– Итак, одна из вас, – сказал мистер Уайлдер, протягивая руку, – вероятно, Джилл.

– Это я. – Джилл пожала протянутую руку.

– А-а, ну конечно. Счастлив познакомиться. Как мило, что вы здесь с нами. Прошу, садитесь, вот здесь, в центре стола.

Говорил он с сильным – и очень густым, на мой слух – немецким акцентом, чего я не ожидала. Никто не предупредил меня, что он немец. Я полагала, что он американец.

– Меня зовут Калиста, – сказала я, так и не дождавшись, когда Джилл меня представит.

– Прекрасно, прекрасно, – ответил мистер Уайлдер. – А это моя жена Одри, мой друг мистер Даймонд и его жена Барбара.

– Калиста, – повторила Одри. – Какое чудесное имя. Это английское имя?

– Я гречанка, – объяснила я. – Живу в Афинах.

Мы уселись за столик. Я между двумя мужчинами, Джилл между двумя женщинами. Мистер Даймонд с редеющей шевелюрой, в очках в проволочной оправе походил на большого ученого, вечно погруженного в свои непростые мысли. Я предположила, что нынешним вечером он будет не слишком многословен, и оказалась права. Его жена Барбара производила впечатление дамы дружелюбной либо, во всяком случае, наименее устрашающей в этой четверке. Я чувствовала себя не в своей тарелке, мягко выражаясь; за ужином в компании принято вести беседу – о чем я буду с ними говорить? Было бы проще, знай я хоть что-нибудь о мистере Уайлдере и его фильмах. Кинорежиссера я представляла себе так: молодой мужчина в спортивном костюме и бейсболке, приняв картинную позу, кричит из-за камеры “Снято!” и “Мотор!”. Однако мистер Уайлдер более походил на университетского профессора на пенсии или на пластического хирурга, разбогатевшего на подтяжке лица, столь жизненно необходимой многим обитателям Беверли-Хиллз.

Все четверо потягивали мартини. Спросили, не хотим ли и мы выпить бокальчик. Джилл ответила “да”, я ответила “нет”. Тем временем мистер Уайлдер был занят важной беседой с сомелье, завершившейся заказом двух бутылок вина, белого и красного. С особой настойчивостью мистер Уайлдер просил проследить, чтобы красное вино перелили в графин заранее, что ему и было обещано.

Перед нами лежали меню в кожаных переплетах. Я открыла свое меню. Английские названия блюд дублировались французскими, но шрифт был настолько завитушечный, что я почти ничего не понимала ни на одном языке. Заглянув на последнюю страницу с винной картой, я наткнулась на цену заказанного красного вина, и челюсть у меня отпала.

Мистер Уайлдер повернулся к Джилл:

– Как поживает ваш батюшка, позвольте спросить?

– Хорошо, – ответила Джилл.

– Замечательно. Рад слышать. – И продолжил, обращаясь к остальным, сидевшим за столом: – С отцом этой юной леди я познакомился в Лондоне во время войны. Он работал тогда в министерстве информации, и мы проводили много времени вместе, проясняя кое-какие вопросы. Он мне очень понравился.

– И вы по-прежнему общаетесь? – спросил мистер Даймонд.

Мистер Уайлдер пожал плечами:

– Иногда. Я не мастак писать письма. Последний раз мы виделись в Лондоне несколько лет назад, когда я работал над картиной о Холмсе. Посидели вместе в баре “Коннот”.

Джилл ничего не сказала, и тема сама собой закрылась. Я сочувствовала моей подруге: наверное, нелегко придумать, что бы такое сказать старому приятелю твоего отца, учитывая, что ты видишь его впервые в жизни. А кроме того, Джилл была опечалена разлукой со Стивеном, и это было отчетливо написано на ее лице.

– Вы любите устрицы? – огорошил нас вопросом мистер Уайлдер.

– Устрицы? – Я взяла меню и притворилась, будто читаю.

– Устрицы здесь очень хороши. Их вылавливают в заливе Гумбольдта. Верно, настоящие устрицы, французские, лучше. Но мы в Калифорнии.

– Тогда я, пожалуй, возьму устрицы, – сказала я.

– Они вам нравятся?

– Не очень.

– Тогда не берите. Не робейте и не стесняйтесь. Выбирайте что хотите. То, что вам нравится.

Он был добр к нам, хотя я и досадовала на него: зачем он заметил вслух, как мне неловко и страшно.

– А что вы закажете?

– Мы с женой, – ответил мистер Уайлдер, – возьмем дюжину устриц на двоих, а затем угостимся шатобрианом.

– Мы всегда заказываем одно и то же, когда приходим сюда, – вставила Одри.

– И давно вы сюда ходите?

– С тех пор как открылся ресторан. Билли – его владелец, так что…

Я уставилась на мистера Уайлдера:

– Правда?

– Я один из акционеров, – небрежным тоном пояснил мистер Уайлдер.

– Нам хотелось, – сказала Одри (и я отметила про себя местоимение первого лица множественного числа), – привнести немного Парижа в Беверли-Хиллз. Здесь все очень… пластмассовое, очень новое. А Билли хотел, чтобы ресторан напоминал ему о старой Европе.

– В моем воображении ресторан вырисовывался куда более простецким, – подхватил Билли. – Клетчатые скатерти, кувшины с вином, что-нибудь в таком роде. Но потом за дело взялась она.

– Интерьер создан по рисункам Билли, – продолжила Одри. – Все, что здесь есть, – бар, освещение, панели…

– Нежная Ирма, – пробормотал ее муж, но я не поняла, что он имеет в виду^[8].

Явился официант взять у нас заказы:

– Вам как обычно, мистер Уайлдер?

Билли коротко кивнул.

– А вы, миссис Даймонд, что предпочтете сегодня?

Миссис Даймонд заказала что-то легкое – салат, кажется, – ее муж, однако, не пошел по проторенной супругой дорожке.

– Паштет для начала. – Он посмотрел на жену, одобряет ли она его выбор; миссис Даймонд не возражала. – А потом, да, знаю, надо бы тоже заказать салат или что-нибудь не слишком тяжелое, но…

Он опять посмотрел на жену, более просительно на сей раз, и она избавила его от мучений:

– Да ладно, Иц, бери стейк. Тебе же хочется.

– С картошкой фри?

– Только в виде исключения. Здесь картошка ужасно вкусная.

Официант наклонился к нему:

– Стейк с картофелем фри, сэр?

Мистер Даймонд захлопнул меню и улыбнулся официанту в знак согласия. В тот вечер я не часто видела улыбку на его лице – впрочем, как и впоследствии.

– Сгодится, – ответил он, и все за столиком переглянулись украдкой, сдерживая смех.

Я заказала то же, что и мистер Даймонд. Он мне уже нравился, и я уже считала его самым надежным и прямодушным проводником в социальном лабиринте, куда меня ненароком занесло. Джилл выбрала луковый суп и омлет. Официант удалился, ему на смену явился сомелье с винными бутылками. Замысловатый ритуал откупоривания, обнюхивания, пробы и последующего одобрения. И лишь затем шесть бокалов наполнили вином.

– Выходит, – сказала Барбара, когда винная церемония закончилась, – вы, девочки, путешествуете вдвоем по Америке, так?

– Точно так, – ответила я, одним глотком опорожнив свой бокал едва не на треть, что немного подняло мне настроение.

– Уже побывали на Восточном побережье? (Мы обе кивнули.) И как вам Нью-Йорк?

Вспоминая этот разговор много лет спустя, я могу только корчиться от стыда. Мы безумно стеснялись, и у каждой язык будто к небу прилип. Обстановка и компания вгоняли нас в ступор, ведь ни с чем подобным мы раньше не сталкивались. К счастью, прежде чем стало окончательно ясно, что ни одна из нас не способна мало-мальски увлекательно поговорить о Нью-Йорке, от несмываемого позора нас уберег незнакомец, возникший у стола, – мужчина лет за тридцать в деловом костюме в клетку, от которой рябило в глазах, и с невероятно широкими лацканами по моде 1970-х; на голове копна кудрявых волос, на лице почтительное выражение.

– Мистер Уайлдер? – произнес он.

Мистер Уайлдер повернулся к нему, не вставая с кресла и не выказывая ни раздражения, ни приветливости.

– Не хочу вам мешать…

– Все нормально. Продолжайте.

– Я только хотел сказать… я ваш самый большой поклонник.

– Правда? Самый большой?

– Такая честь познакомиться с вами.

– Вы очень любезны, спасибо.

– Вы не представляете, какое влияние… На самом деле именно из-за вас я пришел в этот бизнес.

– Вы в киноиндустрии?

– Работаю в дирекции Уорнера. Могу я дать вам свою визитку?

– В дирекции Уорнера? В таком случае мне следовало бы обхаживать вас, а не наоборот.

Мужчина нервно хихикнул в ответ на комплимент и вручил мистеру Уайлдеру визитку. Тот приподнял очки, чтобы прочесть имя поклонника.

– “В джазе только девушки”^[9], – продолжил мужчина, – это… ну, величайший фильм.

– Вы очень любезны, – повторил мистер Уайлдер.

– Шедевр американского комедийного кино, – добавил мужчина. – Честное слово.

Мистер Уайлдер кивнул. Кивок был красноречивым, посылавшим четкий сигнал новоявленному поклоннику: время его истекло, беседа завершена.

– Что ж… простите, что побеспокоил вас, – закруглился мужчина. – Но я увидел вас из другого конца зала и не смог удержаться…

– Все совершенно нормально, – сказал мистер Уайлдер. – Было приятно познакомиться.

– Не знаю, работаете ли вы сейчас над каким-либо проектом и с какой студией сотрудничаете, но… В общем, у вас есть моя визитка.

– Именно.

Прежде чем удалиться, мужчина спросил: “Можно мне?..” – и протянул ладонь. Они пожали друг другу руки, и поклонник отчалил.

Мистер Уайлдер развернулся к столу, отхлебнул вина и глянул искоса на мистера Даймонда:

– Слыхал? “Шедевр американского комедийного кино”.

– Слыхал.

Хохотнув, мистер Уайлдер продолжил:

– Снятый по мотивам немецкого фильма, в свою очередь снятого по мотивам французского фильма. И по сценарию, сочиненному австрийцем и румыном!

Улыбка тенью мелькнула на губах Ици Даймонда и пропала.

Я же раскладывала по полочкам услышанное. Австриец – мистер Уайлдер, судя по акценту. Следовательно, его друг – румын. А исходя из его разговора с “поклонником”, я не могла не догадаться, что “В джазе только девушки” – название фильма, снятого мистером Уайлдером. Признаюсь, я понятия не имела, что это за фильм. Упомяни кто-нибудь Мэрилин Монро, наверное, я бы наконец внесла свою лепту в застольную беседу, ибо даже я слышала о ней. Но никто не упомянул. Наверняка Джилл могла бы высказаться вместо меня, невежды, но было очевидно, что к разговорам наших новых знакомых она почти не прислушивается. Все, на что ее хватало, – пронзать пространство взглядом, исполненным трагизма.

– Опять же, – хмыкнул мистер Уайлдер, – может, он и в глаза не видел этого фильма. Почем нам знать?

– Ой, Билли, – укорила его жена, – нельзя быть таким циником.

– По-моему, парень был искренен, – сказал мистер Даймонд.

– Ладно, я ее припрячу. – С этими словами мистер Уайлдер сунул визитку в нагрудный карман рубашки. – Пути господни неисповедимы, а вдруг окажется, что без нее нам никуда.

Фраза явно не задумывалась как шутка и была воспринята соответственно. Подавленность мистера Даймонда мгновенно усугубилась. Барбара сосредоточенно вращала в руке бокал с вином, словно пытаясь увидеть дно. Откликнулась только Одри, и довольно свирепо:

– Прекрати, Билли. Марлен не хочет сниматься в картине. Ну и что?

Позднее я поняла: этой репликой Одри била точно в цель. Ее муж не любил обсуждать рабочие вопросы в кругу друзей и знакомых, и тем более когда тема была столь деликатной и конфиденциальной, как нынешняя. Реакция жены не рассердила Билли. (На Одри он никогда не сердился.)

– Давай не будем об этом сейчас, окей? – сказал он.

– Давай. Я и говорю, прекрати.

К счастью, я знать не знала, кто такая Марлен. Как и о том, что эту загадочную Марлен Билли надеялся снять в главной роли в своем новом фильме. А также о том, что с утренней почтой он получил от нее письмо, сообщавшее в самых решительных выражениях, что работать с ним она не намерена. Это известие повергло Билли и мистера Даймонда в глубокое расстройство, и за весь день они ни на строчку не продвинулись в работе над сценарием. Словом, я ничего не знала, но даже если бы знала, на восхитительный шмат по-деревенски комковатого арденского паштета я набросилась бы с не меньшим рвением, ведь почти две недели, с тех пор как я уехала из дома, мне не удавалось вкусно поесть. Мой гастрономический энтузиазм возымел по крайней мере одно благотворное действие: мистер Уайлдер повеселел, и за линзами его очков опять вспыхнули озорные огоньки. Неторопливо отхлебнув вина, он сказал:

– Что-то подсказывает мне, что, путешествуя по Америке, вы не слишком хорошо питались.

Я кивнула пристыженно: могла бы и не демонстрировать, насколько я оголодала.

– Bon appétit^[10], – добавил он.

И сосредоточился на своих устрицах (выглядели они, по-моему, омерзительно, а пахли еще хуже), однако проглотить успел только три штучки, когда к столику приблизился новый незнакомец. Этому было лет около сорока пяти, черные волосы до плеч, усы с опущенными до самого подбородка кончиками, рубаха в сеточку, линялые джинсы, а на шее цепь с увесистым медальоном. Он казался более уверенным в себе, чем предыдущий визитер.

– Мистер Уайлдер? – начал он.

Билли, как раз поддевавший вилкой четвертую устрицу, обернулся, глянул на мужчину и смиренно полюбопытствовал:

– Чем могу быть полезен?

– Я понимаю, вы кушаете… в дружеской компании и все такое, но можно я вам кое-что скажу, коротко, в двух словах?

– Пожалуйста, приступайте.

– Я только хотел сказать, что ваши фильмы… они изменили мою жизнь, – торжественно провозгласил мужчина, а затем его понесло: – Видите ли, давно это было, еще в начале шестидесятых, когда я плюнул на все и перебрался на Западное побережье. То есть ни драг-культуры, ни хиппи, ни контрреволюции тогда еще и в помине не было, но в воздухе что-то такое витало, ну вы в курсе, да? Сперва я подался в Сан-Франциско, поэзия там была реально клевая и джаз играли по кайфу, и я типа погрузился в атмосферу и сам начал пописывать, и… хм-м (смешок)… стихи мои реально не были такими уж хорошими, врать не стану, но, с другой стороны, поэзия заставила меня пересмотреть мое отношение к жизни, понимаете? И я осознал, что моя жизнь до того была такой… узкопрофильной, то есть я был таким лохом, но искать себя… за это я взялся не сразу, а только когда все кругом завертелось, ну сами знаете: власть цветов, психоделия, вечный кайф, наркота… Именно тогда я понял, чего я реально хочу, поэтому рванул в Лос-Анджелес и начал продвигаться в музыкальной сфере, какое-то время торговал пластинками в магазинчике на Мелроуз-авеню, его там больше нет, теперь там зубоврачебный кабинет или какая другая фигня, точно не скажу, но потом я занялся менеджментом, некоторое время был менеджером у “Мазерс Файнест”, помните таких? В то время они были ого-го, по три-четыре тысячи слушателей собиралось на их концерты… иногда… впрочем, сейчас это уже неважно, потом я переключился на промоушен, и… закругляюсь, простите, вам, наверное, хочется доесть свой ужин… короче, я открыл клуб в Фэрфаксе, а недавно еще один в Восточном Голливуде^[11], две площадки, и на обеих дела идут улетно, и самое главное, я чувствую себя самым везучим чуваком на свете, нет, конечно, я понимаю, это не то, что быть всемирно известным кинорежиссером и все такое, но клубный менеджер, в своем кругу он… востребован, сечете, о чем я? То есть я могу менять девчонок каждый вечер, если захочу, иногда я так и делаю, хотя я не то чтобы… (Заметив пристальный взгляд Одри исподлобья.) Без обид, мэм, я не хотел никого задеть и, надеюсь, не задел. Просто мне очень хотелось рассказать вам, мистер Уайлдер, про мою жизнь и поблагодарить. Спасибо за все.

Секунды две Билли молча разглядывал парня, прежде чем спросить:

– Я не улавливаю смысла. При чем тут, черт возьми, мои картины?

Мужчина сообразил, что, надо же, в своем повествовании он пропустил самую главную часть, и смущенно рассмеялся:

– Извиняюсь, я туплю, ведь я первым делом должен был сказать об этом: все пошло-поехало из-за вашей картины, той самой охеренной “Квартиры”^[12]. Помните такую?

– Мм-да-а, припоминаю.

– Так вот, персонаж Джека Леммона – вылитый я в начале шестидесятых. Я был таким же безмозглым чмо, вкалывал на крупную корпорацию в Нью-Йорке, и когда я посмотрел ваш фильм, до меня дошло: я должен поступить как он, послать все на фиг и мотать из Нью-Йорка куда подальше, вы меня понимаете?

После продолжительной паузы Билли кивнул:

– Понимаю. Выходит, все это из-за меня?

– Все из-за вас.

Мужчина постоял еще немного, словно в ожидании похвал.

– Что ж… – Билли протянул ему руку, – полезно знать такие вещи. Спасибо.

Они обменялись рукопожатием.

– Спасибо вам, мистер Уайлдер. И без обид, мэм.