Старший демонстративно впивается глазами в толпу. Они стоят ко мне так близко, что при желании я могла бы протянуть руку и стремительным движением разоружить обоих. Любые огнестрельные устройства смертельного действия запрещены еще с момента основания Эдема, но несмертельные, плазменные, в распоряжении блюстителей закона остались, и боевой мощи такого оружия вполне достаточно, чтобы лишить объект способности сопротивляться.

С уверенностью не скажу, но мне показалось, что младший зеленорубашечник опять чиркнул по мне взглядом. Еще немного – и я грохнусь в обморок. Сержант медленно, на каблуках поворачивается в мою сторону…

– Ну и ну! – вдруг восклицает Рук таким тоном, словно его поразила неожиданная мысль. – Стало быть, глюк? Но все охработы управляются непосредственно Экопаном. Неужели у Экопана случаются глюки?!

И тут же я инстинктивно ахаю, поскольку мой спаситель получает от непосредственного начальника мощный тычок в солнечное сплетение – такой силы, что сгибается пополам, как подкошенный.

– Еще раз брякнешь своим поганым ртом подобную мерзость, вылетишь из органов.

И сержант подкрепляет свою угрозу жестом, знакомым мне по учебным фильмам из курса обществоведения: кулак сжимается на уровне пояса, затем разжимается ладонью вовнутрь, и уже открытая ладонь поднимается на уровень лица. Символ зерна, прорастающего к новой жизни. Изображая его, сержант слегка наклоняет голову в знак благоговения.

– Прошу прощения, сэр, – лепечет юный зеленорубашечник и вслед за старшим направляется дальше по тротуару.

Сердце падает куда-то на дно живота. Кажется, меня сейчас стошнит. Что это было, прах побери? Почему зеленорубашечник Рук меня не выдал? Ведь зеленорубашечники призваны стоять в первых рядах защиты Эдема от любой угрозы его благополучию! Кто, как не они, славятся особой непримиримостью в этом отношении? Он обязан был наброситься на меня в ту же секунду, как заметил, повалить на землю, скрутить, заключить под стражу…

Вместо этого, когда сержант уже почти засек меня, он нарочно бросил святотатственную реплику в адрес Экопана, вызвал на себя гнев командира и тем отвлек его от близкой и легкой цели.

Еще минуту остаюсь сидеть как вкопанная – все равно ноги вряд ли станут слушаться меня прямо сейчас. Глазею на прохожих, те, словно птицы в ярких перьях, беззаботно порхают мимо меня туда-сюда. И никто не догадывается, что за птица – я. И кто я, собственно, такая, как меня зовут… Только одиночество, анонимность может защитить меня. Я всегда буду одна – до тех пор, пока не получу новые документы. Но тогда я стану уже не я.

Внезапно с левой стороны доносится какое-то жужжание. Повернув голову, вижу, как прямо на меня несется сверкающий металлом робот. Значит, все-таки натравили! Вскакиваю на ноги, чтобы бежать, но ноги еще подгибаются, и раньше, чем я успеваю, пошатываясь, хотя бы начать движение, безжалостная машина на полном ходу врезается мне в голень. Я громко взвизгиваю – сперва от боли, затем от облегчения. Какое счастье! Это не охработ, а всего-навсего крошка-транспортобот со своей доставкой еды. Он раздраженно пищит, перенастроив навигатор, объезжает меня кругом и направляется дальше по своим делам.

Роботы славятся быстротой реакции. Помню, в одной из хрестоматий Эша по обществоведению я читала: в них специально закладывали особые программы ненавязчивости – уклонения от лишних контактов с людьми, чтобы они перемещались по городу в абсолютно автономном режиме, не создавая нам при этом ни малейшего неудобства. В одном из разделов специально подчеркивалось: как быстро ни двигался бы робот, он не наедет на человека. Ни за что и никогда.

Но ведь на меня этот транспортобот именно наехал – не «задумываясь», словно в упор не видел.

И я погружаюсь в размышления о световых пятнах, которые заботливый город зажигает перед каждым своим жителем. Они сопровождают его от родного порога до самых до окраин, в любые уголки Эдема, и гаснут за его спиной, как только он пройдет, – нужно же экономить драгоценную энергию. Только передо мной ничто не зажигается и за мной ничто не гаснет. Мои пути погружены во тьму.

Неужели дело обстоит именно так – город просто меня не узнает, не улавливает?

От этой мысли внезапно сводит живот. То, что я – великая тайна, мне давно известно. Но еще и невидимка? Значит – вообще не в счет? Конечно, в нынешних обстоятельствах это мне на руку. Но почему-то обидно до боли. Во мне вдруг рождается безумное желание что есть мочи завопить: «Посмотрите же на меня!»

Кстати, кое-кто из прохожих обратил внимание на маленькое происшествие с роботом – теперь меня с любопытством разглядывает несколько пар удивленных глаз. Какая-то старушка интересуется: «Вас не ушибло, юноша?» Мне очень хочется хорошенько рассмотреть ее – первого человека из реального мира, проявившего ко мне крупицу участия. Но даже чуть приподняв голову, я не забываю опустить ресницы. Заглянув в мои «ненормальные» калейдоскопические глаза, она бы поняла, что в них нет линз. И сразу догадалась бы – перед ней второй ребенок.

Так что вместо нормального ответа я надвигаю пониже на лоб светло-золотистую форменную школярскую кепочку и бормочу что-то заведомо неразборчивое.

– Да все с ним ясно, – презрительно бросает кто-то еще из толпы. – Эти тизаки из «Калахари» пить аквавит не умеют, куда уж им.

Естественно, я в жизни не брала в рот аквавита – очень крепкого и пряного спиртного напитка с резким запахом – когда бы я успела?

Надо заставить себя снова встать на ноги и хоть украдкой взглянуть – кто это сказал. В поле моего зрения попадает группа ребят в спортивных майках – видимо, из школы, конкурирующей с нашей. Точнее, конечно, с Эшевой.

– Ладно тебе, не злобствуй, – осаживает первого оратора кто-то из друзей. – Слышь, паренек, если ищешь своих из «Калахари», то они гуляют в клубе «Тропический лес», это через улицу.

Только теперь припоминаю – Эш говорил об этой тусовке. Туда собирался весь его класс – праздновать сдачу полугодовых экзаменов. Весь класс – кроме него: во многом потому, что нашей семье вообще приходится сидеть тихо. Мой брат, конечно, не из тех, кому может грозить попадание в участок, но стоило бы ему хоть раз оказаться не в той компании, хоть чем-то привлечь к себе нездоровое внимание, или, не дай бог, дать повод для обыска в доме – и все, катастрофа…

Короче, Эш почти никогда не ходит на общие праздники. Наверное, отчасти и ради меня тоже. Чтобы мне не приходилось завидовать – вот, мол, он там веселится, а я сижу взаперти. Он не понимает, что меня приводит в ужас даже сама мысль о вечеринках. Огромная куча народа, все на тебя смотрят, заговаривают с тобой…

Однако теперь у меня нет выбора. Большинство свидетелей уже потеряло интерес к странному инциденту, на минуту нарушившему обычное течение их развеселой ночной жизни, но те, кто остался «досматривать», чем дело кончится, явно ожидают, что я теперь направлюсь к своим из «Калахари» – на гулянку. Значит, остается одно: отправляться туда, куда они меня направили, опустив голову как можно ниже. Что ж, буду идти в сторону этого «Тропического леса», пока не скроюсь из их вида, а потом – сразу домой. Лучшего способа погасить опасное внимание к своей особе теперь не придумаешь.

Иду своей дорогой, никто меня больше пока не тревожит, и вспоминаю, как меня назвала та женщина: юношей. Да, в мешковатых брюках и свободной куртке, с волосами, заправленными под кепку, я, пожалуй, схожу за парня. Собственно, в таком виде мы с моим братом-близнецом Эшем – точные копии. Это соображение придает мне уверенности. Может, я в этом мире и чужая, но он-то – свой. Прикинусь им, и сразу почувствую себя смелее. Решительнее.

Однако опасность отнюдь не миновала. Не только проклятые глаза, но еще множество мельчайших деталей выдают во мне второго ребенка. Нельзя забывать прибиваться потеснее к другим пешеходам, не то кто-нибудь заметит, что у меня нет своего светового пятна. В остальном же я в своей ненавязчиво переливающейся золотистым цветом форме этой ночью, пожалуй, мало отличаюсь с виду от прочих гуляк-школяров… Вот уже и клуб «Тропический лес» – дорога заняла всего несколько минут. Мимо него захочешь – не пройдешь: внутри оглушительно пульсирует музыка, сквозь открытую дверь видны десятки бьющихся в энергичном танце тел, а какие-то дикие крики перекрывают даже весь этот грохот. Не для меня местечко. Закусив губу, я разворачиваюсь на девяносто градусов…

И тут же вижу, как из-за угла в конце квартала выруливает зеленорубашечник. Бац! Не поразмыслив ни секунды, пикирую прямо в «Тропический лес» и мгновенно погружаюсь в толчею сверкающих огней, звуков и тел. Оформлено заведение и вправду под какой-то давно исчезнувший с лица земли участок влажных джунглей, с мощными деревьями (синтетическими), птицами, лягушками и оцелотами (механическими). Кроме того, громкую музыку пронизывают резкие нестройные шумы непонятного происхождения – вероятно, они исходят от искусственных насекомых, поющих под суррогатным небесным сводом.

Дыхание мое учащается. Я прикрываю глаза почти полностью, оставляю только щелки, чтобы видеть перед собой узкую полоску пола, и начинаю пробиваться к задней части клуба, стараясь как-то подавить смятение, охватившее сразу все органы чувств. А оно все-таки переполняет меня до краев.

Снова в кого-то врезаюсь – нельзя не заметить, что до сей поры все мои «светские связи» возникают в результате физических столкновений… Мой взгляд останавливается на данной случайной «жертве», и вид ее пугает меня. Вроде мужчина… но не совсем. Уже не совсем. Сперва мне кажется, что у него просто разрисована вся кожа, но, присмотревшись, я понимаю, что она, скорее, «вылеплена» – под нее вживлены какие-то импланты, придающие ей весьма странную текстуру. Усиливают эффект многочисленные татуировки, благодаря которым открытые участки тела (то есть почти все) поблескивают прихотливым узором змеиной чешуи. В полном замешательстве я совершаю ошибку: заглядываю ему в глаза и вижу, что они – золотистые, с вертикальными черными прорезями для зрачков. Поистине рядом с ними мои смотрятся более чем нормально! Наверное, это такие контактные линзы, что же еще?.. Незнакомец глядит на меня в ответ (моих глаз под козырьком кепки не рассмотреть) и вдруг выстреливает в меня языком. Раздвоенным, как у настоящих змей из анимационных видео по экоистории! Затем диковинный незнакомец, извиваясь, опять-таки на манер рептилии, уползает в толпу.

Я слыхала, что среди современных молодых людей есть заядлые фанаты вымерших животных, которые воспринимают свою внутреннюю связь с ними так серьезно, что чувствуют зов к превращению в них. В буквальном смысле. Эш не особо много о них рассказывал.

Во внутренних кругах это не принято. Однако же, как я слышала, люди, живущие подальше от Центра, целые состояния тратят на то, чтобы изменить свою внешность и походить на животных. Иные, по словам Эша, находят, что появились на свет не в том виде, что им следовало бы родиться не людьми, а животными. Они называют себя «бестиями».

Я никогда не думала, что смогу увидеть кого-нибудь в этом роде. Это почти то же самое, как увидеть живую змею. А сейчас я смотрю, как он танцует: руки закинуты за голову, тонкие, гибкие бедра извиваются.

В зале полно такого рода диковин. На многих молодых людях блескучая одноцветная школьная форма. На одних она отсвечивает золотом – эти из «Калахари», школы Эша. Иные несколько старше, из школьного возраста вышли, их одеяние – дань исчезнувшим видам. Какая-то женщина покрыта пластмассовым перьями, хотя ни одну из птиц, что я видела на видеороликах по Экоистории, она не напоминает. Другая нарисовала на себе пятен и начесала короткие волосы так, чтобы уши немного походили на кошачьи. Впрочем, в сравнении с мужчиной-змеем обе выглядят искусственно. Под конец представления они повыдергают перья, смоют пятна и снова сделаются людьми. А в следующий раз кто-то превратится в рыбу, кто-то в волка.

Наконец я добираюсь до дальнего конца зала. Отсюда расходятся два коридора – один, насколько можно судить по аппетитным запахам, ведет в кухню, другой – к туалетам. Этот последний я и выбираю, полагая, что так привлеку меньше внимания и в надежде на черный ход.

Есть! Я бросаюсь к двери и уже наполовину распахиваю ее, чтобы очутиться в благословенном безлюдье какого-то проулка, когда за спиной моей раздается голос:

– Эш? Это ты?

Я поворачиваюсь и вижу в тени Ларк. Эш столько раз показывал мне ее фотографии, что я заучила ее черты наизусть.

На ней платье цвета весенних, только что народившихся желто-зеленых листьев.