Я человек противоречивый, не отрицаю, что есть, то есть. Наш последний семейный ужин в полном составе прошел в исключительно приятной атмосфере, все были улыбчивы и добродушны, но именно это и угнетало меня. “Когда еще мы соберемся все вместе?” – мысленно вопрошала я, загружая грязные тарелки в посудомойку. Девочки разбрелись по своим комнатам наверху, где им всегда есть чем заняться. Я решила посмотреть кино, чтобы отвлечься от грустных мыслей. Сезон раздачи наград близился, и поскольку мы с Джеффри были в числе выборщиков от Киноакадемии, нам предстояло отсмотреть около тридцати фильмов. Начали мы с американского боевика с какофонической звуковой дорожкой: взрывы, стрельба, разбивающиеся автомобили – и этот грохот конкурировал с громоподобным оркестром. Уже минут через десять Джеффри крепко спал на диване, и его храп заглушал даже шумовое сопровождение фильма. Сделано было это кино точно по лекалам, и зачем, спрашивается, понадобилось тратить время, силы и деньги на то, о чем месяца через два никто и не вспомнит, а зрители забудут этот фильм сразу же, как выйдут из кинотеатра. Я переключилась на следующий фильм – британскую комедию о двух симпатичных неунывающих пенсионерах, что сели в машину и отправились на юг Франции, и, конечно, они то и дело попадали в передряги. Фильм задумывался как эксцентричный и жизнеутверждающий, но меня он поверг в глубокое экзистенциальное отчаяние. Всякий раз, когда должно было случиться нечто забавное, композитор пихал нас в бок струнным пиццикато. (В 1950-е и 60-е функцию подзадоривать зрителей исполнял фагот.) Через полчаса я была готова убить этих двух седовласых миляг, валявших дурака в Провансе. Выключила телевизор и вернулась на кухню, настроение было мрачнее некуда.

В обстоятельствах, до такой степени отчаянных, лишь одно способно облегчить мои страдания. Я всегда держу про запас по меньшей мере три сорта бри на случай чрезвычайной ситуации. Другие пьют, чтобы забыться; я ем бри. На данный момент в моем холодильнике, кроме прочих сыров, лежал добротный “Куломье” – не совсем бри, но почти, к тому же отменного качества, хотя и массового производства для продажи в супермаркетах, но сейчас мне было не до компромиссов: только несравненный “Бри де Мо” сгодится нынешним вечером.

Конечно, сыр следовало бы подержать при комнатной температуре часок-другой, но на это не было времени. Вскрыв коробку, я выковыряла ложкой изрядный шмат и размазала по крекеру. От изысканных, тончайших орехово-грибных ароматов язык мой сомлел. Текстура была твердой, но кремовой. Блаженство. Я ковырнула еще, потом еще, а когда опомнилась, оказалось, что за десять минут я умяла половину содержимого коробки.

– О господи. – На пороге кухни стоял проснувшийся Джеффри. – Все настолько плохо?

– Тебе не понять, – ответила я с набитым ртом, – насколько хорош бри, когда все плохо. По части сыров ты неандерталец.

Джеффри предпочитает чеддер или, в крайнем случае, красный “Лестер”. В сырах он ничегошеньки не смыслит.

Усевшись напротив, он налил себе полбокала “Лафройга”.

– Все будет хорошо, – объявил он.

Я опять намазала бри на крекер и слопала в два приема.

– С чего вдруг?

– Да ни с чего, просто само собой. Жизнь идет своим чередом.

Подумав, я нашла такой ответ не слишком убедительным.

– Наши дочери уже взрослые, – продолжил Джеффри. – И это чудесно, правда? Они превратились в красивых молодых женщин…

– Дело не только в этом, – раздраженно перебила я.

– Тогда в чем еще?

– Ты обратил внимание на музыку в тех двух фильмах?

– В общем нет.

– Ну да, ты поступил разумно, заснув.

– И что там не так с музыкой?

– Это была не музыка, а просто… шум. Набор штампов. Ни одной мелодии, ни одной новой идеи… И это принимают на ура. А то, что пишу я, никому не нужно. Господи, да мне не заказывали музыку к фильму уже целых пятнадцать лет.

– Индустрия не та, что была прежде, все это понимают. С другой стороны, у тебя появилось время заняться чем-нибудь еще.

– Чем-нибудь еще? Например?

– Я думал, ты сочиняешь новую вещь… связанную с Билли Уайлдером, разве нет?

Так оно и было, но музыка не решала всех моих проблем.

– Что меня ждет, Джеф? – Я схватила его за руки. – У меня есть два таланта. Два занятия, что составляют смысл моей жизни. Я хороший композитор, я хорошая мать. Сочиняю музыку и воспитываю детей, в этом я мастер. Теперь же мне дают понять, что мое мастерство более никому не требуется. На обоих фронтах я терплю поражение. Капут. А мне всего-то пятьдесят семь! Но для меня все кончено. – Отняла у Джефа бокал с виски и допила залпом. И зря, очень зря, виски и бри друг с другом не в ладах, ни в коей мере. – Что меня ждет? – повторила я.

* * *

Следующего утра, вот чего я боялась до жути на самом деле. Почту доставили, как назло, рано, когда мы с Джеффри завтракали. Ариана у себя в комнате заканчивала укладывать чемоданы. Фран была в душе. Когда она спустилась на кухню, ей уже было пора уходить. Она устроилась на временную работу в Caffè Nero^[4], ее смена начиналась через полчаса. В почте было письмо для нее с логотипом “Национальной службы здравоохранения” на уголке конверта. Фран вскрыла конверт:

– Четырнадцатого января. Через неделю в понедельник.

Она имела в виду день, на который ей назначили процедуру… по прерыванию беременности.

Дочь протянула мне письмо, я прочла, но не нашлась что сказать. Высказался Джеффри:

– Что ж, наверное, чем раньше, тем лучше.

Встав из-за стола, я шагнула к Фран, мне хотелось обнять ее, но она ловко увернулась.

– Я опаздываю. – Фран надкусила тост и выпила кофе залпом. – Пока, до вечера.

– Ты попрощалась с сестрой?

– Ой… забыла. – Она побежала наверх.

– Они расстаются почти на полгода, – сказала я Джеффри. – Как она могла забыть?

– Подростки – существа странные, – ответил он.

Наверху Фран задержалась минуты на две, не более, а спустившись, мигом надела куртку и шагнула к входной двери, словно предстоящая долгая разлука с сестрой-двойняшкой ее ничуть не волновала.

– Значит, тебя это устраивает? – спросила я, когда Фран открывала дверь. – Назначение на процедуру.

– Ну да.

– И ты действительно хочешь пройти через…

– Мама, не сейчас, ок? Я опаздываю. Поговорим в другой раз.

– Ты постоянно откладываешь этот разговор…

Но Фран уже торопилась по дорожке к выходу на улицу. Я беспомощно смотрела ей вслед, потом вернулась в дом. Джеффри, жуя тост, читал “Гардиан”.

– Я что, единственная в этой семье, кто умеет переживать? – набросилась я на него. – Одна наша дочь беременна, другая улетает в Австралию. Почему только я не могу чувствовать себя так, будто ничего особенного не происходит?

– Это все твои средиземноморские корни, – ответил Джеффри, и тут я взбесилась.

– Афины не в Средиземноморье находятся! – закричала я. – И моя мать родилась в Лондоне, а отец был наполовину словенцем, и подавлять эмоции я научена не хуже любого из вас.

– Одни и те же обстоятельства люди воспринимают по-разному, – ответил Джеффри очередным по-идиотски глубокомысленным обобщением.

– Ты даже не соизволишь поехать с нами в аэропорт, – не унималась я, хотя упрек был несправедливым.

– У меня лекционный день, – развел руками Джеффри. – Расписание составлено полгода назад. Пойду попрощаюсь с ней прямо сейчас.

Он поднялся в комнату Арианы. Как и мне, серьезной работы в киноиндустрии Джефу давно не предлагали, и он все больше времени проводил в Школе кино и телевидения в Биконсфилде, обучая студентов. Конечно, он поехал бы с нами в аэропорт, если бы не преподавал сегодня. В этом я не сомневалась. Я просто срывала на нем злость и печаль. По-моему, если вы прожили в браке лет двадцать пять, можно позволять себе нечто подобное, хотя и нерегулярно.

Я встала у стеклянной двери, за которой начинался наш сад.

Мы жили (и до сих пор живем) в террасном доме с четырьмя спальнями в Хаммерсмите. Купили мы его дешево, а сейчас цена на него взвилась до небес. Эту черту британцев, между прочим, я никогда не могла понять: они более чем склонны относиться к своим домам как к финансовым активам, а не как к семейному очагу. Джеффри постоянно бродил по сайтам недвижимости, отслеживая, насколько подросла стоимость нашего дома, но для меня прежде и более всего наш дом был не стенами и квадратными футами, но родным домом, и я надеялась, что мои дочери испытывают те же чувства. К примеру, в то утро, когда я смотрела на сад через стеклянную дверь, я видела картограмму детства Арианы. Этакий атлас воспоминаний. Яблоня, на которую Ариана любила залезать. Длинная толстая ветвь, где Джеффри вешал качели, и они до сих пор там висят, пусть их и загораживает буйная зелень лаврового куста, но разглядеть их можно, если постараться. Уголок, заросший травой, где девочки летом устраивали пикники и где в одну из редких снежных зим они пытались слепить снеговика. Чугунный столик, сидя за которым Арина рисовала, морща лоб от усердия и высунув кончик языка. Я до сих пор храню эти рисунки в картонной коробке под нашей кроватью, хотя дочь умоляла выбросить их.

Помнит ли она, как ребенком проводила время в саду, или все это ей уже безразлично?

В Сиднее ей будет хорошо, в чем я абсолютно уверена. Консерватория предложила Ариане стипендию – что называется, фантастическое везение. Другим фантастическим везением могла бы стать учеба Фран в Оксфорде, если бы девочка не упустила свой шанс, забеременев. Возможно, прервать беременность было правильным решением. Дочь такому исходу явно не рада, да и кто был бы рад? Отец (“отец”! мальчишка, и только) заявил, что ему не нужны ни ребенок, ни сама Фран, то есть рассчитывать на какую-либо поддержку с его стороны не приходилось. Следовательно, произвести на свет ребенка было бы неразумным поступком. А Фран, надеюсь, переняла у своих родителей умение избегать неразумных поступков.

– Уф, попрощался, – доложил Джеффри, спустившись на кухню.

Сгреб с крючка связку ключей от разных замков, чмокнул меня в щеку и был таков. Я осталась наедине с Арианой в последний раз.

* * *

Хитроу, терминал 3. Отвратительное место, если вы приехали сюда, чтобы с кем-то расстаться. По дороге в аэропорт Ариана болтала не закрывая рта, сплетничала о своих друзьях, рассказывала о книге, которую читает, и я не могла сообразить, действительно ли у нее легко на сердце либо она старательно притворяется веселой. У меня довольно плохо получается скрывать свои истинные чувства. Я беспрерывно кивала, иногда отзывалась короткой фразой, но внутри ощущала бездонную тоску и была уверена, что Ариана это понимает.

Перед тем как встать в очередь на посадку, она спросила:

– Ты ведь не расплачешься, правда?

– Конечно, нет. Я рада и счастлива. Мою девочку ждет великое приключение.

– Надеюсь, с Фран все будет в порядке.

– Я тоже надеюсь. Это кошмар, но мы с вашим папочкой окажем ей… любую посильную помощь.

Ариана замялась, будто намереваясь произнести нечто крайне веское и не слишком приятное. “До свидания”, предположила я.

– Кстати, – сказала Ариана, – отныне я буду называть вас мама и папа. “Мамочка-папочка” звучит как-то… ну, не знаю. Словно мы до сих пор маленькие дети.

– Прекрасно, – просипела я, вдруг лишившись голоса. Мы застыли в неловком молчании.

Ариана потянулась ко мне, обняла:

– Всего через несколько месяцев мы снова увидимся.

– Точно. – Я обняла ее в ответ. – Время пролетит быстро.

Но плечи мои дрогнули от сдавленного рыдания. Ариана обняла меня покрепче, погладила по спине:

– Ну что ты, мам. Не надо себя так мучить.

Я помотала головой, не в силах выговорить ни слова.

– Твоя мама была такой же?

– При чем тут моя мама? – выдавила я.

– Ей ведь тоже пришлось через это пройти, – ответила Ариана. – Она провожала тебя в аэропорт, так ведь? Когда ты улетала в Америку.

– Тогда было все по-другому, – возразила я.

– Насколько по-другому?

– Это была просто поездка.

– Ладно, думай о моем Сиднее как просто о поездке.

Она поцеловала меня, прижалась ко мне в последний раз, а затем высвободилась из моих чересчур крепких и чересчур оберегающих объятий. Я смотрела ей вслед, очередь в зону досмотра двигалась еле-еле; наконец Ариана обернулась, помахала, улыбаясь, стеклянные двери открылись, она вошла, завернула за угол и исчезла из вида.

Утерев слезы рукавом пальто, я в одиночестве побрела на автостоянку. Размышляя о том, что сказала Ариана. Может, она права? И моей матери было столь же тяжело расставаться со мной тогда, в 1976-м? С ее смерти и дня не проходило, чтобы я не вспомнила о ней. Но, как ни странно, прежде я никогда не задавалась подобными вопросами.