Глава 7

Четверг. День. Нескончаемое объятье Лейни. Обычно Лейни приходит по вторникам, но она утверждает, что была поблизости.

– Ты живешь поблизости, – замечаю я глупо.

– Точно, – соглашается она, краснея. Два часа пополудни, и я уже пропустил для разогрева несколько глотков “Джека Дэниелса”. На Лейни обтягивающая блузка без рукавов, а ложбинка на ее груди – словно теплая манящая улыбка, поэтому я оставляю придирки. Лейни жарко дышит мне в ухо, ее пальцы паутиной оплетают мой затылок, зарываются в волосы, мое лицо прижато к ее плечу, усыпанному светлыми веснушками. Что-то творится с нашими ногами – они занимают какую-то хитрую позицию и переплетаются, хотя мы стоим, так что я через джинсы чувствую, как горячо у нее между ног, и я уверен, что она чувствует, как у меня в штанах зарождается движение.

Это неправильно, думаю я.

Бога нет, думаю я.

Хейли, думаю я.

А потом – Хейли нет.

И в этот момент я отодвигаюсь и целую Лейни прямо в пухлые, ягодно-красные губы, захватываю в горсть ее рыжие волосы на шее. Ее губы ждут меня, они уже приоткрыты, язык проворно обвивается вокруг моего, проникает в мой рот. Поцелуй длится вечность. Фактически это несколько поцелуев, слившихся в один, словно связанные вместе коробки овсяных хлопьев в супермаркете, – непрерывная схватка языков, смешение губ. Ведь если мы остановимся, будет время одуматься, но из раздумий ничего хорошего не выйдет. Из того, что я трахну Лейни, тоже вряд ли получится что-то хорошее, и я это знаю, но кого это когда останавливало? Во вторник мы были на волосок от опасности. Сегодня Лейни нарядилась, чтобы бить наверняка: глубокое декольте, короткая обтягивающая юбка, длинные ноги натерты маслом для загара “Коппертон” до легкого блеска. Другого выхода просто нет. Я сдался без боя.

Наши руки яростно рассекают воздух, словно мы танцовщики из Гонконга: ладони сжимают, гладят, ласкают, шарят под одеждой. Ее пальцы порхают по моей спине, залезают ко мне под футболку, впиваются в кожу, мои пальцы скользнули ей под юбку и стиснули ее обнаженный зад. Разве сейчас перестали носить нижнее белье? Я, например, ношу. И если честно, это может стать проблемой. Но Лейни одной рукой расстегивает пряжку моего ремня и крепко обхватывает меня пальцами, штаны и трусы сползают мне на колени. Она пытается взобраться на меня прямо там, прислонив меня спиной к холодильнику, к нашим ногам сыплются магниты в форме фруктов и старые календари. Но когда и кому это удавалось? Лейни на каблуках одного роста со мной, и нам просто не удается найти правильную позицию. Я замечаю, что ее взгляд падает на кухонный стол, но за ним я обычно ем. Правда в том, что, хоть я и люблю секс так же сильно, как любой другой парень, который год не трахался, но я знаю, что на полу можно получить синяк, на ковре – натереть колено (вопреки тому, что мы видим в кино), поэтому ничто не сравнится со старой доброй кроватью. О нашей с Хейли спальне и речи быть не может, поэтому я веду Лейни в гостевую спальню в подвале. Здесь она выскальзывает из одежды и растягивается на одеяле всем своим длинным тренированным телом. Она призывно смотрит на меня, приоткрыв рот – как птенец в гнезде, ждущий, когда мать принесет ему в клюве червя. “Скорей”, – произносит она хриплым от возбуждения голосом, когда я на секунду запутываюсь в футболке. Это единственное слово, которое было сказано за все время, что мы занимались сексом.

Более чем странно целовать чьи-то губы – чужие, не Хейли, проводить по изгибам незнакомой груди сначала пальцами, потом языком, слышать, как кто-то другой дышит, стонет, приноравливаться к ритму чьих-то мерно двигающихся бедер. Я не знаю, что ей нравится, мне незачем смотреть ей в глаза – наверно, поэтому я избегаю ее взгляда. Лейни сладострастна – в хорошем смысле слова, а не в том, которое иногда употребляется как эвфемизм. Но она крупнее Хейли, есть что-то пугающее в ее арбузных грудях, широких мощных плечах и пышных бедрах. Спустя некоторое время она перекатывается и садится на меня верхом; когда Лейни наклоняется, меня на мгновение охватывает клаустрофобия. Но внутреннее устройство в отличие от внешнего от модели к модели не меняется, и как только я вхожу в нее, все встает на свое место. Пока мы занимаемся сексом, она тесно прижимается открытым ртом к моим губам. Язык Лейни яростно мечется у меня во рту, и ее стоны перекликаются с ритмом движения наших тел. Она сильно прикусывает мою нижнюю губу, и я чувствую вкус собственной крови, но Лейни тут же слизывает ее.

Честное слово, я изо всех сил пытаюсь не думать о Хейли, я стараюсь раствориться в настойчивых безудержных движениях Лейни, в том, насколько она неутомима и естественна в своей страсти, но даже когда она громко стонет, я понимаю, что парю над нами, бесстрастно наблюдая всю сцену сверху, и поверьте: в том, чтобы увидеть себя со стороны во время секса, приятного мало. Неважно, красив ты или нет, – все равно чувствуешь себя идиотом, узрев глупое выражение своего лица, полуприкрытые глаза и решительно сжатые челюсти, когда в спешке натягиваешь какую-нибудь телку с таким видом, словно от этого зависят судьбы мира. Женщины во время секса закрывают глаза – не для того, чтобы представить себе Брэда Питта, но потому, что им не хочется видеть вашу глупую рожу. А Брэд Питт всего лишь приятное к этому дополнение.

Когда мне было шестнадцать, Клэр решила, что моя девственность меня тяготит, и уговорила свою подружку Нору Бартон со мной переспать. Нора была тощая, плоскогрудая, но она решила мне отдаться – пусть даже на слабо и для смеху, и поэтому для меня она была самой лучшей. Мы занялись сексом в моей спальне, Нора осталась у нас на ночь – якобы позаниматься с Клэр. Я помню, что все шесть или семь минут, пока мы трахались, я думал: “Так вот он какой, секс. Я занимаюсь сексом”, снова и снова, пытаясь хоть на секунду перестать думать и раствориться в новых ощущениях. А потом все кончилось, и Нора на цыпочках вернулась в спальню Клэр, чтобы перед сном вдоволь посмеяться надо мной и перемыть мне косточки, а я полчаса спустя сидел на своей кровати, с грустью ощущая, как мой член снова напрягается, и недоумевал, почему же я ничего не почувствовал.

Хейли умерла, а я занимаюсь сексом. Быть может, странность ситуации заключалась в этом: вот я в подвале трахаю жену соседа… а может, это Хейли… Я представляю себе ее обнаженное тело, и у меня на глазах внезапно выступают слезы. Но это снова Нора Бартон, и я могу поклясться, что ничего не чувствую, словно мне в пах сделали укол новокаина, – хотя я и слышу свои собственные стоны, которые становятся все громче и чаще.

А потом мы лежим рядом, и Лейни двумя пальцами водит по моей скользкой от пота спине, нежно целует мое лицо, и я чувствую легкий вкус пота на ее шее.

– Дуг, – шепчет она нерешительно, прерывая затянувшееся молчание.

– Лейни, – отвечаю я, чувствуя, как воздух наливается тяжестью.

– Нет, ничего, – отвечает она, помолчав, и это замечательно, потому что, если честно, говорить не о чем. От того, что она сказала только это и больше ничего, я испытываю к Лейни прилив теплого чувства благодарности и целую ее. И потому, что я поцеловал ее, она тоже целует меня, захватывая своими до невероятности пухлыми губами мои тонкие губы, ее зубы сжимаются, язык осторожно пробирается в мой рот. А я орудую пальцами меж ее влажных бедер; она переворачивается на живот и ложится на меня, проводит языком по моим соскам, и вот уже мы снова ласкаем друг друга. В этой позе Лейни удобнее, и теперь она направляет мои губы, куда ей хочется. Ее стоны становятся громче, а бедра раскачиваются ненасытно и дерзко. И поэтому мне удается раствориться в ней, в ее плоти, запахе, вкусе. Я испытываю настоящий оргазм. Потому что, потому что, потому что. Потому что Хейли умерла, и я в подвале занимаюсь сексом с замужней женщиной. Потому что теперь мне уже все равно. Потому что я одинок, пьян и хочу трахаться. Потому что, потому что, потому что.

Потому что я все равно затрахался.

Лейни уходит, на прощанье наградив меня долгим поцелуем и многозначительным взглядом, который обещает, что она скоро вернется.

– Сегодня все было просто чудесно, – шепчет она мне на ухо. – Как бы мне хотелось вернуться попозже, заниматься любовью ночь напролет, а утром проснуться в твоих объятиях.

Но она не может. Потому что мне нужно время, чтобы принять это, все обдумать, испытать муки совести, а еще потому, что меня трясет, когда вместо “заниматься сексом” или “трахаться” говорят “заниматься любовью”. Хейли никогда не говорила “заниматься любовью”. Это же просто глупо.

А сейчас Лейни пора ехать домой, готовить ужин для мужа и детей, а я уползу обратно в разворошенную кровать и заплачу в одиночестве, зарывшись головой в пахнущую сексом подушку, на которой осталось несколько темно-рыжих волос. Я всхлипываю громче, мое тело содрогается от рыданий, они пронзают меня, словно раскаленные клинки. Я никогда не изменял Хейли, даже никогда об этом не думал: значит, если я только что занимался сексом с кем-то еще, то Хейли и правда больше нет. Я и раньше знал, что ее уже нет, но теперь это знает и мое тело, и ощущение такое, как будто я узнал обо всем еще раз. Мне жаль Лейни – не потому, что мы поступили нехорошо, но потому что я знаю: мы снова займемся сексом, и это еще один шаг к жизни без Хейли, еще один шаг прочь от нее. Как каждые день и ночь. Как и накрывший меня, словно наковальня – героя мультфильма, обессиленный посткоитальный сон без сновидений, который вытесняет из моего сознания все связные мысли.

Глава 8

Послушайте. Я никогда ни о чем таком не думал.

Ради всего святого, мне двадцать девять лет. И мой рассказ должен быть одной из тех комедий, в которых романтический бездельник-горожанин находит настоящую любовь и взрослеет, а не этой хаотичной, абсурдной и жестокой трагедией. Чуть более трех лет назад я жил в небольшой студии в Вест-Виллидж, шлялся с друзьями по барам, напивался, трахался, что-то где-то писал, и меня то и дело выгоняли с разных бесперспективных работ. Я и представить себе не мог, что овдовею, буду жить один в долбаном Нью-Рэдфорде, в доме, который не покупал, и оплакивать покойную жену, которой, по-хорошему, не стоило выходить за меня замуж.

Вам знакомы такие, как я: в любой толпе найдется хитрожопый пофигист, из которого никогда не выйдет ничего путного. Я воображал себя кем-то вроде Роба Лоу в “Огнях святого Эльма”^[12] – за исключением саксофона, – но с возрастом понял, что Робу Лоу удача улыбнулась просто потому, что он был очень похож на Роба Лоу. А я слишком походил на Дуга Паркера, и, насколько я знаю, вряд ли Деми Мур не спала ночей, силясь придумать, как бы очутиться со мной в одной ванне.

Я был ребенком, о котором учителя всегда говорили: “Он способный мальчик, жаль, что не старается”, ребенком, который никогда не лез за словом в карман и одним метким замечанием мог нарушить дисциплину в классе, – тем, чьи шутки всегда заходили слишком далеко. Мои родители так часто слышали об этом на родительских собраниях, что в конце концов вообще перестали на них ходить, решив не думать о грустном и сосредоточиться на выдающихся достижениях моих сестер. Клэр была редкостной блядью, но ей хватило мозгов поступить в Йельский университет, там она гуляла направо и налево, вылезая из койки только для того, чтобы сесть за учебники, и получила ученую степень по клинической психологии. Потом она удивила нас всех, выйдя замуж за бесконечно занудного Стивена Айвза, наследника состояния “Органических удобрений для газонов Айвза”, и очертя голову бросилась осваивать ремесло до неприличия богатой домохозяйки. Можно было буквально услышать, как щелкнул выключатель, когда она отключила мозги и бросила карьеру, но, коль скоро мои предки были довольны, что она вышла за навозного наследника, все было прощено и забыто.

Дебби, которая на три года младше нас, казалось, с младых ногтей понимала, что все свои надежды и мечты родители связывают только с ней, и не разочаровала стариков. Она была круглой отличницей – из тех, кто хнычет и подает на апелляцию, если им на экзамене не ставят высшей оценки, и учителя в конце концов сдавались – только бы она заткнулась. Дебби с отличием окончила Гарвардскую школу права, сейчас она один из компаньонов в фирме на Манхэттене, название которой вызывает одобрительные кивки у тех, кто в этом понимает. У нее просторный офис с видом на Гудзон, личный секретарь и визитки на плотной бумаге с тиснеными серебром буквами. Где-то на пути ко всему этому Дебби потеряла чувство юмора – вероятно, потому, что по этому предмету нет контрольных, – теперь она редко смеется, а улыбки ее мимолетны и слегка похожи на гримасы обиды, и это очень жаль, потому что она была прелестной девочкой и улыбка ей очень шла. Она до сих пор красавица, но сейчас вокруг ее красоты словно натянуто ограждение из колючей проволоки.

Для университетов Лиги Плюща я не годился и со скрипом окончил Университет Нью-Йорка, получив степень бакалавра по английскому языку. Моих знаний не хватало абсолютно ни на что из того, что помогло бы мне заработать на жизнь. Насколько мне известно, на собеседованиях не принято писать эссе, а коли так, то не стоило и пытаться на них ходить. Так что пока мои друзья как один разорялись на костюмы в тонкую полоску от “Бриони” и устраивались на работу в инвестиционные банки и хедж-фонды, я сменил несколько PR-агентств, где писал лишенные логики пресс-релизы и откуда меня выпирали за различные нарушения корпоративной культуры. Работая в одном агентстве, я решил последовательно, предмет за предметом, воссоздать свою рабочую кабинку у себя дома. Каждый день я утаскивал несколько канцелярских принадлежностей – от бумажек для записей и ручек до степлеров – и прятал их за пределами офиса, как Тим Роббинс – грязь из тоннеля в “Побеге из Шоушенка”. Для более крупных предметов типа телефона и факса я принес спортивную сумку. Засыпался я на стенках кабинки – незаметно спереть их было невозможно, поэтому я подождал, пока закончится рабочий день, и сделал вид, что мне поручили отвезти стенки кабинки вниз на лифте. На охранника в холле это не произвело никакого впечатления, и на следующий день мне пришлось держать в конференц-зале ответ перед начальником отдела кадров и моим боссом Стефани, которая ошеломленно смотрела запись моего преступления с камер наблюдения.

– Не могу поверить, что это ты, – сказала Стефани, отводя взгляд от экрана.

– Камера прибавляет пять кило, – не растерялся я.

– Дуг, – проговорила она печально, и я видел, что она более чем когда бы то ни было раскаивается в том, что несколько недель назад переспала со мной после ужина с клиентами. В постели она была в туфлях на каблуках и приказала мне отшлепать ее, а потом по-ковбойски скакала на мне верхом. Утром до завтрака Стефани пережила все пять стадий тоски и заставила меня поклясться, что я никогда никому не скажу. А потом, раз уж все равно ничего не изменить, мы еще раз занялись сексом – чтобы скрепить наш пакт.

– Ты знаешь, что мне придется тебя уволить, – продолжила Стефани.

Я испытал что-то вроде облегчения, потому что мой план спереть ксерокс грозил обернуться ночным кошмаром с точки зрения логистики.