Ужаснее всего была необходимость лишь молча, пассивно ждать. В течение последних недель почти неразлучные, Элизабет и Веррэлл некоторым образом оставались достаточно чужими. Упорно сторонясь четы Лакерстинов, лейтенант ни разу не зашел к ним, что соответственно исключало визиты или хотя бы записки к нему. Утренние его тренировки на плацу тоже прекратились. Да, ничего иного, кроме ожидания, когда он сам объявится. А когда? И когда же предложение руки и сердца? Ах, ведь он должен, должен! В это тетушка с племянницей (ни словом не касаясь запретной темы) веровали дружно и свято. Трепещущая надеждой, Элизабет изнывала. Господи милосердный, помоги, задержи его хотя бы на неделю! Еще четыре, даже три прогулки, нет, даже двух хватит, и все будет прекрасно. Господи, смилуйся, поторопи его явиться! Только бы он пришел скорее, он не сможет уйти с обычным «доброй ночи!». Все вечера дамы просиживали в клубе допоздна, прислушиваясь к шагам на крыльце, – напрасно. Злобный Эллис ехидно, понимающе ухмылялся. Но самым мерзким дополнением к мукам стал дядюшка, атаковавший теперь непрестанно. Распутник почти перестал таиться, прижимая и лапая Элизабет чуть ли не на глазах у слуг. Единственным средством обороны оставалась угроза пожаловаться тете; к счастью, ума мистеру Лакерстину не хватало сообразить, что вот это-то для Элизабет было категорически исключено.

На третье утро тетя с племянницей, укрывшись в клубе за минуту до хлынувшего стеной ливня, едва успели отдышаться, как из коридора донеслась твердая офицерская поступь. Дыхание у обеих дам перехватило – он! Расстегивая длинный дорожный плащ, в салон вошел молодой человек. Чрезвычайно бодрый здоровяк лет двадцати пяти, практически без лба, зато с густой пшеничной шевелюрой, красными щеками и, как очень скоро выяснилось, оглушительным смехом.

Миссис Лакерстин издала невнятный шипящий звук, выразивший разочарование. Здоровяк, однако, будучи простым, веселым парнем из тех, что вмиг со всеми накоротке, приветствовал дам добродушным балагурством:

– Хо-хо! Волшебный принц явился! Я, того самого, не нарушил? Может, прием по случаю или важное семейное торжество? Не помешал?

– Прошу вас! – несколько оторопев, сказала миссис Лакерстин.

– А чего, думаю, схожу-ка сразу в клуб, хоть огляжусь. Так, знаете, для срочной акклиматизации в местных крепких напитках. Ночью только приехал, прямо этой ночью.

– Вы здесь остановились? – протянула миссис Лакерстин, не ожидавшая никаких приезжих.

– Точно так. С полнейшим прямо-таки удовольствием.

– Но мы не слышали… Ах да! Я полагаю, вы из Лесного департамента, на место бедного мистера Максвелла?

– Из департамента? Ни в коем разе. Буду погонялой сипайской боевой команды.

– Как-как?

– Явился новым командиром военных полицейских. Бразды принять у старикана Веррэлла. Ему, братишке, приказ срочно вернуться в конный полк. Собирался как бешеный. Такой, скажу вам, тарарам оставил вашему покорному!

Молодой весельчак не слишком отличался тонкой наблюдательностью, но даже он заметил, как исказилось лицо обомлевшей девушки. Да и миссис Лакерстин понадобилось несколько секунд, чтобы оправиться от изумления.

– Мистер Веррэлл, вы говорите, собирался в путь? – воскликнула она. – Готовится к отъезду?

– Готов! Уже отъехал!

– Он уехал?

– Ну да, то есть тронется, думаю, через полчасика. Я-то устал как пес, не стал ждать, чтоб платочком помахать. Коняшек его загрузил, да и сюда…

Последовали, вероятно, прочие разъяснения, но ни тетушка, ни племянница их не услышали – через мгновение обе стояли у входных дверей.

– Бармен, рикшу немедленно к крыльцу!

Вторая фраза: «На станцию, джалди! Пошел!» – прозвучала уже в повозке, сопровождаясь для понятности тычком зонта миссис Лакерстин в спину неповоротливого рикши.

Элизабет закуталась плащом, тетя в повозке раскрыла зонт, но проку было мало. Ливень хлестал такой, что, еще не выбравшись из ворот, обе дамы насквозь промокли. Впряженного рикшу едва не опрокинуло; согнув голову, он с надсадным стоном тянул экипаж против ветра. Элизабет била горячечная дрожь. Ах, что-то тут не так, что-то не так! Он написал ей, а письмо случайно потерялось. Конечно, потерялось! Так не должно быть, нет, не мог же он просто уехать, даже не попрощавшись! И даже если так, надежда не потеряна! Вот он увидит ее на платформе, в последний раз, и сердце его дрогнет, он не сможет ее оставить! Станция была уже рядом. Элизабет чуть отстала от повозки, хлопая себя по лицу, чтобы бледные щеки порозовели. Вымокшие сипаи, в жалко обвисшей униформе, суетились на перроне с грузовыми тележками. Люди его отряда. Слава Богу, до отправления еще четверть часа! Спасибо, Господи, что подарил хоть эти минуты свидания!

Какой-то паровозный состав, лязгнув и зафырчав, двинулся по рельсам. Низенький смуглый начальник станции, одной рукой придерживая на голове слетавший с форменного шлема капюшон плаща, другой рукой отталкивая двух галдящих ему в уши индусов, уныло смотрел вслед уползающим вагонам. Миссис Лакерстин возбужденно выкрикнула сквозь дождь:

– Дежурный!

– Мэм?

– Какой поезд уходит?

– На Мандалай, мэм.

– Мандалайский? Не может быть!

– Ручаюсь вам, именно этот, – сняв шлем, приблизился начальник.

– Но мистер Веррэлл, офицер? Он же не там, он не уехал?

– Только что отбыл, мэм, – махнул начальник в сторону скрывшего поезд облака пара.

– Но ведь еще не время!

– Да, мэм, по расписанию отправка через десять минут.

– Как же вы допустили?

Круглое смуглое лицо растерянно сморщилось, плечи недоуменно поднялись.

– Не знаю, сам не знаю, мэм! Небывалый случай! Молодой лейтенант так решительно приказал отправлять! «Нечего, говорит, дожидаться!» Я ему говорю, что это нарушение графика, а он говорит – плевать на график. Я его убеждаю, а он требует, и вот…

Начальник станции развел руками: мол, что поделаешь, если есть люди, которые всегда добьются своего, даже отправки поезда вне расписания. Возникла пауза. Два индуса, усмотрев для себя некий шанс, подбежали, возмущенно тыча под нос миссис Лакерстин какие-то засаленные книжечки.

– Что им надо? – испуганно отпрянула мадам.

– Торговцы фуражом, мэм; одному офицер Веррэлл не заплатил за сено, другому за овес.

Вдали протяжно засвистел гудок. Длинной гусеницей огибая равнину, поезд мигнул окошком, словно через плечо, и исчез. Обшлага прилипших к ногам начальника станции мокрых белых штанин уныло хлопали на ветру. От кого же торопился сбежать Веррэлл – от Элизабет или от кредиторов? Этот весьма занимательный вопрос навек остался без ответа.

Обратный путь был нелегким, порывы встречного ветра то и дело отбрасывали повозку назад, мешая подняться на холм. В доме дамы буквально пали бездыханными. Слуги помогли снять тяжелые промокшие плащи, Элизабет потрясла головой, сливая с волос ручьи. Миссис Лакерстин нарушила наконец длившееся всю дорогу молчание:

– Ну что ж! Из всех самых бесцеремонных… просто отвратительных субъектов!..

Лицо Элизабет, хоть и исхлестанное ветром и дождем, было мертвенно-бледным. Но это лицо осталось непроницаемым.

– Мог все-таки проститься с нами, – холодно обронила она.

– О, помяни мое слово, дорогая, это счастье, что ты избавилась от него! Мне этот молодой человек сразу показался жутко, жутко одиозным!

Позже, когда дамы, приняв ванну, переодевшись и слегка придя в себя, сидели за столом, тетушка спросила невзначай:

– А какой, кстати, сегодня день?

– Суббота, тетя.

– Ах суббота! Значит, вечером приезжает наш дорогой падре. Интересно, сколько же паствы соберется завтра к воскресной службе? Мне почему-то кажется, почти все будут. О, чудесно! По-моему, и мистер Флори как раз собирался вернуться. Да-да, и наш милейший мистер Флори!

Около шести вечера усилиями дергавшего за веревку старого Мату под крохотным цинковым шпилем церкви слабенько затренькал колокол. Закатные лучи, преломляясь сквозь стену дальнего ураганного ливня, заливали плац торжественно-мрачным светом. Дождь, ливший с утра, прекратился, но обещал вот-вот начаться снова. Христианская община Кьяктады, включавшая пятнадцать членов, подтягивалась на вечернюю службу.

У церковного крыльца стояли Флори и держащий в руках серый шлем мистер Макгрегор; тут же суетились пришедшие первыми, в свежевыстиранных солдатских обносках, мистер Франциск и мистер Самуил, для которых каждый приезд духовного пастыря был событием грандиозным. Падре, высокий и седовласый, с бледным, бескровным лицом, облаченный для службы (сутану и стихарь он надел в доме представителя комиссара), приостановился на ступенях. Щурясь через пенсне, священник несколько стесненно, не зная бирманских наречий, улыбался четырем кланявшимся ему новообращенным юным христианам-каренам, тоже не знавшим иностранных языков. Был среди паствы еще один уроженец Востока – постоянно являвшийся, жавшийся всегда позади печальный темнолицый индиец. Никто не ведал ни его имени, ни причин его обращения в христианство; по-видимому, этого прихожанина миссионеры отловили и крестили еще младенцем, ибо после крещения в зрелом возрасте индийцы почти неизменно возвращаются к своей прежней вере.

С холма спускались Лакерстины, оба супруга и племянница в лиловом платье. Флори уже видел Элизабет утром в клубе, где на минуту довелось остаться с ней наедине. Он спросил только:

– Веррэлл уехал… насовсем?

И ее тихое «да» вполне заменило долгие объяснения. Флори обнял ее, она откликнулась – в ярких лучах, беспощадно высвечивавших пятно на щеке, – откликнулась охотно. Упала ему на грудь, как ребенок, ищущий защиты. Он приподнял ее нежный подбородок, хотел поцеловать и с удивлением обнаружил, что она плачет. Поговорить не удалось, даже не получилось спросить «согласны ли вы стать моей женой?». Не важно. После сегодняшней церковной службы времени будет предостаточно. Может быть, уже в следующий свой приезд падре их обвенчает.

От клуба втроем приближались, хватив напоследок еще по чарочке для бодрости, Вестфилд, Эллис и новый полицейский офицер. За ними следовал занявший инспекторский пост Максвелла долговязый господин с абсолютно лысым черепом, зато с пучками необычайно пышных бакенбард. Флори успел лишь бросить Элизабет «добрый вечер». Звонарь Мату, видя, что все собрались, перестал дергать колокольную веревку, и священник, в сопровождении мистера Макгрегора, Лакерстинов, а также верных духовных чад-каренов, прошествовал к алтарю. Эллис, дохнув облачком виски, хохотнул в ухо Флори:

– Равняйсь, смирно! На церковную показуху шагом марш!

Под руку с новым офицером они замкнули процессию прихожан. Молодой весельчак до самой церкви шел, вихляя задом на манер солистки пвэ. Флори уселся в одном ряду с ними, напротив Элизабет, впервые рискнув открыто повернуться к ней меченой щекой. «Глазки прикрой, детка, и посчитай до ста», – шептал Эллис, потешая неудержимо прыскавшего от смеха нового приятеля. Мадам Лакерстин поставила ногу на педаль фисгармонии размером с дамский письменный столик. Мату за дверью принялся дергать висевшее над передними («европейскими») скамьями опахало. Фло, пробежав по проходу, чутким своим носом нашла Флори и свернулась у его ног. Служба началась.

Флори очень рассеянно внимал происходящему. Вместе со всеми он вставал, опускался на колени, то и дело произносил «аминь», смутно ощущал локоть толкавшего его Эллиса, краем уха слышал, как тот под прикрытием сборника псалмов нашептывает богохульства, но мысли его, разбегаясь от счастья, бродили далеко. В блаженном сиянии Эвридика возвращалась из ада. Косой солнечный луч, упав сквозь раскрытые двери, вызолотил шелк на солидной спине мистера Макгрегора узорной царственной парчой. Здесь, при всех, Флори сдерживал себя, ни разу даже не взглянув на Элизабет, однако разделял их только узкий проход, и до него доносился каждый шорох ее платья, каждый вздох и, казалось, само нежнейшее дыхание ее тела. Фисгармония, несмотря на усердие качавшей педаль миссис Лакерстин, простуженно сипела. Пение псалмов звучало своеобразно, составляясь из звучного баритона мистера Макгрегора, стыдливого бормотания остальных белых и прилежного мычания каренов, не знавших английских текстов.

Прихожане опять опустились на колени. «Ох, чертова физкультура!» – шепотком бросил Эллис. Смеркалось, барабанил дождь по крыше, шумели за стеной деревья. Сквозь прижатые к лицу пальцы Флори видел кружение опавших листьев за окном; вот так же дома, двадцать лет назад, зимой по воскресеньям плавно пальцы кружилась, падая, желтая листва в окне приходской церкви. Разве нельзя начать сначала? Сбросив, забыв всю грязь последних лет? Украдкой из-под ладони он поглядел вправо: Элизабет на коленях, голова опущена, лицо прикрыто руками в трогательных конопушках. Когда они поженятся… когда они поженятся! Как милы станут мелочи их дружной жизни в этом радушном чужедальнем краю! Вот он, усталый, возвращается с просеки, а она бежит навстречу из палатки, и Ко-Сла уже тащит бутылку пива. Вот она идет рядом по лесу, разглядывая диковинные цветы и хохлатых пичужек в ветвях баньяна, вот они сквозь сырой туман шагают по болоту и палят из засады в диких уток. Дом она совершенно переделает, превратит холостяцкую нору в уютную гостиную, с новой мебелью из Рангуна, букетом розовых бальзаминов на столе, с книгами, акварелями в рамках, с черным роялем. Да, прежде всего – рояль! Не особенно музыкальному Флори рояль всегда виделся воплощением прекрасного, утонченного быта. Навеки сгинут вычеркнутые из жизни последние десять лет гнусных пьянок, одинокой хандры, лжи, всей этой помойной карусели со шлюхами, ростовщиками, пакка-сахибами.

Священник взошел на маленькую, приспособленную для церковных нужд школьную кафедру, достал стопку листочков и, откашлявшись, возгласил:

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа! Аминь!

– Не тяни, Христа ради! – в унисон бормотнул Эллис.

Минуты текли, мерно рокотали слова проповеди, Флори не слушал, погруженный в мечты. Когда они будут вместе, вот когда они будут вместе, все…

А? Что? Что такое?

Замерший на полуслове священник, сняв пенсне, огорченно указывал им на кого-то в дверях церкви, откуда неслось наглое, хриплое:

– Пайк-сэн пэй-лайк! Пайк-сэн пэй-лайк!

Все повскакали со скамей и обернулись. Добившись общего внимания, Ма Хла Мэй оттолкнула у порога старого Мату, вошла и завопила, грозя кулаком:

– Пайк-сэн пэй-лайк! Пайк-сэн пэй-лайк! Да, вон он, кто мне нужен, Флори, Флори! – (Выговаривала она «Порли, Порли»). – Вон он, сидит впереди, с черными волосами! Обернись, трус, посмотри мне в лицо! Где деньги, которые ты обещал?

Безумный визг ошеломил сидевших в церкви, люди оцепенели, глядя на нее – настоящую базарную ведьму, осыпанную грязной пудрой, нечесаную, в изодранном лонджи. Под ложечкой свело ледяным ужасом. О Боже, Боже! Неужели Элизабет поймет сейчас, что это и есть та самая его любовница? Поймет! Нет никакой надежды, сто раз прозвучало его имя! Услышав знакомый голос, Фло выбралась из-под скамьи и подбежала к Ма Хла Мэй, приветливо виляя хвостом. Жертва между тем без устали вопила, перечисляя преступления обидчика:

– Смотрите, белые мужчины, белые женщины! Глядите на меня, голодную, бездомную! Глядите на мои лохмотья! А этот подлый лгун сидит там, притворяется, что знать не знает! Выкинул как паршивую собаку – и дела нет! Так пусть и на тебя падет позор! Обернись, посмотри! Посмотри на тело, которое ты столько раз целовал! Смотри!..

И она стала срывать с себя тряпки, обнажаясь, – решившись на самое оскорбительное в понимании бирманки действие. Фисгармония резко запищала (судорожно качнулась миссис Лакерстин), люди опомнились, зашевелились. Беззвучно шлепавший губами священник обрел голос и строго повелел «удалить эту женщину».

Вид у Флори был ужасный. Сжав зубы, отвернувшись, он силился выглядеть спокойным, но лицо помертвело, со лба катил пот. Самуил и Франциск, впервые в жизни, может, сделали нечто полезное – схватили Ма Хла Мэй за руки и выволокли из церкви.

Крик постепенно удалялся, замирал, наконец настала полная тишина. Безобразный скандал произвел на всех сильное, тягостное впечатление. Даже Эллис брезгливо скривился. Флори не мог ни двинуться, ни открыть рот – сидел, окаменев, не отрывая глаз от алтаря, белый как покойник, со своей будто воспалившейся черно-багровой отметиной. Взглянувшую на него Элизабет передернуло от острого отвращения. Что именно кричала тут бирманка, она не поняла, но смысл сцены был абсолютно ясен. Любовник этой вот вопившей грязной твари? Какая мерзость! Но противнее, противнее всего на свете его старое, страшное лицо. Не лицо, а могильный череп, по которому какой-то живой нечистью ползет огромное гнусное пятно. О, лишь сейчас она увидела, сколь унизительно, сколь непростительно это уродство!

Как и подобает крокодилу, судья ударил в самое уязвимое место. Успех сцены, разыгранной Ма Хла Мэй, лишний раз доказал талант сценариста и режиссера У По Кина.

Священник быстро завершил проповедь, и, как только богослужение закончилось, Флори, ни на кого не глядя, поспешил к выходу. Слава Богу, почти стемнело. Чуть отойдя от церкви, Флори остановился, следя за парами, устремившимися в клуб. Торопятся! Еще бы, появилось нечто, что надо срочно обсудить! Опрокинувшись брюхом вверх, Фло шаловливо цепляла лапами ботинки, просила поиграть.

– Да отвяжись ты, к черту! – пнул он собаку.

На церковном крыльце показалась Элизабет. Мистер Макгрегор имел счастливый случай представить ее священнику. Затем оба джентльмена направились к дому представителя комиссара, где его преподобие останавливался на ночлег, а девушка направилась к клубу. Флори побежал за ней, догнав у самых клубных ворот.

– Элизабет!

Она, вздрогнув, оглянулась, побледнела и торопливо пошла дальше. Он в отчаянии схватил ее за запястье.

– Элизабет! Пожалуйста, я должен объяснить!

– Позвольте мне пройти!

Она дергала руку, он не отпускал. Двое вышедших из церкви каренов замерли, с любопытством уставясь на них. Флори постарался говорить спокойнее:

– Элизабет, непозволительно задерживать вас таким образом, я знаю. Но мне надо, необходимо с вами поговорить! Выслушайте, пожалуйста. Не убегайте!

– Отпустите вы мою руку? Дадите наконец пройти? Пустите!

– Да-да, сейчас, минуту! Скажите лишь одно – когда-нибудь потом, когда-то после, вы сможете меня простить?

– Простить? Что вы имеете в виду? За что мне вас прощать?

– Конечно, моему позору нет предела. Ничего гаже не могло произойти! Но здесь все не так просто, и я, быть может, не столь уж виноват. Вы потом, успокоившись, сами поймете. Сейчас, конечно, невозможно, я понимаю, но когда пройдет время, когда будет не так ужасно, вы сможете забыть?

– О чем вы? Что забыть? Странные мысли! Сцена была, на мой взгляд, отвратительна, но мне-то что за дело? Почему вы вообще решили в связи с этим допрашивать меня?

Он почти потерял надежду. И тон ее, и все слова буквально повторяли тот, прежний их кошмарный разговор. Опять она не хочет слушать, притворяется, хочет лишь ускользнуть.

– Элизабет! Пожалуйста! Прошу, будьте же справедливы! Сейчас это очень серьезно. Я вовсе не надеюсь мгновенно вернуть вашу благосклонность, в момент такого моего позора это вряд ли возможно. Но все-таки. Вы же, в общем, пообещали выйти за меня…

– Что-о? Я – выйти за вас? Когда это я обещала?

– Не на словах, но ведь все было ясно между нами.

– Между нами ничего не было! Вы себе позволяете бог знает что. Я спешу в клуб. Прощайте!

– Элизабет! Элизабет! Как можно осуждать, не выслушав? Вы знали, что до встречи с вами я жил иначе. Сегодняшний случай только печальное напоминание. С этой несчастной я действительно был близок, да, признаю, однако…

– Не желаю слушать ваши гадости! Все!

Он снова схватил ее запястья и не позволил уйти. К счастью, карены уже удалились.