Замыслы Мэгги были, как обычно, значительно шире, чем мог себе представить Том. Решение, созревшее у нее в уме, после того как скрылись из виду Том и Люси, не ограничивалось тем, что она просто уйдет домой. Нет, она убежит совсем – убежит к цыганам, и Том никогда больше ее не увидит. Идея эта ни в коей мере не была для Мэгги нова; ей так часто приходилось слышать: «форменная цыганка», «дикарка», что ей, когда она чувствовала себя несчастной, казалось, будто единственный способ спастись от насмешек, не выделяться из окружающей среды – это поселиться на выгоне в маленьком коричневом шатре. Она не сомневалась, что цыгане с радостью ее примут и будут относиться к ней с уважением, – ведь она знает куда больше их. Однажды она намекнула об этом Тому и предложила, чтобы он вымазал себе лицо в коричневый цвет и они убежали бы вместе, но Том с презрением отверг этот план, заметив, что все цыгане – воры, что живут они впроголодь и ездить им приходится только на ослах. Однако сегодня Мэгги почувствовала, что страдания ее достигли того предела, за которым единственное прибежище – цыгане. Свое место у подножия дерева она покинула с сознанием, что наступил переломный момент в ее жизни: она убежит прямо на Данлоуский выгон, где, конечно, найдет цыган, а противный Том и остальные ее родственники, которые вечно ее за все бранят, никогда ее больше не увидят. Пустившись бежать, она подумала об отце, но примирилась с мыслью о разлуке с ним, решив, что пошлет ему тайком записку с цыганенком, который сразу скроется, не сказав, где она, и в ней сообщит отцу, что ей хорошо и она счастлива и по-прежнему его любит.
Мэгги скоро совсем запыхалась от бега, но к тому времени, как Том вновь добрался до пруда, она уже оставила позади три длинных поля и была у проселочной дороги, ведущей к большаку. Она остановилась на минутку перевести дух и подумала, что убегать не так уж приятно, пока не доберешься до самого места, где живут цыгане, но решимость ее не ослабела. Вскоре она вышла через ворота на незнакомый ей проселок – из дома в Гэрум-Фёрз они шли совсем другим путем, – но она чувствовала себя здесь в большей безопасности: теперь-то уж ее наверняка не догонят. Вскоре она не без страха заметила двух мужчин, идущих впереди нее по проселку. Она не подумала о том, что может встретить чужих людей: ее слишком поглощала мысль, что ее будут искать свои. Грозные незнакомцы были в потрепанной одежде, с красными, воспаленными лицами, у одного – узелок на палке через плечо. Мэгги боялась, что они неодобрительно отнесутся к ее бегству из дому, но, к ее удивлению, мужчина с узелком остановился и жалобно и вместе подобострастно спросил, нет ли у нее монетки для бедного человека. У Мэгги было в кармане шесть пенсов – подарок дядюшки Глегга, – которые она тут же вытащила и с вежливой улыбкой протянула этому «бедному человеку», надеясь, что он оценит ее щедрость.
– Больше денег у меня нет, – произнесла она, как бы извиняясь.
– Спасибо, маленькая мисс, – сказал мужчина менее благодарным и почтительным тоном, чем она ожидала; она даже заметила, как он ухмыльнулся и подмигнул товарищу.
Мэгги поспешила дальше, ощущая на затылке их взгляды, и тут же услышала их громкий смех. Ей вдруг пришло в голову, что они приняли ее за помешанную. Том ведь сказал, что с обрезанными волосами она похожа на дурочку; слова эти причинили ей слишком острую боль, чтобы она могла их легко забыть. К тому же она была без пальто, лишь в пелерине и капоре. Ясно, что в таком виде не произвести хорошего впечатления на прохожих. Поэтому Мэгги решила идти полем, только по другую сторону проселка, чтобы не очутиться снова во владениях дядюшки Пуллета. Она свернула в первые ворота, которые оказались незапертыми, и, пробираясь вдоль изгородей, от всей души наслаждалась уединением после недавней унизительной встречи. Она привыкла бродить в одиночестве по полям и чувствовала себя там более уверенно, чем на большой дороге. Иногда ей приходилось перелезать через высокие ворота, но в том не было большой беды: она все дальше уходила от возможного преследования. Верно, скоро будет Данлоу-Коммон или какой-нибудь другой выгон; отец как-то говорил при ней, что, куда ни пойдешь, непременно наткнешься на выгон. Мэгги надеялась, что так оно и будет, – она очень устала и проголодалась, а пока не доберешься до цыган, вряд ли можно рассчитывать на хлеб с маслом. Было еще совсем светло, так как тетушка Пуллет, придерживаясь обычая Додсонов все делать пораньше, пила чай в половине пятого по солнцу и в пять по кухонным часам; и хотя с тех пор, как Мэгги пустилась в путь, прошло не меньше часа, на полях еще не начинали сгущаться сумерки и ничто не напоминало ей о приближении ночи. Все же ей казалось, что она, право, прошла очень много. И почему это, интересно, выгона все нет и нет? Она все еще не вышла за пределы Гэрума, богатого прихода со множеством пастбищ, и только раз увидела вдалеке человека. Это, пожалуй, было даже удачно, люди могли оказаться слишком невежественны, чтобы понять всю естественность ее желания попасть к цыганам; с другой стороны, неплохо бы встретить кого-нибудь, кто показал бы ей дорогу, не входя в расспросы о ее личных делах.
Наконец зеленые поля окончились, и Мэгги очутилась перед воротами, сквозь которые увидела проселок, окаймленный широкой полосой травы. Ей никогда раньше не приходилось видеть такого широкого проселка, и, неизвестно отчего, он навел ее на мысль, что выгон где-нибудь тут рядом; возможно, потому, что она заметила пасущегося на обочине осла с колодкой на ноге, а она видела как-то осла, так же безжалостно прикованного к месту, когда ехала с отцом в двуколке по Данлоу-Коммон. Мэгги пролезла между планками ворот и пошла дальше, несколько приободрившись, хотя ее и преследовали образы Аполлиона[20], и разбойника с пистолетом, и ухмыляющегося – рот до ушей – карлика в желтом, и другие самые разнообразные страхи. У бедной маленькой Мэгги отвага, вызванная охватившим ее порывом, уживалась с робостью, проистекавшей от слишком живого воображения. Очертя голову кинулась она в это рискованное предприятие – поиски неведомых родичей-цыган, а сейчас, когда очутилась в незнакомых местах, едва осмеливалась глядеть по сторонам из страха увидеть злого кузнеца в кожаном фартуке, который, подбоченясь, будет скалить на нее зубы. У нее испуганно забилось сердце, когда она заметила торчащие из-за бугра босые пятки; они показались ей чем-то отвратительным, сверхъестественным – какие-то копыта дьявола. Она была слишком возбуждена, чтобы сразу разглядеть, что их продолжением служит рваная одежда и голова, покрытая жесткой черной шевелюрой. Это был спящий мальчик, и Мэгги на цыпочках пробежала мимо, чтоб не разбудить его. Ей и на ум не пришло, что это один из ее друзей-цыган, который, по всей вероятности, окажет ей самый радушный прием. Но так оно и было, ибо за следующим поворотом дороги она и впрямь увидела струйку голубоватого дыма и небольшой черный шатер – убежище, которое должно было укрыть ее от всех тех позорных оскорблений, каким она подвергалась в цивилизованном мире. Она даже обнаружила у костра высокую женскую фигуру – это, несомненно, Старшая, цыганка-мать, в ведении которой находится чай и прочая бакалея; странно, почему это она, Мэгги, не чувствует особой радости? Мэгги очень удивило, что в конце концов она нашла цыган не на выгоне, а на дороге; по правде говоря, это ее даже разочаровало. Она не представляла себе жизни цыган иначе, как на таинственном бескрайнем выгоне с песчаными ямами, в которых можно прятаться и где до тебя никто не доберется. Однако она продолжала идти вперед, утешая себя мыслью, что цыгане, наверно, ничего не знают о полоумных, поэтому можно не опасаться, что они с первого взгляда примут ее, по ошибке, за помешанную. Она, по-видимому, уже привлекла к себе внимание, так как высокая фигура медленно двинулась ей навстречу. Это оказалась молодая цыганка с младенцем на руках; когда она подошла ближе, Мэгги не без страха глянула на нее и тут же успокоилась, подумав, что тетушка Пуллет и все прочие были правы, называя ее цыганкой: это лицо с блестящими черными глазами в обрамлении длинных волос действительно чем-то напоминало ту рожицу, которую она привыкла видеть в зеркале, пока не остриглась.
– Куда идешь, моя маленькая барышня? – спросила цыганка с угодливой почтительностью в голосе.
Это было удивительно приятно – как раз то, чего ожидала Мэгги. Цыгане сразу увидели, что она леди, и готовы были соответственно к ней относиться.
– К вам, – ответила Мэгги с таким чувством, будто повторяет слова, которые много раз говорила во сне. – Я пришла, чтобы жить с вами. Можно?
– Вот как славно! Ну, пойдем. Какая милая маленькая барышня! – сказала цыганка, беря ее за руку. Она очень понравилась Мэгги, только неплохо бы, если б она была почище.
Подойдя к костру, они застали там целую компанию. На земле, обхватив руками колени, сидела старая цыганка и время от времени помешивала вертелом в круглом чугуне, распространявшем аппетитный запах; два маленьких кудлатых цыганенка лежали ничком, опершись на локти, наподобие миниатюрных сфинксов; безмятежный осел тянулся мордой к высокой девочке, которая, развалясь на земле, чесала ему нос и угощала, к его великому удовольствию, превосходным ворованным сеном. Косые лучи заходящего солнца ласково освещали их, и Мэгги подумала, что эта сцена выглядит очень мило и уютно, только поскорей бы уж они накрывали на стол. Все будет совершенно чудесно, когда она научит их умываться и приохотит к чтению. Правда, ее несколько смутило, что молодая женщина заговорила со старухой на непонятном языке, а высокая девочка, кормившая осла, приподнялась и, не поздоровавшись с ней, во все глаза стала ее разглядывать. Наконец старуха сказала:
– Что, моя красавица, ты пришла, чтобы остаться с нами? Садись и расскажи нам о себе.
Это было прямо как в книжке. Мэгги нравилось, что ее называют красавицей и обращаются с ней так почтительно. Усевшись, она начала:
– Я ушла из дому, потому что мне там плохо и я хочу быть цыганкой. Я буду жить с вами, если вы не против, и научу вас разным вещам.
– Ах ты, моя умница! – воскликнула женщина с ребенком, садясь рядом с Мэгги и пуская малыша поползать. – А какая у нее хорошенькая шляпка и платьице, – добавила она.
Сняв с Мэгги капор и рассматривая его, она сказала что-то старухе на незнакомом языке. Высокая девочка схватила капор и, ухмыляясь, напялила себе на голову задом наперед; но Мэгги твердо решила не подавать виду, что это ей неприятно.
– Я вовсе не хочу носить капор, мне больше нравится красный платок, как у вас, – сказала она, обращаясь к сидящему рядом новому другу. – У меня были длинные волосы, но я вчера их обрезала; я думаю, они скоро снова отрастут, – добавила она извиняющимся тоном, полагая, что цыгане, возможно, питают особое пристрастие к длинным волосам. В этот миг Мэгги даже забыла про голод – так ей хотелось снискать расположение цыган.
– О, какая славная маленькая барышня… и богатая, видно, – заметила старуха. – Ты, верно, живешь в красивом доме?
– Да, у нас очень хороший дом, и я очень люблю реку, где мы удим рыбу, только мне часто бывает грустно. Мне хотелось захватить с собой книги, но я, понимаете, очень торопилась. Я могу и так рассказать вам почти все, что там написано, я читала их много раз, вам понравится. И про географию могу – это про то, где мы живем, – очень интересно и может пригодиться. Вы слышали когда-нибудь о Колумбе?
У Мэгги засверкали глаза и вспыхнули щеки; она и впрямь принялась учить цыган, оказывать на них благотворное влияние. Цыгане слушали, несколько озадаченные; правда, их внимание отчасти было отвлечено содержимым ее кармана, который новая подруга Мэгги, сидевшая справа, опустошила, не доводя об этом до ее сведения.
– Это место, где ты живешь, моя маленькая барышня? – спросила старуха при упоминании о Колумбе.
– О нет! – ответила Мэгги, глядя на нее с некоторым сожалением. – Колумб был замечательный человек, он открыл полсвета; а на него надели цепи и очень плохо с ним обращались, понимаете… Об этом написано в моей книжке, где вопросы и ответы по географии… Но может, это слишком длинная история, чтобы рассказывать ее до чая… Мне так хочется есть!
Последние слова вырвались у Мэгги помимо ее воли; покровительственно-поучающий тон неожиданно сменился просто жалобным.
О проекте
О подписке