Экономика и этика этого дела представляют определенный интерес. Во-первых, выбирать там уголь – незаконно и, формально говоря, ты нарушаешь закон, даже если просто влез на платформу. Бывает, за это привлекают к ответственности: например, сегодня в утреннем «Экзаминере» сообщение, что 3 человека были за это оштрафованы. Но людей это не останавливает, и один из оштрафованных сегодня там был. С другой стороны, компания не намерена выбирать уголь из отвалов – такая сортировка не окупится. Так что если этот уголь не украдут, он просто пропадет. Кроме того, компания при этом экономит деньги на разгрузке платформ: к тому времени, когда люди закончат выбирать уголь, платформы будут пусты. Поэтому на такие налеты смотрят сквозь пальцы (я заметил, что машинист не обращал внимания на людей, влезавших на платформы). А преследуется это периодически из-за того, что, по рассказам, часты несчастные случаи. Совсем недавно человек попал под колеса и ему отрезало обе ноги. Учитывая, с какой скоростью идет поезд, можно только удивляться, что такие несчастья не происходят чаще.

Самое любопытное транспортное средство для перевозки угля, какое я видел, было сделано из упаковочного ящика и двух скалок вместо колес.

Часть украденного угля, по рассказам, продается в городе по 1 ш. 6 п. за мешок.

21.2.36

Грязь в этом доме начинает действовать мне на нервы. Здесь ничего не чистят и не вытирают пыль, в комнатах не убирают до пяти часов вечера, скатерть на столе в кухне никогда не меняют. За ужином видишь крошки, оставшиеся от завтрака. Самое противное – миссис Ф. все время лежит на диване в кухне. У нее отвратительная привычка отрывать полоски от газеты, вытирать ими рот и затем бросать их на пол. Сегодня утром во время завтрака под столом ночной горшок с содержимым. Еда тоже отвратительная. Дают маленькие, за два пенса, готовые пироги с говядиной и почками. Слышал жуткие рассказы о погребах, где хранится требуха, кишащая черными жуками. По-видимому, продукты поставляют через большие интервалы. Миссис Ф. датирует события этими поставками. «Дайте сообразить. Мне с тех пор три раза привозили заморозку (замороженную требуху)» и т. п. Насколько могу судить, «заморозку» привозят раз в две недели. И очень утомительно лежать, когда не можешь ночью вытянуть ноги.

24.2.36

Вчера спустился в шахту Криппена с Джерри Кеннаном^{35}, его другом, тоже электриком, двумя маленькими сыновьями последнего, еще двумя электриками и инженером, который водил нас по шахте. Глубина ствола 300 ярдов. Спустились в 10:30, поднялись в 1:30, прошли, по словам инженера, около двух миль.

Когда клеть идет вниз, к горлу на секунду подкатывает, а потом закладывает уши. На середине пути клеть набирает огромную скорость (говорят, что в некоторых глубоких шахтах доходит до шестидесяти миль в час и больше), потом замедляется так резко, что кажется, она снова пошла вверх. Клети маленькие – футов 8 длиной, 3½ – в ширину и высотой 6 футов. Должны вмещать 10 человек или (я думаю) тонны полторы угля. Нас было шестеро взрослых и двое мальчиков, но поместились с трудом; важно стоять лицом в направлении движения, а выход с обратной стороны.

Внизу оказалось светлее, чем я ожидал: кроме ламп, которые были у каждого из нас, в квершлагах постоянные электрические лампы. Но чего я еще меньше ожидал – это низкие потолки. Я смутно представлял себе нечто вроде туннелей метро, но на самом деле там очень мало мест, где ты можешь выпрямиться. Высота потолка обычно 4 фута или 4 фута с половиной, иногда гораздо меньше, и то и дело встречается балка толще других, так что надо сгибаться под ней в три погибели. Местами стены ровные, почти как каменные стенки в Дербишире, – пласты сланцевой глины. Крепежные стойки почти все деревянные, тонкие бревна лиственницы нужной длины (увидев, сколько их, я понял, почему люди, закладывая плантации, почти всегда сажают лиственницу). Балка просто кладется на стойки, стойки опираются на деревянные лафеты вот так:

и никак не фиксируются. Опорные лафеты постепенно погружаются в землю – «пол поднимается», говорят шахтеры, но вес кровли сам придает устойчивость конструкции. Между прочим, стальные балки, заменяющие дерево, прогнулись – и это дает представление о тяжести кровли. Под ногами толстый слой каменной пыли и рельсы для вагонеток, ширина колеи примерно два с половиной фута. Если колея идет под гору, шахтеры часто съезжают по ней в деревянных башмаках: углубление в подошве более или менее соответствует рельсу.

После нескольких сотен ярдов ходьбы согнувшись ощутил сильнейшую боль в бедрах. И хруст в шее оттого, что, согнувшись, вынужден смотреть вверх, чтобы не стукнуться головой о балку, но боль в ногах сильнее. Чем ближе к забою, тем потолок ниже. Один раз должны были ползти по временному тоннелю без крепи, похожему на увеличенную крысиную нору, а в одном месте ночью обрушилась кровля – наверное, 3 или 4^[15] тонны камня. Он перегородил дорогу, остался только тесный лаз под потолком, и пришлось ползти, да так, чтобы не задеть балки. В конце концов мне пришлось остановиться на минуту, чтобы дать отдых коленям, а еще через сотню-другую ярдов мы добрались до забоя. Он был маленький, работали всего двое с инструментом, похожим на увеличенный электрический молоток^{36}, которым пользуются при ремонте улиц. Рядом стояло динамо (или как оно там называется), подающее по кабелям энергию этому и другим механизмам. Отбойные молотки сравнительно маленькие, но весят 50 фунтов, и носят их на плече; бурами сверлят отверстия для взрывчатки. Шахтерские инструменты надеты на проволочное кольцо наподобие связки ключей – это делается, чтобы они не терялись.

Мы прошли еще несколько сотен ярдов до одного из главных забоев. В это время там не работали, но к забою ярдах в двухстах пятидесяти дальше шла новая смена. Здесь была большая машина, которую обслуживала бригада из пяти человек. У машины вращающийся диск с зубьями дюйма два длиной, посаженными под разными углами. В принципе, она похожа на сильно утолщенную циркулярную пилу, только зубья расставлены гораздо шире, и работает она в горизонтальном положении, а не вертикальном. Бригада передвигает ее в забое, ее передняя часть может заворачиваться в любом направлении, и машинист подводит ее к груди забоя. Двое лопатами грузят уголь на резиновую ленту транспортера, который везет его к вагонеткам в штреке, и паровой погрузчик грузит их в клети. Я не представлял себе, что операторы врубовой машины работают в пространстве меньше ярда высотой. Когда мы подползли к груди забоя, там в лучшем случае можно было стоять на коленях, и то согнувшись. Думаю, бо́льшую часть времени людям приходится работать лежа на животе. Жара тоже ужасная – градусов под сорок, насколько могу судить. Машина вгрызается в пласт, проделывает полукруглую выемку, ее периодически продвигают вперед и ставят подпорки. Я изумлялся тому, как эту громадную машину – плоскую, конечно, но в 6 или 8 футов длиной, весящую несколько тонн и снабженную полозьями, а не колесами, – могли переправить сюда по тоннелям длиной в милю или около того. Даже продвигать ее в пласт – чудовищный труд, учитывая, что делают это практически лежа. В забое мы увидели мышей, их, говорят, здесь множество. Больше всего, по рассказам, в шахтах, где есть или были лошади. Не понимаю, как они вообще могли очутиться в шахтах: якобы мышь (благодаря тому, что поверхность тела у нее велика по отношению к весу) может упасть с любой высоты и не разбиться.

На обратном пути я настолько устал, что едва мог двигаться, каждые пятьдесят шагов останавливался передохнуть. Под каждой балкой приходилось нагибаться, потом распрямляться – мучительные усилия, и неслыханное облегчение – выпрямиться во весь рост, когда в кровле выемка. Иногда, встав на колени, не мог подняться: ноги отказывали. Еще хуже, что ниже всего кровля на уклонах, и приходится идти не только согнувшись, но еще и боком. Мы были изрядно угнетены – все, кроме водившего нас инженера, привычного ко всему, и двух мальчиков, которым не нужно было нагибаться. Хуже всего досталось мне – как самому высокому. Хотелось бы знать, есть ли среди шахтеров люди моего роста и, если есть, страдают ли они от этого. Шахтеры, которых мы встречали внизу, двигались необычайно живо, бегали между подпорок на четвереньках, по-собачьи.

Поднявшись наконец на поверхность, мы смыли самую заметную грязь и выпили пива. Я пошел домой, пообедал и долго отмокал в горячей ванне. Меня поразило количество приставшей грязи и то, как трудно ее отмыть. Она въелась в каждый дюйм моего тела, несмотря на комбинезон и всю одежду под ним.

Ванны есть у немногих шахтеров, чаще это лохань с водой перед очагом в кухне. Скажу, что соблюдать чистоту, не имея в доме нормальной ванны, невозможно.

В помещении, где мы переодевались, было несколько клеток с канарейками. Этого требует закон – для проверки воздуха, предотвращения взрывов. Их спускают в шахту, и, если они не падают в обморок, воздух безопасен.

Лампы Дэви светят довольно хорошо. Пламя в них отделено от окружающей атмосферы мелкой сеткой. Оно не может пройти наружу, если сетка достаточно мелкая. Необходимый для горения воздух она пропускает внутрь, а огонь наружу не пропускает, что позволяет избежать взрыва опасного газа в воздухе. Полностью заправленная лампа горит 8–12 часов. Лампа заперта, так что если она погасла в шахте, зажечь ее снова нельзя. Шахтеров перед спуском обыскивают, чтобы не брали вниз спички.

27.2.36

В среду (25-го) отправился в Ливерпуль повидаться с Дайнерами^{37} и Гарреттом^{38}. Должен был вернуться тем же вечером, но, приехав в Ливерпуль, сразу почувствовал себя плохо и позорно разболелся, так что Дайнеры уложили меня в постель и настояли, чтобы я остался на ночь^{39}. Вернулся вчера вечером.

Гарретт произвел на меня большое впечатление. Знай я, что он пишет под псевдонимом Матт Лоу в «Адельфи» и кое-где еще, постарался бы познакомиться с ним раньше. Крупный, крепкий малый лет тридцати шести, ливерпульский ирландец, воспитывался в католичестве, но теперь коммунист. Говорит, что за последние 6 (кажется) лет имел работу месяцев 9. Мальчишкой пошел во флот, около десяти лет плавал, потом был докером. Во время войны его корабль торпедировали, и он затонул за 7 минут, но они ожидали торпедной атаки и приготовили шлюпки заранее – все спаслись, кроме радиста, который отказался покинуть пост, пока не получит ответа. Во время сухого закона работал в подпольной пивоварне в Чикаго, видел налеты, видел Баттлинга Сики^{40} сразу после того, как его застрелили на улице, и т. д., и т. д. Все это, однако, занимает его гораздо меньше, чем коммунистическая политика. Я убеждал его написать автобиографию, но он живет в двух комнатах на пособие, с женой (которая, как я понял, не одобряет его писательства) и несколькими детьми, так что не может усесться за длительную работу и пишет только рассказы. Не говоря уже о том, что в Ливерпуле страшная безработица, он повсюду в черных списках как коммунист и для него найти работу почти невозможно.

Он повел меня в доки посмотреть, как берут портовых рабочих на разгрузку судна. Придя туда, мы увидели человек 200, стоявших кольцом, и сдерживавшую их полицию. Выяснилось, что ждет разгрузки судно с фруктами, нужна рабочая сила и между грузчиками завязалась драка; чтобы остановить ее, потребовалось вмешательство полиции. Через некоторое время вышел агент компании (называется стивидором, если не ошибаюсь) и начал выкликать фамилии, а вернее, номера бригад, заранее нанятых этим же днем. Затем ему понадобились еще 10 человек, и он стал обходить кольцо, выбирая там и сям по одному. Он останавливался, выбирал человека, хватал за плечо и тащил вперед, совсем как на ярмарке скота. Наконец он объявил, что это всё. Среди оставшихся раздалось подобие стона, и они побрели прочь: из двухсот человек наняли полсотни. По-видимому, безработным докерам надо записываться дважды в день, иначе считается, что они работали (поскольку работа большей частью поденная), и из пособия за этот день вычитают.

На меня произвело впечатление то, что в Ливерпуле реконструкция трущоб идет энергичнее, чем в большинстве городов. Трущобы все еще очень мрачные, но уже много муниципальных домов и квартир, сдаваемых за небольшую плату. Рядом с Ливерпулем есть немаленькие города с исключительно муниципальными домами, вполне пригодными для житья и приличными с виду, но обычный их недостаток в том, что они далеко от работы. В центре такого городка громадные многоквартирные дома по образцу венских. Они выстроены в форме большого кольца, пятиэтажные, вокруг центрального двора диаметром около шестидесяти ярдов, отведенного под детскую площадку. По внутренней стороне идут балконы, по обеим сторонам – широкие окна, так что всем достается сколько-то солнечного света. Мне не удалось попасть в квартиры, но, полагаю, в них по 2 или 3^[16] комнаты, кухонька и ванная с горячей водой. Квартирная плата от семи шиллингов на верхнем этаже до 10 на нижнем. (Лифтов, конечно, нет.) Примечательно, что для людей в Ливерпуле стало привычно жить в квартирах, тогда как в Уигане, например, даже понимая, что квартиры позволяют жить близко к работе, люди предпочитают собственные дома, даже самые убогие.

Тут надо отметить несколько интересных моментов. Переселением занимаются почти исключительно муниципалитеты, и его, как говорят, проводят безжалостно по отношению к частным владениям и готовы отчуждать трущобные дома без компенсации. Здесь, таким образом, мы имеем дело с социалистическим законодательством, хотя проводят его местные власти. Но муниципалитет Ливерпуля почти целиком консервативный. Кроме того, хотя переселение осуществляется из бюджетных средств, т. е., как я сказал, это мера социалистическая, саму работу выполняют частные подрядчики и можно предположить, что здесь и в других местах подрядчиками будут друзья, братья, племянники и т. д. муниципальных деятелей. То есть в какой-то момент социализм от капитализма уже нелегко отличить, государство и капиталист сливаются в одно.

На другом берегу реки Мерси, биркенхедском (мы приехали туда по туннелю под рекой) вы имеете Порт-Санлайт, город в городе, построенный мыловаренной компанией «Леверхалм» и ей принадлежащий. Здесь великолепные дома со сравнительно маленькой квартирной платой, но, как и с муниципальным жильем, масса ограничений. Глядя на муниципальные здания на одном берегу и на дома «Леверхалма» – на другом, трудно определить, какие из них чьи.

Другой момент вот какой. Ливерпулем фактически управляют католики. Римско-католический идеал, по крайней мере в трактовке писателя типа Честертона-Бичкомбера^{41}, всегда поддержка частной собственности против социалистического законодательства и «прогресса» вообще. Писатель типа Честертона хочет видеть свободного крестьянина или иного частного собственника, живущего в собственном домике, пусть даже без водопровода и канализации, а не раба на зарплате в отличной муниципальной квартире, связанного по рукам и ногам удобствами и т. п. Так что ливерпульские католики идут против подразумеваемых положений своей религии. Но полагаю, если бы Честертон и ему подобные поняли, что католики могут завладеть аппаратом местной и других властей, даже когда те именуются социалистическими, они заговорили бы по-другому.

Ни деревянных башмаков, ни головных платков в Ливерпуле. Возвращаясь на автомобиле, заметил, что они вдруг возникают чуть западнее Уигана^[17].

Пытаюсь устроить себе возвращение в Лондон морем, если Г. найдет мне место на грузовом судне.

Купил два латунных подсвечника и корабль в бутылке. Г. считает, что меня надули, но подсвечники красивые.

2.3.36

На Уоллес-роуд, 154, Шеффилд. Когда приехал, всюду глубокий снег на холмах. Каменные стенки между полями, как черная оторочка на белом платье. Но тепло и солнечно. Впервые в жизни видел, как совокупляются грачи^{42}. На земле, не на дереве. Интересная манера ухаживания. Самка стояла, раскрыв клюв, а самец ходил вокруг нее, и казалось, что кормит ее.

Воспоминания о Уигане. Горы шлака, дым, ряды закопченных домов, липкая грязь в следах деревянных башмаков, на углах стоят плотные женщины с младенцами, укутанными в платки, груды уцененного шоколадного лома в кондитерских витринах.

3.3.36

Этот дом: две наверху, две внизу, общая комната, примерно 14 футов на 12, гостиная значительно меньше. В общей – раковина и медная посуда, газа нет, туалет снаружи. Плата – около 8½ ш. Погреба 2. Муж без работы (К. О. П.^{43} – был кладовщиком на фабрике, она закрылась, и все были уволены), жена-поденщица, 6 п. в час. Один ребенок пяти лет.

Джеймс Браун, 45 лет, но выглядит моложе. У него деформированная правая рука и одна ступня. Дефекты врожденные, он боится, что это может передаться потомству, и потому не женится. Из-за этого ему трудно было найти постоянную работу. Несколько лет работал в цирке конюхом, клоуном и наездником в «Диком Западе»: видимо, мог управляться с поводьями, несмотря на руку. Сейчас живет один и по какой-то причине не получает пособия, иногда что-то подкидывает район и помогает брат. У него одна комната с открытым очагом, печки нет, готовить не на чем. Страшно озлоблен и говорит, что истинный социалист должен ненавидеть буржуазию и даже отдельных конкретных ее представителей. Тем не менее хороший малый и всегда рвется помочь. К его политическим настроениям примешивается обычный местный патриотизм йоркширца, и в разговорах он часто сравнивает Лондон с Шеффилдом, к невыгоде первого. Шеффилд превосходит Лондон во всем. Пример: с одной стороны, застройка в Шеффилде неизмеримо лучше; с другой стороны, таких убогих трущоб, как шеффилдские, в Лондоне не найдешь. Заметил, что, помимо обычной нелюбви между северянами и южанами, есть еще неприязнь между йоркширцами и ланкаширцами и вдобавок местечковая неприязнь между йоркширскими городами. Здесь как будто никто не слышал о других местах на юге Англии, кроме Лондона. Если ты приехал с юга, значит, ты кокни, сколько бы это ни отрицал. Северянин южанина презирает и в то же время обеспокоен тем, что последний лучше умеет жить, и он всячески хочет произвести на южанина впечатление.