Арку тоже музыкант. Его руки – сплошные мышцы, и с кельтским бубном он обращается так же, как с мечом, словно считая продолжением своего тела. В его игре слышится и топот ног воинов на марше, и биение сердец, и звуки мира островной природы: хлопанье могучих крыльев альбатроса, плеск выгнувшегося, уходящего под воду тюленя, шелест ветра среди соломенных крыш. Бубном он владеет так же мастерски, как и навыками практически любого боя. Ни о жизни до острова, ни о том, где и как он всему научился, Арку не говорит ни слова. А мы не спрашиваем. Но мне хочется когда-нибудь услышать его историю.
Вечером, после той схватки в грязи, Хаки рассказывает нам о временах, когда он был ulfhednar, то есть берсерком или Воином в волчьей шкуре. Роль этих бесподобных воителей сводилась к тому, чтобы спрыгивать с носа ладьи, когда она подходила к берегу, и сеять ужас в сердцах врагов. Они дают богам клятву и, судя по всему, полубезумны. Нынешний рассказ касается топора, который долгое время приносил удачу своему владельцу. Но когда оказался в чужих руках, все изменилось. Эта история захватила нас всех, а мой брат, судя по чрезвычайно сосредоточенному выражению лица, уже сочиняет на ее основе балладу.
– И в ночь, когда Бриньолф испустил дух, – Хаки понижает голос едва ли не до шепота, – те, кто сидел у его ложа, клялись, что хотя топор лежал рядом с ним на носилках, в воздухе звучал его голос, исполнявший песнь острого клинка: «Домой, мой преданный хозяин, пойдем домой в обитель богов! Тому же, кто меня у тебя украл, я говорю: проклинаю тебя за предательство друга! Пусть меч твой затупится, а рука ослабеет, пусть враг смеется тебе в лицо до самой твоей смерти!»
Замечательная история. И какое кому дело, правда это или ложь? Теперь наша очередь всех развлекать. Мы на скорую руку составили квартет: я, Брокк, Арку и Имер – девушка, хорошо играющая на свирели. Я тоже умею на ней играть. Когда играешь вместе с другими, чем больше инструментов освоишь, тем лучше. Мы с Имер закручиваем вихрь, словно играя в вопросы и ответы, отсчитывая по очереди восемь тактов и постепенно наращивая темп. Ближе к концу те, кто считает себя танцорами, валятся с ног и хохочут до упаду. Странно, но это кажется правильным. В бою воины Лебяжьего острова – лучшие из лучших, об их подвигах слагают легенды и приглушенными голосами рассказывают у костров по всему Эрину. Но в такие минуты они превращаются в одну большую, сердечную семью.
На нас сыплются просьбы исполнить разные песни. К счастью, мы знаем почти все из них. Вечернее представление, как правило, начинается с баллад, причем баллад великих, повествующих об великих походах, об истреблении чудовищ, об освобождении пленников. Затем мы переходим на более скромный репертуар, повествующий о том, как злополучный третий сын удостоился руки принцессы, впоследствии доставившей ему гораздо больше неприятностей, чем он ожидал. Далее следуют похабные песенки, вполне уместные в бражном зале, трагические баллады о загубленной любви, и марши, которым подпевают старики, независимо от того, помнят они их слова или уже нет. Мы с Брокком любим сочинять и мелодию, и слова. Наши голоса прекрасно гармонируют друг с другом: мой – сильный и глубокий, его – воздушный и чистый, проникающий прямо в душу. Дома нас то и дело просили петь любовные песни, которые годятся для помолвок.
В случае с Лебяжьим островом они представляются не столь очевидным вариантом, но сегодня, видя, что сзади сидит Дау, зевая и даже не пытаясь скрыть скуку, я, вместо того, чтобы выбрать что-нибудь ему по душе, – хотя поди узнай, что ему нравится, а что нет, – решаю подарить ему самую милую и романтичную песнь из нашего репертуара и шепчу своим друзьям-музыкантам: «Прощание». Брокк слегка приподнимает бровь, но ни он, ни Арку не возражают.
«Прощание» – баллада, от которой плачут все – и женщины, и мужчины. Наша аранжировка начинается с арфы соло. Из ее струн Брокк извлекает мелодию, которая начинается с низких нот, а затем устремляется вверх, заканчиваясь не на последней, но на шестой с конца, рождая ощущение неоконченного путешествия или вопроса, который так и остался без ответа.
Ты пойдешь со мной, куда пойду я?
Ты будешь рядом и в радости, и в горе?
Когда солнце согревает холмы,
И когда штормом волнуется море,
Ты будешь со мной – на свету и в тени?
Ах, я пойду за тобой, куда пойдешь ты,
Я буду рядом и в радости, и в горе,
И в грозу и в затишье,
Я охраню тебя силой моих рук.
С этой песней влюбленные вместе идут по жизни. Наступает радостный день их свадьбы, момент, когда муж впервые берет на руки новорожденного сына, время, когда он строит дом с окнами на море. Они идут рука об руку, как и обещали. Но вот приходит час, когда мужа ранят, рана воспаляется и влечет за собой смертельную болезнь. В итоге он ступает на путь, по которому она не может пойти вместе с ним, по крайней мере, пока. Ей надо вырастить ребенка, надо жить дальше, чтобы воспитать их сына сильным, храбрым и мудрым. И муж говорит:
Я не могу пойти за тобой, куда пойдешь ты,
Я не могу быть рядом в радости и в горе,
Но буду поблизости, пусть и невидимый тебе,
И буду любить тебя и охранять,
Пока мы не свидимся в божественном свете.
Последний куплет Брокк поет один, и его голос звучит все тише. А на последних нотах переходит на проникновенный шепот, и присутствующие долго молчат – никто из них даже не в состоянии пошевелиться. Потом бражный зал наполняется громом аплодисментов, я вижу, как многие вытирают глаза, одни украдкой, другие открыто, и если смысл хорошей песни не в том, чтобы всколыхнуть чувства, то в чем тогда?
По столам грохочут кулаки.
– Еще! – скандирует публика.
Однако Брокк выдохся, я давно научилась видеть его насквозь – минувший день подверг суровому испытанию и его тело, и дух.
– Еще одну и все, – кричу я, перекрывая гомон, – и чтобы никакой тоски.
– «Скачущего Артагана» давай! – восклицает кто-то.
– Ну что же, давайте посмотрим, на что вы способны в танце!
Мы с Имер подносим к губам свирели и затеваем джигу, ритм которой нам отбивает Арку. Четыре такта спустя в мелодию начинает вплетать свою магию арфа Брокка, но время уже позднее, поэтому многие довольствуются тем, что топают ногами, стучат кулаками по столам или хлопают в ладоши. Мы постепенно подходим к победному концу. Я желаю всем доброй ночи, улыбаюсь и слегка кланяюсь, недвусмысленно давая понять, что вечерний концерт окончен. Собравшиеся разбирают накидки и шарфы, висящие у огня, и выходят из зала. Судя по всему, дождь утих, а то и вовсе перестал. Если повезет, я смогу добраться до женской казармы, не вымокнув.
А вот и Дау – прислонился к дверному косяку и, по сути, перегородил мне дорогу.
– Хорошее сегодня вышло представление.
– Спасибо, – говорю я, захваченная врасплох, – не думала, что ты питаешь хоть какой-то интерес к музыке.
Мимо нас проходят другие, желая воспользоваться преимуществом в виде короткого перерыва в ненастье.
– Мне приходилось слушать многих бардов, от замечательных до никудышных.
Тон Дау максимально нейтрален, ведь он всегда старается говорить дружелюбно.
– Ты хорошо поешь. Не понимаю, зачем тебе зарабатывать на жизнь схватками, в то время как ты могла бы заниматься чем-то более…
Он не договаривает фразы, и она тает в воздухе.
Задолго до того, как мы с братом приехали на Лебяжий остров, я стала работать над своим характером, зная, что если здесь что-то и может доставить мне неприятности, так это моя склонность бездумно говорить, особенно в минуты гнева. Поэтому я молча считаю до пяти и только потом поднимаю брови и говорю:
– Чем-то более подходящим для женщины? Более подобающим?
– «Подобающее», Ливаун, не то слово, которое я стал бы использовать по отношению к тебе. Даже если ты в таком наряде.
Он кивает головой на мой концертный костюм: вместо обычных штанов и туники у меня под накидкой платье из грубой домотканой шерсти и светло-желтая холщовая пелерина. На ногах – мягкие туфельки вместо ботинок, а волосы, для сражений убранные в высоко заколотую косу, я распустила.
– Я, правда, не понимаю, зачем женщине проводить свои дни, обучаясь эффективным способам убивать, – говорит Дау, – а по вечерам петь любовные баллады. Неужели она не может отдать себя без остатка либо тому, либо другому?
В зале за моей спиной убирают со столов, подбрасывают в костер дров, желают друг другу спокойной ночи. Я смотрю мимо Дау в темноту, озаряемую несколькими факелами, которые освещают дорожку, ведущую от зала к казармам. Этот его странный вопрос нельзя оставлять без ответа. Но уже поздно, в любой момент может снова хлынуть дождь, а развлекать толпу – работа не из легких. И изнуряет почти так же, как день, проведенный в сражениях на тренировочной площадке.
– Ты хочешь сказать, что человек, обладающий двумя талантами, не может успешно реализовать оба? – спрашиваю я.
– Если они равны, то было бы разумнее сосредоточить усилия либо на одном, либо на другом.
Прислонившись к косяку, Дау расслабляется и, похоже, никуда не торопится.
– Допустим, ты ведешь за собой других, в роли короля или вождя клана, но при этом у тебя хорошо получается…
– Успокаивать капризных детей? – перебиваю его я, а когда он бросает на меня сердитый взгляд, добавляю: – Красиво вышивать? Резать по дереву?
– Я привел тебе серьезный аргумент.
– Я тоже.
– Чушь собачья, Ливаун. Королю не надо орудовать иглой или присматривать за детьми.
Я улыбаюсь, не в состоянии ничего с собой поделать.
– Но он ведь может и захотеть, – отвечаю я, – и при этом поведет себя ничуть не эксцентричнее, чем женщина, решившая стать хорошим бойцом. При этом навыки, приобретенные в ходе таких занятий – ухода за детьми, вышивания и им подобных, – могут оказаться очень даже полезными в разговорах с обожающими спорить советчиками, позволяя делать по одному маленькому шажочку за раз. Они, к примеру, развивают терпение. И точность.
– Покажи мне короля, умеющего красиво вышивать, и я признаю, что твой аргумент действительно справедлив.
– Сомневаюсь, что у меня когда-нибудь будет такая возможность, в здешних краях их что-то маловато.
Я не стану делиться с ним сведениями о том, что мы с братом в хороших отношениях с наследным принцем Далриады или что наши родители – близкие друзья его отца.
– А у тебя, Дау, есть другие таланты? У такого способного парня, как ты?
– Не твое дело.
Выражение его лица мгновенно меняется, наводя на мысль о звере, который рычит, видя перед собой острие пики. Как я умудрилась его спровоцировать?
– Разве не ты завел этот разговор? – говорю я, стараясь вложить в голос побольше беспечности.
– Как оказалось, бесполезный. Спокойной ночи.
– Не напрягайся, не стоит.
Я запахиваю накидку и ухожу.
– Эй, Ливаун! – долетает до меня его голос.
– Что?
Я даже не оборачиваюсь.
– Одолей меня в бою без оружия, в двух схватках из трех, и я признаю правоту твоего аргумента.
– Я уже забыла, о чем мы говорили, – лгу я.
– Боишься драться со мной?
– Ничуть, и ты это прекрасно знаешь. Но очень осторожно отношусь ко всяким пари, особенно если при этом можно нарушить установленные на острове правила.
– А мы все сделаем официально. Получим у Арку разрешение.
Я, конечно, соглашусь. Никогда не могла устоять перед вызовом. Дау, должно быть, это знает, он у нас наблюдательный.
– И что конкретно ты собираешься этим доказать?
Помимо своей воли я поворачиваюсь и смотрю ему в глаза.
Дау застывает в нерешительности. Факел над дверным проемом превращает черты его лица в мерцающую маску с залегшими под глазами тенями. За сообразительностью и насмешливыми манерами, как мне кажется, скрывается что-то еще. Он что-то мастерски прячет.
– Что если хочешь быть лучшим, надо уметь отдавать все свое тело, разум и душу! – говорит он. – Отдавать избранному делу всего себя. Это предполагает только одно призвание; и если ты лучший, то отдавать тебе больше нечего.
Несколько мгновений я стою и молча смотрю на него, а когда вновь начинается дождь, моросящий и тихий, наконец, говорю:
– Я принимаю твой вызов. Не с тем, чтобы оспорить эту теорию, а только потому, что знаю – мне по плечу тебя одолеть. Но только если нас благословит Арку, и ты не приготовил мне какой-нибудь ловушки.
Он кривит рот.
– Никаких ловушек. Если не считать ей меня самого. Вот теперь спокойной ночи.
– Спокойной ночи, – бормочу я и бегу к женской казарме.
Что его мучает? Он сын вождя клана со всеми вытекающими преимуществами. И при этом еще весьма представительный образчик мужской половины рода человеческого – высокий, мускулистый, с золотисто-пшеничными волосами. Он многим мог бы показаться красивым, если бы не выражение лица, которое он намеренно демонстрирует окружающим. Если бы мне захотелось затащить кого-то из новобранцев в постель, что совсем не мой случай, потому что за это меня вмиг отослали бы с острова, то Дау оказался бы не среди первых. Хороший характер для меня важнее красоты. Хотя должна признать, что если у человека есть и то, и другое, это лучше всего.
Когда я снимаю промокшую накидку и ищу ночную рубашку, то понимаю, что в ходе этого странного разговора неоднократно упоминался мой брат. И если Дау считает, что я не могу добиться успеха на воинском поприще, одновременно занимаясь музыкой, то это в равной степени относится и к Брокку. К нему даже больше, ведь если кто и вкладывает в музыку все сердце и душу, то это он. Мне нравится петь и играть, я всегда стараюсь делать это хорошо. Однако Брокк погружается в музыку с головой и ему требуется время, чтобы вернуться обратно. Именно поэтому я разговариваю в перерывах между балладами, песнями и хороводами. У меня есть подозрение, что истинная причина предложенного Дау пари не имеет к музыке никакого отношения. Я побеждала его в бою с шестами и несколько раз показывала лучшие результаты в стрельбе из лука. Для него попросту неприемлема мысль, что женщина может превзойти его в столь многих состязаниях. Поэтому если он выиграет, бросив мне вызов, это принесет ему особенное удовлетворение.
О проекте
О подписке