого чайника на плите, поэтому ближайшие пару часов на мне можно жарить яичницу. Шея затекла, потому что была повёрнута только в одном направлении весь полёт: чтобы не видеть, не слышать и не чувствовать соседа. Сейчас, покинув аэропорт, могу свободно вдохнуть свежий воздух.

На парковке замечаю знакомую машину. Папа раскрывает объятия, и я лечу в них, как маленькая девочка.

Он взъерошивает мои волосы и целует макушку.

– А я-то думал, ты состроишь мордашку тяпкой и скажешь, что слишком взрослая для объятий с отцом.

– Нет такого возраста, в котором позорно обнимать родителей.

Папины глаза образуют щелки.

– Хочешь подлизаться?

– Ммм, – я обхожу машину и занимаю пассажирское кресло, папа следует моему приему и садится за руль. – Может быть.

Он смеётся, и мы смешиваемся в потоке машин, выехав на проезжую часть.

– Мама говорит, ты хочешь закатить знатную тусовку в ресторане. Это правда?

– Почти, – увилисто отвечает папа.

– Сколько будет гостей?

– Тридцать человек.

Я шутливо потираю ладони.

– И как много алкоголя?

– Одри, – его тон суровеет, но это даже весело.

– А что? Я же должна знать, что надеть.

Папа бросает на меня непонимающий взгляд.

– С каких пор это зависит от алкоголя?

– Не хочу напиться и сверкать задницей в коротком платье, если напьюсь, – жму плечами и легонько хлопаю его по плечу. – Поэтому всегда могу надеть брюки.

– Надень костюм клоуна, тогда от тебя будет шарахаться половина гостей, – он сморщивает нос.

– Ты до сих пор не переборол этот глупый детский страх? – я заливисто хохочу. – Боже, кто бы мог подумать! И этому мужчине завтра пятьдесят!

– Прекрати высмеивать отца!

– А ты прекрати быть Ноем и спасать всех животных. Я не уверена, что мы останемся родственниками, если когда-нибудь отрастишь бороду и начнёшь строить ковчег.

Папа лишь тяжело вздыхает и качает головой.

Мне нравится подтрунивать над его излишней добротой, но это никогда не перейдёт в ранг серьёзного.

Дома сразу бегу в свою комнату в надежде поскорее принять душ, предварительно чмокнув маму в щёку. Когда она опоминается, что это была я, а не папа, мои ноги уже ступают на верхнюю ступеньку. У нас ещё будет время поболтать за ужином, но успеваю услышать её громкое:

– К нам придут…

– Ага, – не уверена, что она услышала, но хотя бы совесть чиста.

Включаю воду и сбрасываю одежду, желая поскорее смыть остатки трения с Тутанхамоном.

Не жалею геля для душа и после сегодняшней ванной процедуры мочалку можно отправить на помойку. Кроме того, есть ещё один плюс: наконец-то могу позволить себе самую большую слабость – пение в душе.

Горло саднит, в голосе появляется хрипотца, но я продолжаю горланить песни любимой группы так, словно это мой последний раз. В душевых кампуса так не разгуляешься, как и с количеством горячей воды. От приезда возьму всё только самое лучшее.

Я выползаю из-под душа только когда кожа становится похожей на ту, что имеют младенцы. Обматываюсь полотенцем и покидаю ванную комнату, продолжая распевать песни. Но хорошее настроение испаряется также быстро, как пар из душевой.

– Какого черта ты тут делаешь, Кросс? – рычу я.

Усмешка на его губах говорит сама за себя.

– Ты до сих пор поёшь в душе?

– Исчезни из моей спальни!

Трэвис лениво поднимается с кровати, на которой, к слову, расстелился, и возвышается надо мной.

– Твоя мама попросила фломастеры.

– Тогда какого черта ты ещё не взял и не испарился? Я могла выйти голой, это моя комната!

Его серые глаза наполняются лукавым блеском. Я не дожидаюсь момента, когда он начнёт шутить в стиле «что я там не видел», открываю ящик, достаю фломастеры и сую парню, после чего открываю дверь.

– А теперь выметайся. Пожалуйста.

Я готова ликовать, что он свалил, но слишком рано. Потому что Трэвис останавливается в проходе, он в нескольких дюймах и аромат его парфюма бьет по носу. Чертовски приятный запах, удостаивающийся чести попасть в список табу.

– Склероз? – я выгибаю бровь. – Ты забыл, что собирался больше никогда сюда не входить без приглашения?

Трэвис дёргает уголком губ. В конце концов, появляется свойственная ему надменность засранца.

– Уже входил.

Я не краснею, наоборот, вскидываю подбородок и смотрю в его глаза, выражая крайнюю степень равнодушия.

– Разве? Значит, это не было чем-то фантастическим и запоминающимся. Воспоминания блекнут, Трэвис, если они ничем не выделяются на фоне новых.

Он склоняет голову набок и прищуривается.

– Освежим память?

– Ты нашёл припрятанную отцовскую коробочку в гараже и поднатаскался?

– Набрался опыта естественным путём.

– Вау, должно быть, пятнадцатилетки в восторге, а теперь выметайся.

Шагнув в сторону, он закрывает дверь.

Дверь в мою комнату!

Не с обратной стороны, как того желала, а оставаясь в спальне!

– Трэвис, сваливай по-хорошему, – говорю я, взяв баночку с кремом с туалетного столика и не утруждаясь наблюдать за ним.

Когда он вообще прилетел?! Вот, о чьём приходе предупреждала мама или пыталась предупредить. Почему всё время не дослушиваю? Уж лучше бы на ужин явился Иисус Христос и вся его святая свита, чтобы карать меня за грехи.

– А что насчёт по-плохому?

– Я засажу тебя через ближайший час так, что задница будет полыхать и сиять оттенками синего и фиолетового.

– Удиви меня, Брукс.

Я поднимаю глаза и смотрю на парня через отражение.

Медленно улыбка растягивается на моих губах.

– Пакетик в твоём кармане издаёт громкое шуршание. У тебя есть время избавиться от него, потому что врач не прописал бы тебе травку.

– А если я не сделаю этого? – его глаза горят вызовом.

Я жму плечами, подхватываю пальцем крем и наношу на лицо мягкими и неспешными движениями, продолжая наблюдать за Трэвисом через отражение.

– В таком случае мне просто плевать, удивительно, что ты до сих пор это не понял. И ради всего святого, снизойди и избавь меня от своего утомительного общества.

Мои слова работают в обратную сторону. В прочем, ничего нового.

Трэвис подходит ко мне вплотную и останавливается за спиной. Дёргаюсь от ощущения твёрдой выпуклости в его джинсах, которая упирается в поясницу.

Хочу сделать шаг в сторону, но он загоняет в капкан и захлопывает его, расставив руки по обе стороны поверхности столика. Кожа на шее вспыхивает под горячим дыханием, стоит ему наклониться и застыть рядом с моим ухом.

– Я хочу по-плохому, – шепчет его бархатный голос, отзываясь в местах, которым стоило бы оставаться мертвыми.

На долю секунды замираю, потеряв способность дышать, а после расплываюсь в ехидной улыбке.

– Как пожелаешь.

Мой локоть врезается в ребро парня, заставив его согнуться пополам и закашливаться.

К глубочайшему сожалению, Трэвис быстро приходит в себя и выпрямляется с таким довольным выражением на лице, как будто под дых только что получила я.

Собственно, получаю.

Его пальцы в один счёт оказываются на шее и с толикой нежности сжимают её, удерживая в одном положении.

Наши взгляды сталкиваются в отражении.

Его скула касается моей, когда он приближает своё лицо к моему, отчего они на уровне друг друга.

– Мне тоже нравится наша игра, Брукс. Возбуждает, не правда ли? Кто угодно заведётся. Уверен, когда твои пальчики ныряют в трусики, в этот момент ты думаешь обо мне. О том, что ненавидишь меня. Ненавидишь, но думаешь обо мне. Это бесит тебя ещё больше. И тогда ты ускоряешься, чтобы поскорей закончить, а после ненавидишь себя и меня ещё больше за то, что не смогла перестроиться. Моешься в душе, чтобы смыть с кожи то, что получила благодаря мне, а потом ложишься в постель и снова пытаешься отмыть, только на этот раз сознание.

Он поднимает вторую руку и проводит пальцем вдоль моей, подбираясь выше по линии плеча. Его улыбка наполняется ликованием.