Одиночки на вечеринках безвредны. Это симпатичные люди, которые стоят по углам с приятным выражением лица. Но есть среди них такие, кто подобен одуванчикам на газоне. Они стонут у каминных полок, хандрят на диванах и дуются из-за чаш для пунша, ожидая, что их спросят: «С вами все в порядке? У вас такой грустный вид». «Одуванчики» могут задержаться на несколько часов, если им позволить. И пожалуй, единственное, что способно их изгнать, – это счастье других людей.
Орен Робинсон из «Ежедневной грезы»
Персонал пелфийского отеля «Бон Ройял» счел гостя из номера триста пятьдесят шесть типом с причудами.
Приехав три дня назад, он сразу же запросил десятки газет – старых газет, – которые пришлось добывать из архива «Ежедневной грезы» за определенную плату. Впрочем, гость выплатил без малейших колебаний гонорар архивариусу и чаевые носильщику, вынужденному пробежать трусцой полмили до редакции.
Еще более странным показалось, что постоялец из номера триста пятьдесят шесть никуда не пошел, кроме как на полуденные бои в Колизее, – и даже туда отправился в мрачном настроении, словно горничная, собравшаяся чистить засорившийся слив. Гость вернулся в гостиницу, как только закончились первые сражения, кивнул консьержу и поднялся к себе. Он не пил аперитива в баре, не участвовал в вечернем пении, не играл в карты в гостиной с другими туристами. Он убежал в свою комнату и покинул ее только на следующее утро. Персонал не мог не удивляться тому, чем долговязый отшельник занимался весь день и всю ночь. Уборщицы, которые обычно весьма хорошо разгадывали тайны, сообщили, что, кроме стопок газет, в его комнате не было никаких загадок. В мусорном ведре не нашлось пустых бутылок из-под джина, под матрасом – похабных рукописей, на ковре – приколотых карт сокровищ или пятен крови. Но больше всего в постояльце из номера триста пятьдесят шесть их озадачило то, что у него, по-видимому, было только три сюртука, одинакового унылого оттенка серого.
Все дамы сошлись на том, что он некрасив. Черты его лица были слишком суровы, а конечности слишком длинны, чтобы гостя можно было назвать красивым. Но что-то в его манере держаться все-таки привлекало – возможно, только потому, что она была очень необычной для пелфийских мужчин. Он никогда не возился с волосами и не прихорашивался на людях, никогда не принимал позы в дверях или у подножия лестницы, блокируя движение только для того, чтобы привлечь внимание. Нет, долговязый постоялец был вежлив со всеми, ни к кому не проявлял интереса и давал чаевые, как человек, которого ведут на виселицу.
Персонал отеля не мог не сердиться из-за того, что постоялец не попробовал ни один пелфийский кулинарный изыск. Кольцевой удел славился пекарнями и кафе – швейцары и лифтеры неоднократно и без повода обращали внимание постояльца на этот факт. Не проявил он интереса и к богатой культуре Пелфии. Насколько можно было судить, гость не посетил ни одного торжества, концерта, спектакля или бурлеска. Он обедал у себя в номере, читал старые газеты и ходил на полуденные бои.
Консьерж, мистер Алоизиус Сталл, в конце концов был вынужден утихомирить своих подручных-сплетников, сказав: «Оставьте мистера Пинфилда в покое. Он боскоп», – что было одновременно неприятным и очень полным разъяснением.
Боскопы населяли семнадцатый удел, Боскопию. Среди пестрой флоры Башни боскопы казались скучным маленьким видом грибов. Идеальной вечеринкой для боскопа была та, на которую никто не пришел и которая заканчивалась рано, когда хозяин ложился спать – ну кто бы мог подумать – с собственной женой.
Действительно, именно поэтому Сфинкс выбрала такую маскировку для Сенлина. Ни один пелфиец, увидев боскопа, не подумал бы, что перед ним пират, грабитель или шпион.
На третий вечер после приезда Сенлин открыл коробку из-под сигар, которую Сфинкс приготовила для него, и достал сигару. Он снял тонкую обертку из табачного листа и обнажил металлическую трубку, продырявленную, как солонка, с одного конца. Он покрутил корпус, пока тот не щелкнул, а затем заговорил в устройство низким, чистым голосом.
– Девятое июля, шесть тридцать пять вечера. Сегодня я в третий раз посетил Колизей.
Сенлин расхаживал по комнате, пока начитывал отчет. Сфинкс настояла, чтобы жилище было скромным ради маскировки – боскоп-бухгалтер не снял бы люкс. И все же этот «одноместный номер» не выглядел ни маленьким, ни скромным. Каждая комната в «Бон Ройяле» превосходила его апартаменты на борту «Каменного облака», хотя роскошь была потрачена впустую. Великолепная кровать с четырьмя столбиками заслуживала молодоженов, а не страдающего бессонницей шпиона, который дремал поверх одеяла, не раздеваясь.
– Я снова попытался попасть на балкон, но мне… решительно отказали. Для протокола: охранник, который порвал мою банкноту, не дал квитанции. У меня еще никогда не отказывались брать взятку. Не знаю, вдохновляет это или пугает. Одно можно сказать наверняка: охрана Клуба надежна, как хватка клеща.
Его взгляд задержался на раскрытой газете, лежавшей на бюро.
– Я думаю, что видел с трибун все, что оттуда можно увидеть.
Взяв газету, датированную третьим декабря, он скользнул взглядом по заголовку, который читал много раз за последние дни: «ГЕРЦОГИНЯ ПЕЛЛ ОТМЕНЯЕТ ЗИМНИЕ КОНЦЕРТЫ – ИСТОЧНИК НАМЕКАЕТ НА СКРЫТЫЙ НЕДУГ». Он прищурился, разглядывая сопутствующее изображение: гравюру женщины, сидящей за роялем, похожим на огромного черного кита. Ее голова была запрокинута. Руки – выпрямлены, как у сомнамбулы. Она словно бы слилась с музыкой в экстазе.
Сенлин уронил газету и откашлялся.
– Я начинаю подозревать, что сражения подстроены или, возможно, разыгрываются по сценарию. Что-то в манере драки этих мужчин меня не устраивает. Удары слишком регулярны, схватка слишком живописна.
Сенлин подумал о собственном опыте кратких, жестоких и хаотических схваток, которые можно было назвать как угодно, но только не «изящными и последовательными».
– Если сражения и впрямь нечестные, публика, похоже, не в курсе. Я никогда не видел, чтобы делали так много ставок. Но думаю, мы можем исключить идею о том, что Колизей используется для обучения ходов. Если, конечно, Марат не намерен сражаться, разыгрывая сценки. Думаю, все это предприятие существует для того, чтобы набить карманы людей наверху. Возможно, они не хотят, чтобы Сфинкс узнал, как кто-то богатеет за счет его рабочей силы.
Помолчав, он решил не упоминать о том, что видел герцога Вильгельма Горация Пелла.
– Завтра я попытаюсь дать бо́льшую взятку охранникам клуба… Если не удастся, могу попробовать выпрыгнуть на арену. Разве что у вас есть идея получше. Конец доклада.
Сенлин повернул головку во второй раз, и цилиндр заизвивался в его ладони. Устройство развернуло пару тонких, раскрашенных крыльев. Шесть тонких медных ножек высунулись из грудной клетки, и закругленная голова заводного мотылька начала вращаться, осматривая обстановку.
Сенлин открыл сначала занавески, затем стеклянные двери на маленький балкон, и его встретил взрыв шума. Галерея на третьем этаже напротив его гостиничного номера была переполнена гостями. Многие на вечеринке были в масках и размахивали бокалами с шампанским так неистово, что оно выплескивалось на улицу. Прохожие кричали на них: одни в насмешку, другие в знак солидарности.
Его заметила женщина в вечернем платье. Она сдвинула черную маску на лоб, чтобы получше разглядеть его или, возможно, желая показать себя. Незнакомка была красивой, но стареющей, и ее лицо покрывал слой косметики. Она послала ему воздушный поцелуй. Он не поймал.
– Я нашел в комнате мотылька, – сообщил Сенлин, и в доказательство слов записывающее устройство Сфинкса выпорхнуло из его рук в пропасть между зданиями.
Хлопая в ладоши от восторга, женщина смотрела, как мотылек, кружась, поднялся к небу, усыпанному газовыми звездами. Затем она резко наклонилась вперед, и ее вырвало через перила балкона.
Ночью и сверху было легче разглядеть любопытнейшую особенность города. Гладь булыжных мостовых Пелфии то и дело прерывалась кварцевыми дисками, каждый размером с дно бочки. Диски слабо светились, как свечи за экраном из вощеной бумаги. Около дюжины таких кругов испещряли каждый квартал, хотя и без отчетливой закономерности. Сенлин подумал, что это, возможно, крышки люков или окна в подземное пространство, но, заглянув днем сквозь желтоватое свечение, не смог ничего разглядеть в туманном свете.
Справившись с минутным любопытством, Сенлин закрыл стеклянные двери и вернулся к газетам.
В самом начале своих изысканий Сенлин прочитал несколько сообщений о все более неуклюжих попытках комиссара Паунда задержать человека, который украл картину из Купален, находившихся под протекторатом Пелфии. Газета описывала преступника как «туриста с темным прошлым по имени Томас Синленд, чье охотное превращение в ужасного пирата Мадда свидетельствует об исключительном и злом гении». Сенлин удивился, прочитав одну заметку, в которой он упоминался как «преступный вдохновитель», а в другой – как «драчун с дурной репутацией». Многочисленные передовицы описывали комиссара Паунда как человека, одержимого собственной неудачей, – Сенлин мог лишь с грустью ему посочувствовать.
Но не собственная скандальная репутация и не погоня Паунда за ним пробудили в Сенлине живой интерес к местным газетенкам. Дело было в том, что история Марии разворачивалась на страницах светской хроники. Чаще всего о ней рассказывал репортер «Ежедневной грезы» по имени Орен Робинсон. За несколько месяцев он написал около двух десятков статей о Марии. Робинсон также был ответственен за придумывание ее сценического имени – Сирена. О том, что она когда-то была замужем за преступником «Томасом Синлендом», никто не упоминал.
Робинсон был бесстыдным сплетником и болтливым резонером, но писал достаточно хорошо, и Сенлин считал, что его рассказ не лишен хотя бы крупицы истины. По словам Робинсона, история Марии началась с того, что герцог Вильгельм Г. Пелл обнаружил ее в Купальнях и спас от нищеты и разорения.
Знакомство Марии с обществом Пелфии состоялось на званом вечере по случаю окончания лета у герцогини Достлер.
«Ежедневная греза»
ПОСЛЕДНЯЯ КАТАСТРОФА ГЕРЦОГИНИ «Д»
19 августа
…герцог Вильгельм Гораций Пелл присутствовал сегодня вечером, вернувшись с летнего отдыха в Купальнях. Он привел с собой спутницу, которая, казалось, никогда в жизни не смотрелась в зеркало. Сколько бы ни заверял герцог, что ему случилось изловить в Купальнях леди редких достоинств, ее платье оттенка гангрены на терминальной стадии выглядело так, словно его скроили из мешка для лука. Если бы ее лицо не прельщало миловидностью, я бы подумал, что герцог втянул нас всех в какой-то безвкусный розыгрыш.
Как ни скромен был наряд провинциалки, во всех остальных смыслах она вела себя смело. Она представилась как «Мария, просто Мария», пока герцог еще не успел перевести дух. Потом она потрясла мою руку, как ручку водяной колонки.
О проекте
О подписке