Цитаты из книги «Сотворение дома»

Модернизм в исполнении Ле Корбюзье был модернизмом для глаза. Технологии, которые являются фундаментом для всего внешнего, которые управляют повседневной жизнью людей, его совсем не интересовали. Если дом выглядел гладким и обтекаемым, то есть современным, то цель достигнута. Если электрические розетки устроены так, что жильцы не могут подключить к этому продукту эпохи лампу, – это тоже модерн; если отсутствует плинтус – это проявление стиля стримлайн, пусть при этом швабры и пылесосы оставляют следы на стенах.

XIX век заслонил свой дом физическими воплощениями уюта для того, чтобы защитить его от жестокости и грубости быстро развивающегося индустриального мира. Модернизм захотел смести баррикады уютного быта. Он выступил антитезой буржуазному комфорту, отобразил стремление к социальному равенству и веру в прогресс

Но в этом разделении нет абсолюта. В первой половине XX века немецкий философ Вальтер Бенджамин отверг уют домашней жизни как надоевший физически и психологически, передав это отвращение метафорой – пелены, которые связывают и поглощают, паутина, становящаяся ловушкой. Ему казалось, что у человека есть два пути: можно провести жизнь сидя на диване и оставив след вмятины от задницы на подушках. Или можно проводить свою жизнь на городских улицах, оставив след в истории. Адольф Бене, архитектор и критик, авангардист времен Веймарской республики, считал причиной того, что Бенджамин назвал в XIX веке «домашней зависимостью», не физический, а ментальный фактор. Архитекторы, говорил он, должны строить из стекла, которое «имеет сверхчеловеческие, суперчеловеческие качества». Опасения домохозяек по поводу того, что это может оказаться неудобным, архитектор принимал с воодушевлением и высказывался так: «Разумеется, так оно и будет. И это не самое малое преимущество. Впервые европеец оторвется от своего уюта. Не без основательной причины прилагательное gemütlich усиливается, превращаясь в saugemütlich (свински уютный). Прочь от уюта! Только там, где заканчивается уют, начинается человечность».

Архитектор Баухауса, Вальтер Гропиус, был резок: «Насущные потребности большинства людей, по существу, одинаковы. Дом и его внутреннее содержимое являются важными для всех, и их форма может быть задана скорее целью, чем художественным воображением». Для Гропиуса и его коллег, в отличие от Морриса, серийная продукция могла считаться «лучшим вариантом, чем образцы ручного производства».

В ХХ веке многие сделавшие состояние на технологиях современности становятся основной силой в продвижении коммерческого варианта идеализированного прошлого: Генри Форд построил Гринфилд-Виллидж, Джон Д. Рокфеллер способствовал созданию Колониал-Уильямсберга. Тема наследия является выражением ужаса перед надвигающимся будущим. Она находит свое воплощение в принятии упрощенного понимания прошлого, отрицании неопределенности будущего через отказ от многообразия, развития и изменения. Если история – это постоянный отсев минувших вариантов, то наследие – это отсутствие всякого выбора. Революции XVIII и XIX веков сделали привлекательными старонемецкий и колониальный стили – насколько может быть привлекательной безопасность. На рубеже XIX и XX веков революционность модернизма, сопряженная с любовью к геометрическим плоскостям, а затем его собственный уход в прошлое когда-нибудь многих заставят задуматься над тем, а не сделать ли его своей новой мечтой о пригороде?

К 1920-м годам многие дневные программы на радио спонсировали компании, которые занимались производством мыла, и заводы по производству моющих средств, что являлось вполне логичным ходом. Появились «мыльные оперы» для покупательниц мыла, для тех, кто укреплял его позиции внутри домашнего хозяйства.

Запах изо рта, или (новый термин) «запах тела», или желтые зубы – все это, предупреждали брошюры, замедлит продвижение по службе, уменьшит жалованье, а то и вовсе лишит работы. Мишенью для рекламы были не сами мужчины и их карьерный рост, а жены, которые оставались дома. В их задачу входило каждый день, отправляя мужа на работу, заботиться о том, чтобы он отвечал новым стандартам, которые пропагандировали компании.

Однако теория миазмов не сдавала своих позиций. К счастью, в борьбе по искоренению миазмов гражданские власти принимали те же меры, которые в самом главном пункте соответствовали тому, о чем говорила теория микробного происхождения эпидемий, – речь идет о совершенствовании водоснабжения.

Микробная теория и, соответственно, мнение, что заболевания, в особенности холера и тиф, зарождаются и распространяются с водой, получили постепенное признание и распространение лишь во второй половине века. Утверждение Джона Сноу, что вспышкой холеры население обязано одной-единственной водокачке на одной из улиц в Сохо, которая снабжала всех зараженной водой, не нашло широкого понимания в 1854 году. Но все же оно оказалось достаточно убедительным для того, чтобы гражданские власти прихода отключили ту самую водокачку.

Наш мусор – это то, в каком состоянии находятся вещи, в их понимании – это та грязь, которая имеет отношение к антисанитарии. Весьма необычным явлением было замечать или говорить о собственном мусоре. Это усложняет понимание быта предыдущих эпох: если не делать поправку на особые условия, то мы обычно склонны применять нормы сегодняшнего дня к прошлому.