– Ты и впрямь не жалеешь? – спрашивает она. – Я понимаю, все произошло несколько неожиданно, но с какой стати тащить капитана с собой, с этой его постной рожей и жуткими пустыми глазами? Прям змея какая-то! Джейк с капитаном Роджером позаботятся о нем, и давай забудем об этом. Теперь нас только двое, не правда ли? – Она уселась мне на колени, обняла за шею, поцеловала игриво и с обожанием посмотрела мне прямо в глаза. – Ах, Бичи, как я счастлива с тобой! Ну, ты уже наелся? Не хочешь ли на десерт немного фруктов? Думаю, хочешь. – Она захихикала, взяла персик, подразнила меня им, потом уронила за вырез платья, прямо между грудями. – Ну же, будь хорошим мальчиком, скушай его!

* * *

Мы отправились вверх по реке спустя два дня, и если вам не доводилось наблюдать, как переезжает бордель, то вы пропустили незабываемое зрелище. Весь домашний скарб был спущен вниз, чтобы разместиться на дюжине подвод, а два десятка шлюх под бдительным надзором хозяйки выстроились со своим багажом в холле. Меня никто туда не приглашал, но я наблюдал за всем из салона через дверную щель, и никогда не доводилось мне видеть картины умилительнее. Все девицы были одеты в скромнейшие кринолины и подвязанные под подбородком чепчики – прям ученицы воскресной школы – и беспрерывно болтали друг с другом, замолкая, только когда Сьюзи по очереди подходила к каждой, чтобы сверить имена и уточнить, не забыла ли девица что из своих пожитков.

– Клаудия… Взяла свой саквояж и шляпную картонку? Отлично. Зубы почищены? Очень хорошо, дай-ка взгляну. Мария, это лучшие твои перчатки? Готова поклясться, что нет, так что смени их сию же минуту. Нет-нет, не надевай черные бархатные, гусыня, мы же на пароходе поедем! Так, теперь ты, Клеония… О, я же говорила, что белое тебе идет лучше всего? Ты выглядишь прямо девственницей… Почем ты сейчас – по тридцать? Так вот, теперь тебе цена все пятьдесят, если я что-то понимаю в своем деле. Нет, Афродита, не надо сдвигать чепчик на затылок. Я знаю, что ты так привлекательнее, но ведь это не то, что нам сейчас нужно, не так ли, дорогая? Ты юная путешествующая леди, а не товар в витрине магазина… Вот, так лучше… Выпрямись, Стефания, ничто так не портит женщину, как сутулость… Жозефина, у тебя слишком короткое платье, удлинишь его, как только поднимемся на борт. И не дуйтесь на меня, мисс, ваши лодыжки не станут толще, если их прикрыть! Так, внимание всем: плечи назад, головы чуть склонены, руки сложены… Правильно… Глаза опустить! Отлично… Молодцы!

Довольная, она прошла вдоль шеренги и обратилась к ним:

– Теперь, детки, слушайте меня внимательно. На пароходе, да и всю дорогу до Калифорнии, вы будете вести себя как юные леди – я имею в виду настоящих леди, а не тех, о которых мы тут имеем обыкновение говорить ради ублажения джентльменов, слышите? Держитесь всегда парами и не поощряйте никаких знаков внимания со стороны мужчин. А их вам на пути будет встречаться множество, так что будьте начеку. Вы не должны обращать внимания на мужчин, заговаривающих с вами, отвечать им, смотреть на них. Ясно?

– Да, миз Сьюзи, мадам, – их голоса похожи были на хор райских птичек, такие нежные и чистые.

– Тем более у вас даже в мыслях не должно быть привлекать внимание мужчин самим. Вы понимаете, о чем я. И имейте в виду: о том, как зацепить взгляд мужчины я даже забыла больше, чем вы когда-нибудь научитесь, так что если поймаю кого за этим делом, всыплю шесть ударов тростью, вот так! Вы не работаете, пока мы не доберемся до Калифорнии, ни одна! И никакого приватного флирта, понятно?

– Да, миз Сьюзи, мадам, – на этот раз хор звучал уныло.

– Ну вот, вы хорошие девочки, я знаю. Иначе не были бы тут, – Сьюзи улыбнулась и обвела взглядом строй, больше всего напоминая директрису пансиона, раздающую награды за учение. – Я горжусь всеми вами. Но никому из вас никогда не доводилось выезжать за пределы Авлина^[38]. Да, Медея, я знаю, что вы с Эжени были в Гаване, но вам ведь нечасто приходилось выходить на улицу? Сейчас – совсем другое дело, и смею сказать, в пути вас ждут различные соблазны и испытания. И если вы преодолеете их, то по приезде в Калифорнию будете получать только лучших джентльменов, и никого более. Будьте хорошими девочками, и каждой из вас я обеспечу достойную жизнь, вы понимаете, что это значит. – Она замолчала, приняв строгий вид. – Но если какая-нибудь дрянная девчонка вздумает своевольничать или не подчинится… И глазом не успеет моргнуть, как отправится вниз по реке, и это вам тоже известно. Кое-кто из вас еще помнит Поппею, не так ли? Так вот, эта непокорная штучка в эту самую минуту корчится под плетью на хлопковых плантациях Томбигби и проклинает тот день. Так что имейте в виду.

– Да, миз Сьюзи, мадам, – прозвучал шепот, а кто-то даже всхлипнул.

– Вот и отлично, и не будем больше об этом. Пока. Не плачь, Мария, я знаю, ты – хорошая девочка. – Сьюзи резко хлопнула в ладоши. – По экипажам. Не бегать, не болтать. Брут присмотрит, чтобы ваш багаж погрузили в фургон.

Зачарованный лицезрением этой восхитительной шеренги у стены, внимавшей речи Сьюзи, я непроизвольно выглянул из дверей салона. Одна из шлюх, наверное, Афродита – угольно-черная деваха с распутными глазами, заметила меня и толкнула локтем подружку. Они отвели взгляды и зажали рты, чтобы не захихикать. Отступать было поздно: я стал спускаться по лестнице, и Сьюзи заметила меня как раз в тот миг, когда давала команду разойтись.

– Погодите-ка, девочки! – Она улыбнулась мне и помахала рукой. – Вам следует знать – это ваш новый хозяин… или скоро станет таковым. Поприветствуйте мистера Бичемпа Комбера, девочки! Вот так, хорошо!

Взяв Сьюзи под руку, я небрежно кивнул, произнеся: «Леди!» – и двадцать чепчиков склонились ко мне, а двадцать грациозных фигурок присели в полупоклоне. Святой Георг, я старался не смотреть на них, иначе захлебнулся бы слюной! Все цвета и оттенки, от эбенового до кофейного, кремового и почти белого, все размеры и формы: маленькие и высокие, дородные и худенькие, гибкие и пухленькие – любая так и просилась в иллюстрации к «Арабским ночам». Они перешептывались и переглядывались, а Сьюзи сжала мою ладонь.

– Ну разве они не прекрасны? Это наше состояние, любимый!

Одна из девиц промедлила секунду, наказывая Бруту, как обращаться с ее попугаем в клетке:

– Помни, его нельзя трясти, не так ли, мой маленький голубочек?

У нее был легкий креольский акцент, приятный голос, и ее поза и плавные жесты при разговоре с Брутом подсказали мне, что она рисуется перед своим новым боссом. Кремового оттенка кожа, белоснежный кринолин и чепчик, сдвинутый достаточно, чтобы видно было необычным образом уложенные, с пробором посередине, черные как вороново крыло волосы. Личико невинное, как у святой, зато легкая, неслышная поступь выдавала в ней ту еще штучку.

– Хмм, – протянула Сьюзи. – Это Клеония. Если бы она вовремя не вышла вон, я бы решила, что у нее что-то на уме. Думаю, надо при случае поучить ее тростью… Впрочем, стоит ли осуждать ее за заботу о том, кто ей дорог, не правда ли, дорогой? Знаешь, сколько может она принести нам за год? – Пятнадцать тысяч долларов, а то и больше, причем без особых забот. Но впрочем… – она чмокнула меня и подмигнула. – Нам пора в путь. Мы же не намерены заставлять такого важного джентльмена дожидаться нас, а?

Что это за джентльмен, я узнал, когда мы поднялись на борт стоящей у пристани «Королевы чоктавов». Было это сразу после наступления сумерек – мы решили, что мне не стоит подвергаться риску, и поэтому я старался не показываться на публике при свете дня до тех пор, пока мы не достигнем Вестпорта. Сьюзи зафрахтовала всю техасскую палубу^[39] парохода, оказавшегося небольшим суденышком с гребным колесом на корме; пробравшись сквозь груды ящиков и снующих туда-сюда пассажиров – я с высоко поднятым воротником и в надвинутой на брови шляпе, – мы взошли по трапу, миновали склонившегося в поклоне кондуктора и оказались на своей палубе, поспешив к отведенному лично Сьюзи салону. В нем ярко горели свечи, на столе сияли хрусталь и серебро, наготове стояли чернокожие лакеи, а оркестр скрипачей наяривал вовсю. Краснорожий здоровяк-капитан, при форме и баках, поцеловал Сьюзи ручку и радушно поприветствовал меня; рядом суетился, приторно улыбаясь, священник, а еще двое парней делали умный вид, поигрывая перьями и бумагой.

– Так-так, замечательно! – восклицает шкипер. – Добро пожаловать на борт, миз Уиллинк, и вам, сэ’! Как видите, м’дам, все готово – достопочте’ Хуткинс, уважаемый мистэ’ Грейс из муниципии, и клерк!

Он обвел салон рукой, и я понял, что коварная ведьма взяла меня тепленьким; она сладко улыбалась мне, капитан хлопал по плечу, магистрат начал с вопроса, действительно ли я – Бичемп Комбер, холостяк, в здравом уме и твердой памяти, а клерк зашуршал пером по бумаге. Потом мы поставили свои подписи – рука Сьюзи дрожала, – а маленький судовой священник стал перелистывать свою книгу и прочищать горло.

– К-хм! Сьюзан Уиллинк, вдова… и Бошамп, так, кажется? Правильно Би-чемп, да? Мы собрались здесь пред лицом Господа и этих почтенных свидетелей, дабы… священный союз… произведение потомства, да, конечно… пока смерть не разлучит вас… У вас есть кольцо, сэр? Нет? У леди есть кольцо, так-так… Новенькое… Будьте добры, передайте его ему, а вы, сэр, возьмите руку невесты…

В ушах моих звенят колокола штракенцского собора, я вдыхаю аромат ладана, чувствую тяжесть коронных бриллиантов и ощущаю ледяную ладонь Ирмы… Потом она обращается вдруг в ладонь Элспет, горячую и твердую, а за плечом стоит коротышка Эберкромби, приглядывавший, чтобы я не удрал от алтаря. Слышится возбужденный шепот Моррисона: «… Не будь тута достаточно экипажей для тетушек и кузин, мы бы чирр-товски славно прогулялись до свадебного завтрака…» И вот я уже подглядываю за обнаженной королевой Ранавалуной, пока служанки совершают ее ритуальное омовение – церемония эта не относилась к свадебным торжествам, но оказалась первым этапом к моему соединению с этим черным чудовищем… Ко мне поворачивается лицо Ирмы, холодное и гордое, ее губы слегка касаются моей щеки… Элспет сияет улыбкой, ее золотистые кудри скрыты свадебной фатой, алые губки раскрываются навстречу моим… Сумасшедшая черная горилла с глухим рыком срывает с себя платье и хватает меня за причиндалы… Даже не знаю, с какой стати в голове мелькали эти видения прежних моих бракосочетаний – видимо, в основе своей я все-таки весьма сентиментальный малый. Теперь же на меня смотрит пухлое личико Сьюзи, скрипачи стараются вовсю, шкипер с магистратом хлопают и выкрикивают поздравления. Ниггеры-лакеи снуют с подносами, к потолку взлетают пробки, Сьюзи прыскает со смеху, когда капитан галантно заявляет о праве поцеловать невесту, а маленький священник лопочет, что, мол, разве одну только рюмочку… нет-нет, закуски не надо…

Но больше всего запала мне в память не эта неожиданная церемония и не обязательные экстатические упражнения на роскошной кровати под картиной, на которой Пан с подобающим случаю любострастием пожирал взглядом увивающихся вокруг него нимф, и не железные объятия Сьюзи, сонно бормочущей в тысячный раз: «Миссис Комбер… миссис Бичемп Миллуорд Комбер», – нет-нет, ничего подобного. Мне запомнилось, как, дождавшись, пока она уснет, я вышел, и стоя у поручней техасской палубы, окутанной бархатом ночи, курил чируту, окидывая взором маслянистые воды реки и проплывавшие мимо очертания Батон-Ружа. Огромное кормовое колесо мерцало в свете звезд, как волшебный фонарик, на восточном берегу виднелись далекие огни города, из центрального салона на нижней палубе доносились приглушенные звуки музыки и смеха. Я неспешно прошел назад и посмотрел вниз, на открытую главную палубу – и то, что услышал и увидел тогда, так ярко отпечаталось в моей памяти, словно все происходило только вчера.

От края до края обширное пространство было заполнено поклажей и людьми, напоминающими в свете фонарей те темные силуэты на голландских картинках: вот пара черномазых распевает вполголоса, присев на корточки у борта, вот двое коммивояжеров обсуждают сравнительные достоинства своих саквояжей, а вот несколько матросов, расположившихся на переходном мостике, травят байки. Но таких было меньшинство. Большинство же – а это сотни и сотни, – состояло или из молодых людей, разбившихся на компании и оживленно беседующих между собой, смеясь чересчур громко, или из семей – мать кутается в шаль, охраняя сон прикорнувших среди корзин и баулов детишек, а отец либо сидит молча, погруженный в раздумья, либо в сотый раз проверяет, все ли их пожитки на месте, либо прислушивается, качая головой, к болтовне молодых спутников. Вроде все, как обычно, за исключением какого-то странного нервного возбуждения, витавшего над этой переполненной палубой, подобно магнетическим волнам. Я ощущал его, не понимая причины, поскольку не знал тогда, что это не просто пассажиры, а настоящие эмигранты, первая волна того могучего потока, который хлынул в дикие дебри, создавая Америку; исполненные страхов, надежд и сомнений, люди отправлялись на поиски своего эльдорадо, не будучи даже способны объяснить вам, что именно толкнуло их на этот шаг. Отец семейства переживал, Джек с Джимом были переполнены воодушевлением, а мать совсем выбилась из сил, но все они стремились на поиски приключений.

Какой-то глава семейства стоял в толпе, сгрудившейся в два ряда у поручней, устремив сосредоточенный взор на запад, переносясь мысленно через эти тысячи миль, гадая, что ждет их там и не лучше ли было бы остаться в Питтсбурге? Одинокие парни в мятых шляпах и джинсах подобными сомнениями не страдали – по крайней мере, не подавали вида, – они весело передавали по кругу бутылку, а один выводил под мелодион^[40]:

 
Эй, скажи-ка, дружок, есть ли рома глоток?
Дуда-дуда, ду-да!
Я тебе бы налил, у самого кабы был,
Ду-дади-да, ду-дэй!
 

Потом, хлопая и топая, его приятели подхватывали припев:

 
Ветер мчится, фью-фью!
В Калифорни-йю!
Говорят, там край богатый!
Золота! – греби лопатой!
В Сакраменто – о-оу!
 

Теперь уж вы эту песенку вряд ли услышите, разве что на корабле, поднимающем якорь, да и сомневаюсь, что в ней прозвучит та же интонация бесшабашной надежды, которую слышал я там, у Батон-Руж. Ее и тогда приняли неоднозначно: «А не заткнулись бы вы?» – кричали желающие выспаться, на что оптимисты отвечали дружным: «Убирайтесь к чертям, хотим петь – и поем!» Потом заплакал ребенок, и певцы угомонились, ворча и пересмеиваясь. Вспоминая про тот случай, я всегда испытываю странное чувство: в ту ночь мне даже и в голову не приходило, что у меня, у Сьюзи и наших шлюх, коль уж на то пошло, есть хоть что-то общее с этой сгрудившейся на главной палубе толпой, но на самом деле, сами того не зная, мы оказались частью одной, чертовски многочисленной компании, которая в наши дни уже вошла в фольклор. Следом за нами пришли миллионы, но мы были людьми «сорок девятого года».

Впрочем, дорога в бессмертие еще терялась в расплывчатом будущем. Бросив окурок за борт, я сказал сам себе: «Мне наплевать, чего хотят остальные; я направляюсь домой. Да, дорога будет длинной, и пусть это будет „Калифорни-ийя!“ – тоже не возражаю. Если по пути получится разжиться кое-чем, особенно за счет этой жирной потаскухи, удовлетворенно посапывающей в каюте, я тоже не против – должна же она расплатиться со мной за те многочисленные экзерсисы, что я устроил – и еще, без сомнения, устрою, прежде чем наше путешествие подойдет к концу. Способы пересечь Америку встречаются и похуже». Так по наивности своей думал я. Будь у меня хоть немного здравого смысла, я последовал бы за окурком своей чируты и рискнул бы шкурой, уходя от врагов, рыскающих в поисках меня по всей долине Миссисипи.