Цитаты из книг автора «Джона Лерер»

полушария реагирует преимущественно на стресс и угрозы. Это хранилище негативных эмоций. Префронтальная кора, напротив, помогает регулировать неприятные ощущения, позволяя нам взять себя в руки и успокоиться. К несчастью родителей, префронтальная кора относится к тем областям мозга, которые развиваются позже всех, поэтому у детей часто доминирует амигдала. Когда малыш с криком катается по полу, потому что не желает надевать ботинки, идти спать или есть брокколи, можете винить во всем его незрелые фронтальные доли. Внутренний мир ребенка – это еще большей частью то, что в психоанализе называют “оно”, или “id”. В этом все дело.

заметили, что амигдала правого полушария

Анализируя результаты функциональной томографии, ученые обращали особое внимание на отображение таких зон, как амигдала правого полушария и префронтальная кора головного мозга. Обе эти зоны отвечают за обучение и решение задач, к какой бы области эти задачи не относились. Однако ученые давно

человеческий мозг начал увеличиться в объеме и со временем мы опередили в развитии мозга другие виды. Развитая кора головного мозга дала очевидные преимущества в плане интеллекта, однако вызвала сложности при прохождении ребенка через родовые пути (биологи называют это “акушерской дилеммой”[180]). Естественный отбор, как обычно, нашел гениальное решение этой дилеммы: человеческие дети появляются на свет недоразвитыми, когда их головной мозг еще не способен контролировать тело. (Как пишет Дэвид Бьёрклунд, чтобы человеческие дети рождались с такой же зрелой нервной системой, как у детенышей приматов, беременность должна длиться 21 месяц[181].) Плюс такого положения дел в том, что, согласно исследованиям некоторых ученых, преждевременное родоразрешение снижает риск для матери и плода. Минус же в том, что нам приходится постоянно заботиться о нашем потомстве на протяжении более чем десяти лет, тогда как у обезьян этот срок вдвое короче.

Почему любовь так важна для нас? Каким образом наш вид приобрел способность к сердечному влечению, превосходящую подобные способности прочих видов? История нашей эволюции всегда будет окутана тайной. Мы можем только строить теории о нашем далеком прошлом. Однако у нас есть определенные догадки или, по крайней мере, убедительная гипотеза. Теоретические построения отталкиваются от того факта, что около двух миллионов лет назад челове

Джона Боулби и подтолкнули его расширить толкование собственных исследований детей в больницах[175][176]. “Все – и утята в пруду, и ягнята на лугу, и маленький ребенок во дворе – мгновенно пугаются, если им случается отбиться от родителей, – писал Боулби. – А стоит им увидеть нечто страшное, они кидаются к матери”[177]. Боулби считал, что эти эксперименты доказывают глубокую биологическую подоплеку любви[178]. Все животные хотят быть с себе подобными. Это желание – их неотъемлемое свойство. Однако Боулби понимал, что детям свойственно стремление к близости особого рода, что людям необходима некая связь сверх той, что существует в мире животных. Пусть все животные испытывают сильные привязанности, но только люди ощущают необходимость в этих привязанностях всю свою жизнь, “от первого до последнего вздоха”. И это загадочное чувство, узы, которые невозможно взвесить или измерить, каким-то образом стали главной движущей силой человеческого бытия.

начале 1930-х Конрад Лоренц приступил к серии экспериментов с гусятами[174]. Его интересовал так называемый импринтинг: первый движущийся объект, попавшийся на глаза птенцу после появления на свет, запечатлевается в его памяти и в дальнейшем имеет для него огромное значение. (Позже Гарри Харлоу наблюдал проявление подобного инстинкта у детенышей обезьян, которые льнули к “мамам”, обшитым мягкой тканью.) В естественных условиях механизм запечатления срабатывает так, что птенцы привязываются к матери. Однако Лоренц показал, что этот инстинкт легко обмануть: в его экспериментах объектом привязанности гусят становились игрушечный паровозик, куклы и даже сам исследователь. Эта привязанность не связана с заботой о пропитании, по крайней мере непосредственно, поскольку запечатление срабатывало до того, как гусята получали пищу. Скорее в ее основе лежит потребность в безопасности и принятии, так же как и в основе привязанности между людьми. Эти исследования Лоренца вдохновил

возил Мела на спине, – рассказывала Джейн Гудолл в недавнем интервью. – Если малыш мерз или пугался, Спиндл, будто мать-шимпанзе, позволял ему прижиматься к своему животу. Когда Мел после наступления темноты карабкался к гнезду Спиндла и жалобно поскуливал, Спиндл протягивал лапу и помогал ему забраться внутрь[172]”. Они спали в гнезде в обнимку. Спиндл делился с малышом едой и позволял ему есть первым, он защищал его от альфа-самцов, хотя из-за этого ему от них крепко доставалось. Чем еще можно объяснить такую самоотверженную преданность, как не любовью? Что еще могло заставить Спиндла терпеть боль ради малыша? Что еще могло заставить его рисковать жизнью? “Не будем забывать, – пишет Джейн Гудолл, – что человеческая любовь и сопереживание корнями уходят глубоко в прошлое: мы унаследовали способность к этим чувствам от наших предков-приматов[173]”. И приматами дело не ограничивается. Инстинкты, лежащие в основе любви, свойственны всему миру животных

Любовь придумали не люди. Точнее, не только люди. История происхождения любви, как и всякого чувства, восходит к другим биологическим видам. Слоны оплакивают своих умерших. Императорские пингвины хранят верность семье, пока растят птенцов. Собаки известны преданностью хозяевам. Джейн Гудолл описала случай с детенышем шимпанзе по кличке Мел. Его мать умерла во время вспышки пневмонии, и исследовательница предполагала, что и Мел не выживет. Но сложилось иначе: малыша усыновил Спиндл, самец-подросток, тоже осиротевший из-за эпидемии[171]. “Спиндл во

Тайна любви – это тайна нашей жизни