– Он окончил Оксфордский университет, – многозначительно произнес мистер Райли и, крепко сжав губы, посмотрел, какой эффект произвело на мистера Талливера это вдохновляющее обстоятельство.

– Как, он пастор? – произнес мистер Талливер с сомнением в голосе.

– Да, и к тому же магистр искусств. Я слышал, что епископ очень высокого мнения о нем. Да, ведь это епископ и дал ему его приход.

– А! – сказал мистер Талливер, для которого что Оксфорд, что магистр искусств были понятия равно чуждые и удивительные. – Но зачем ему тогда Том?

– Видите ли, дело такое: он любит учить и сам желал бы продолжать занятия науками, а его приходские обязанности почти не предоставляют ему для этого случая. Поэтому он не прочь взять одного-двух учеников, чтобы с пользой проводить свой досуг. Мальчики будут как в родной семье – лучше и придумать нельзя, – все время под присмотром Стеллинга.

– А добавку пудинга станут давать бедному мальчонке, как вы думаете? – спросила миссис Талливер, к тому времени снова занявшая свое место. – Редко кто так любит пудинг, да и растет он к тому же! Даже подумать страшно, что ему, может, не придется есть досыта.

– А сколько это будет стоить? – спросил мистер Талливер; инстинкт подсказывал ему, что услуги этого несравненного магистра искусств обойдутся ему в изрядную сумму.

– Я знаю пастора, который берет полтораста фунтов с младших учеников, а его даже не сравнить со Стеллингом – человеком, о котором я говорю. Мне известно из достоверных источников, что одна уважаемая персона в Оксфорде сказала о нем: «Стеллинг, если бы захотел, мог бы достичь самых высоких степеней». Но он не гонится за университетскими отличиями. Он человек спокойный, шума не любит.

– А, это неплохо… это неплохо, – сказал мистер Талливер. – Но сто пятьдесят фунтов – неслыханная цена. У меня и в мыслях не было платить так много.

– Хорошее образование, разрешите вам сказать, Талливер, стоит этих денег. Но Стеллинг скромен в своих требованиях, он человек не жадный. Не сомневаюсь, что он согласится взять вашего парнишку за сто фунтов, а на это не всякий священник пойдет. Я напишу ему, если хотите.

Мистер Талливер потер колени и с задумчивым видом посмотрел на ковер.

– А он, не ровен час, не холостяк? – вставила миссис Талливер. – Я не очень-то высоко ставлю домоправительниц. У моего брата – царство ему небесное – была одно время домоправительница. Так она вынула половину перьев из лучшей перины, запаковала их и куда-то отправила; а сколько белья она перетаскала, трудно и сказать… Стотт ее звали. У меня сердце не на месте будет, ежели мы пошлем Тома в дом с управительницей. Ведь ты этого не сделаешь, мистер Талливер?

– Могу рассеять ваши опасения на этот счет, миссис Талливер, – сказал мистер Райли, – Стеллинг женат на такой милой маленькой женщине, какую только можно пожелать себе в жены. На свете нет более доброго существа; я ее хорошо знаю, и отца ее, и мать. У нее с вами много общего – такой же цвет лица и светлые вьющиеся волосы. Она из хорошей мадпортской семьи: ее не выдали бы за кого попало. Но такие люди, как Стеллинг, на каждом шагу не встречаются… И он довольно разборчив в своих знакомствах. Однако, я думаю, у него не будет никаких возражений против вашего сына… уверен, что не будет, если я его порекомендую.

– Интересно знать, что он может иметь против мальчугана, – несколько резко сказала миссис Талливер, задетая в своих материнских чувствах. – Славный румяный парнишка, любо-дорого смотреть.

– Но я вот о чем думаю, – заговорил мистер Талливер, оторвавшись наконец от созерцания ковра, и, склонив голову набок, посмотрел на мистера Райли. – Боюсь, пастор занят слишком уж высокими материями, чтобы сделать из парня делового человека. Я всегда полагал, что пасторов обучают таким вещам, которых по большей части пальцами не пощупаешь. А мне для Тома не это нужно. Я хочу, чтобы он знал счет, и писал как по-печатному, и быстро до всего доходил, и знал, что у людей на уме и как прикрыть мысли такими словами, за которые тебя к суду не притянут. Куда как приятно, – заключил мистер Талливер, покачивая головой, – показать человеку, что ты о нем думаешь, и не быть за это в ответе.

– Ах, любезный мой Талливер, – сказал мистер Райли, – вы совершенно заблуждаетесь насчет духовенства; лучшие школьные учителя – из духовного сословия. Те же, кто не из духовных, обычно люди самого низкого пошиба…

– Да, этот Джейкобз, у которого Том сейчас учится, как раз такой и есть, – прервал его мистер Талливер.

– Без сомнения… Чаще всего это люди, которых постигла неудача в другом деле. Ну а священник – джентльмен по профессии и воспитанию, к тому же достаточно сведущий и в состоянии дать ученику основательную подготовку, чтобы тот с честью мог подвизаться в дальнейшем на любом поприще. Есть, конечно, священники, которые только и знают что свои книги, но можете быть уверены, Стеллинг не из их числа. Он не витает в облаках, разрешите вам сказать. Вы только намекните ему, чего вам надо, и этого будет достаточно. Вот вы говорили о счете; так вам стоит только сказать: «Я хочу, чтобы мой сын досконально знал арифметику», и остальное можете предоставить ему.

Мистер Райли умолк, и мистер Талливер, несколько успокоенный в своих сомнениях, мысленно повторил несколько раз, обращаясь к воображаемому мистеру Стеллингу: «Я хочу, чтобы мой сын хорошо знал арихметику».

– Понимаете, мой любезный Талливер, – продолжал мистер Райли, – для такого глубоко образованного человека, как Стеллинг, не составит труда взяться за любую отрасль науки. Когда мастеровой владеет своим инструментом, ему все равно, что смастерить – дверь или окно.

– Что правда, то правда, – согласился мистер Талливер, уже почти убежденный в превосходстве учителей из духовных.

– Вот что я сделаю, – сказал мистер Райли, – и я не стал бы это делать для первого встречного. Когда вернусь в Мадпорт, я повидаю тестя Стеллинга или черкну ему несколько слов – что, мол, вы хотите устроить своего сынка к его зятю. Полагаю, Стеллинг напишет вам и поставит в известность о своих условиях.

– Ну, это еще не к спеху, правда? – вступила в разговор миссис Талливер. – Я надеюсь, мистер Талливер, ты не пошлешь Тома в школу раньше Иванова дня. Он пошел к Джейкобзу на Благовещение, и видишь, что из этого вышло.

– Еще бы, Бесси, еще бы! Никогда не вари пива на худом солоде в Михайлов день, не то пиво худое выйдет, – сказал мистер Талливер, улыбаясь и подмигивая мистеру Райли с естественной гордостью человека, который может похвастаться миловидной женой, заметно уступающей ему в умственных способностях, – но, верно, время еще терпит, здесь ты попала в самую точку, Бесси.

– Однако лучше все же не откладывать этого в долгий ящик и договориться сейчас, – спокойно заметил мистер Райли, – у Стеллинга могут быть и другие предложения, а я знаю, что он не возьмет больше двух-трех учеников, а может, и того меньше. На вашем месте я начал бы переговоры со Стеллингом немедля. Нет необходимости посылать к нему мальчика раньше лета, но осторожность никогда не мешает, и я бы принял меры, чтобы мне кто-нибудь не перебежал дорогу.

– А что ж, и то верно, – согласился мистер Талливер.

– Отец, – прервала их Мэгги, которая снова незаметно пробралась к самому креслу мистера Талливера и с полуоткрытым ртом слушала разговор, держа куклу вниз головой и придавив ее носом к спинке кресла, – отец, а далеко это, где Том станет учиться? Мы будем когда-нибудь к нему туда ездить?

– Не знаю, дочка, – ласково ответил отец. – Спроси лучше мистера Райли.

Мэгги немедля подошла к мистеру Райли и, став прямо перед ним, спросила:

– Скажите, пожалуйста, сэр, далеко это?

– О, очень, очень далеко, – ответил этот джентльмен, считавший, что всерьез с детьми следует говорить, только когда они капризничают. – Тебе придется раздобыть семимильные сапоги, чтобы к нему попасть.

– Ну конечно! – воскликнула Мэгги, тряхнув головой, и, надувшись, отвернулась; на глазах у нее выступили слезы. Противный этот мистер Райли… Ясно, он считает ее дурочкой и ни во что не ставит.

– Замолчи, Мэгги, как не стыдно – пристаешь с вопросами и болтаешь невесть что, – сказала мать. – Поди сядь на скамеечку, и чтоб тебя не было слышно. Но, – добавила миссис Талливер, у которой тоже пробудились некоторые опасения, – неужели это так далеко, что я не смогу обстирывать его и чинить ему платье?

– Миль пятнадцать, не больше, – успокоил ее мистер Райли. – Вы можете с полным удобством съездить за один день туда и обратно. А не то… Стеллинг гостеприимный, милый человек – он будет только рад, если вы останетесь переночевать.

– Боюсь, это слишком далеко, со стиркой ничего не выйдет, – печально произнесла миссис Талливер.

К счастью, подали ужин, и это отсрочило обсуждение вопроса и избавило мистера Райли от необходимости предложить какой-нибудь выход или компромисс – иначе он, несомненно, счел бы своим долгом это сделать: мистер Райли, как вы могли уже заметить, был весьма обязательный джентльмен. И действительно, он взял на себя труд рекомендовать мистера Стеллинга своему другу Талливеру, отнюдь не ожидая, что это принесет непосредственную и ощутимую выгоду ему самому. Правда, кое-что как будто намекало и на обратное, и это могло ввести в заблуждение чересчур проницательного наблюдателя, ибо ничто не уводит нас так далеко от истины, как проницательность, если она случайно нападет на ложный след. Считать, что люди в своих словах и поступках руководствуются определенными мотивами, идут по заранее намеченному пути, – все равно что бить дальше цели. Козни и происки предусмотрительной алчности, стремящейся к осуществлению своих эгоистических замыслов, встречаются куда чаще на сцене, нежели в действительной жизни. Они требуют слишком большого умственного напряжения, чтобы в них можно было обвинить большинство наших братьев-прихожан. Можно и без особых усилий испортить жизнь своим ближним; мы достигаем этого снисходительной уступкой и беспечной забывчивостью, мелким вероломством, которое сами едва ли сумеем объяснить, и мелким обманом, жалкой подачкой, бестактной лестью и наспех состряпанной клеветой. Все мы живем сегодняшним днем, у каждого из нас есть небольшая семейка неотложных желаний, и мы только и в силах, что урвать кусочек, дабы утолить голод этого прожорливого выводка, редко задумываясь о зерне для посева или об урожае будущего года.

Мистер Райли был делец и не пренебрегал собственными интересами, однако даже он чаще был движим неясными побуждениями, нежели дальновидными расчетами. Его не связывали с преподобным Уолтером Стеллингом узы дружбы; напротив, он даже мало был знаком с этим магистром искусств и его познаниями… далеко не достаточно, быть может, чтобы оправдать ту уверенность, с какой он рекомендовал его своему другу Талливеру. Правда, мистер Райли считал его превосходным знатоком латыни, – по крайней мере, так о нем отозвался Гэдсби, брат которого преподавал в Оксфорде и чье мнение было для мистера Райли в данном случае более веским, чем собственное. Хотя сам мистер Райли и получил в мадпортской Открытой школе некоторое представление об античной литературе и ему казалось, что в общих чертах он латынь понимает, разобраться в каком-нибудь латинском тексте было для него не так-то просто. Несомненно, его юношеское знакомство с «De Senectute»^[6] и четвертой книгой «Энеиды» оставило на нем неуловимый отпечаток, но классический аромат ныне уже был утерян и ощущался только в изысканном слоге и пафосе его речей на аукционах… Кроме того, Стеллинг был из Оксфорда, а там – впрочем, нет, это, кажется, в Кембридже – все хорошие математики. Ну, не важно, человек, получивший университетское образование, может учить всему, чему пожелает, – особенно такой человек, как Стеллинг, который своей речью на городском обеде, данном по случаю какого-то политического события, произвел столь хорошее впечатление, что все сошлись на одном: этот зять Тимпсона не дурак. Естественно было ожидать от обитателя Мадпорта, прихожанина церкви Святой Урсулы, что он не преминет оказать услугу зятю Тимпсона, тем более что Тимпсон был одним из самых влиятельных людей в приходе, через его руки проходили крупные сделки и он мог быть весьма полезен. Мистеру Райли нравились такие люди даже независимо от того, что в случае их благосклонности в его карман могли перекочевать деньги из карманов людей менее достойных; и ему было приятно представить себе, как, вернувшись домой, он скажет Тимпсону: «Я раздобыл для вашего зятя хорошего ученика». У Тимпсона был полон дом дочерей. Мистер Райли мог ему посочувствовать. Кроме того, он не мыслил себе воскресной службы без Луизы Тимпсон – он так привык за пятнадцать лет видеть ее лицо и светлые локоны на фоне высокой спинки дубовой скамьи; было вполне естественно, чтобы ее муж оказался учителем, достойным всяческих похвал. К тому же у мистера Райли не было никаких оснований отдать предпочтение кому-либо другому из известных ему учителей. Почему бы в таком случае не рекомендовать Стеллинга? Его друг Талливер попросил у него совета. Откажись он его дать, это внесло бы холодок в дружескую беседу. Ну а если уж высказывать свое мнение вообще – глупо не сделать этого с таким видом, будто вы полностью убеждены в том, что говорите, и имеете для этого все основания. А коль скоро вы высказали свое мнение, вы дали ему жизнь и, естественно, начинаете любить свое детище. Поэтому мистер Райли, не зная о мистере Стеллинге ничего дурного и желая ему добра (если у мистера Райли вообще были на этот счет какие-нибудь желания), едва успев его рекомендовать, стал с восхищением думать о человеке, рекомендованном столь высоким авторитетом, как он сам, и вскоре почувствовал к предмету разговора такой горячий интерес, что, откажись в конце концов мистер Талливер послать Тома к Стеллингу, Райли счел бы своего «друга старой школы» совершеннейшим болваном.

Если вы находите, что мистер Райли заслуживает сурового порицания за то, что дает рекомендации, не имея на то достаточных резонов, поверьте мне, вы к нему слишком строги. Почему вы думаете, что тридцать лет назад аукционист-оценщик, почти забывший свою школьную латынь, должен был проявить особую щепетильность, когда мы не всегда встречаем ее у джентльменов ученых профессий даже в наш высоконравственный век?

К тому же человеку, преисполненному млека добросердечия, трудно устоять против великодушного поступка, а не можем же мы быть великодушны ко всем сразу. Даже природа иной раз поселяет докучного паразита на теле животного, которому она вовсе не желает зла. Ну и что же? Мы восхищаемся ее заботой о паразите. Если бы мистер Райли воздержался от рекомендации, для которой не имел веских оснований, он не мог бы предложить мистеру Стеллингу выгодного ученика, и это было бы весьма прискорбно для преподобного джентльмена. Примите также в расчет, что все эти смутные соображения – о том, что следует быть в ладу с Тимпсоном, что нехорошо отказывать в совете, когда к тебе за ним обращаются, и надо что-нибудь сказать, а если уж говоришь, то говори убедительно, и что не худо внушить другу Талливеру еще больше уважения, – приятно щекотавшие самолюбие мистера Райли и, в сочетании с пылающим камином, горячим грогом и кое-какими другими неуловимыми ингредиентами, определившие позицию, которую он занял в этом вопросе, так и остались бы втуне.