Экзотика

Из новостей домашней лечебницы. Попугай-бухаринец, бегающий у меня по паркету вразвалку в истерической манере убиенного императора Павла Петровича, повадился слизывать какие-то капли с цветков, завезенных мной по неосторожности из тропиков. Нежно так.

Я за жратвой его видел. Гиена ест опрятнее и симпатичнее. А тут подойдет так боком, с деликатностью, выкатит язык свой и давай им, тьфу, по цветам шуровать неспешно. Налижется и в сторонку отпрыгивает. Глянет небрежно на нас, дураков, через плечо разок, и все.

По итогам лизания растения попугайка мой подобрел к людям. Вот что страшно – видеть разрушение бойца. Стал допускать то, что раньше им категорически возбранялось и преследовалось.

Жестокая была птица в свое время, что говорить. Я рассказывал, как прицельным пикированием птица сия терзала маленького тогда еще пса Савелия. Хищно разбросав крылья, сидел попугай на гипсовом бюсте (моем бюсте, сестра сделала) и поджидал оперативную задачу цвергкоммандо. Я в кабинет свой заходить остерегался лишний раз. Заходишь, как в логово на Альбертштрассе. Бюст. Клюв. Крылья. Полумрак. Занавески. Жалюзи. Света лишнего попугай не очень любил. Заходишь в кабинет свой и даже забываешь, а зачем шел-то?! Вытираешь лоб платком, садишься на край стула и торопливо докладываешь в пустоту оперативные данные. Потом поворот кругом – и на волю.

А в спину: кха-а-а-а-а! а-а-а-а! уа-а-акха!

Не я высиживал его, скажу честно, достался он мне уже сформированным негодяем, я только подрихтовал его недостатки, превратив их в полноценные пороки.

И тут он надумал заболеть чем-то нервным. Как полагается потенциальному вождю. И выщипал из себя почти все перья. Для начала. И так-то красавцем не назовешь, а тут вообще стало жутко – когда к гостям выбегает злобный лысый карлик на кривых лапах с когтищами, ловко взбирается с помощью клюва на скатерть и начинает скакать перед именитым гостем. При этом орать и размахивать культями – чисто Нюрнберг, а не день рождения.

Стали лечить троцкиста. Помимо лечения посадили на цепочку. Цепочку попугай полюбил и оставил по излечении на себе в качестве бандитского фартового браслета.

Перьями оброс. На даче окреп, безжалостно вырывая из земли лишние, на его взгляд, посадки.

Вступил в эпическую битву с маленьким степным коршуном. У меня дома чуть сбитый коршун не поселился. Заваливаясь и кренясь, крылатый хищник скрылся в небе. А попугай окончательно понял, что господство в воздухе – ключ к успеху любой власти.

Кот за ним пытался охотиться, но все бесполезно. Я намекал коту, что ему надо по попугайским посадочным базам работать – книжный шкаф и сервант, а также аэродрому подскока – бюсту моему. Но кот туповато прыгал за попугаем с земли. А жирным мой котофей был всегда. Битва за квартиру была проиграна, не начавшись.

Слава те, что пес у меня появился! Подмога!

Сначала он терпел пикирования попугайские, а потом начал оказывать сопротивление. Мы с котом в ужасе обнимали друг друга, наблюдая битву.

– Это уже не дом, хозяин, – говорил мне кот, дыша минтаем, – это какой-то дикий притон получается! Второго душегуба растишь, вот что я тебе скажу! Ты вспомни, как принесли меня, маленького, зеленоглазого, полосатенького, дымчатого… Как я из корзины своей, тряся хвостиком, выбирался и невинно глазки пучил. Ты вспомни эти годы, вспомни, как ты был счастлив! Вспомнил, да? Так давай эту всю прочую шушваль прямо сейчас выгоним! Без пощады! А?! Как ты любишь обходиться со мной! Без жалости! А? А?!

– А ты потом вырос… – меланхолично отвечал я, отдирая кота от халата. – Очарование детства у тебя очень быстро прошло, очень! Мы приютили котенка, попискивавшего от слабости и хитрости, а получили упорного живопыру и насильника. Скоро в поселке появится новая порода котов – «шемякинская». С отличительной особенностью в шкале-таблице: «агрессивная похотливость» и «выжирание диких хомячьих семейств целиком с демонстрацией добычи в постели хозяина». Думаешь, легко мне было просыпаться годами в окружении целой семьи задушенных хомяков, разложенных поверх одеяла твоим заботливым садизмом? Вспомни, что мне приходилось детям врать по этому поводу?! Как мне приходилось объясняться перед той, с кем Бог послал уснуть?! Что это не запланированный завтрак и не обещанные розы до бассейна, а трупы изобличенных и обезвреженных вредителей! О душе лучше своей вспомни, Фунт. О душе своей!

А тут попугайкин мой внезапно подобрел. По итогам лизания некоего растения, название которого я уточняю. Стал забираться ко мне на плечи добровольно. Начал задумчиво и беззащитно стоять перед телевизором. По ночам перестал орать. Не надо стало уже с раскладным распятием выбегать из спальни. Нежен стал попугай. Вчера поправил мне волосы на виске. Погладил щекой мое ухо.

Всей семьей лизали капли с тропических цветов. Пытались достичь эффекта доброты. Пережевывая два листка (мало ли, где основная концентрация), сообщил окружению, что нет, спички будем по-прежнему друг от друга прятать, а попугаю дозволим усугублять свое пристрастие к волшебным каплям.

Надо продолжить наблюдения. Выращивание наркотика доброты в парниках кажется мне перспективным.

– Это может нас озолотить, постылые… – сказал я понурым лизунам и, поигрывая счётами, вышел вон из оранжереи.

Страдания

Определить, страдает животное или нет, можно только по внешнему виду животного, думается мне. А не по чувству, которое испытываешь, глядя животному в глаза.

Глядя в глаза пса Савелия Парменыча, я чувствую, как перехожу босиком Иордан. Глазами этими Савелий говорит мне: «Ой, таки татеши дадди, фос ир тон цу мир?»

А если судить по внешнему виду моего компактного волкодава, то Савелий – греческий полубог, только что нашедший на Олимпе папу.

Поэтому я всякий раз не знаю, мучают ли животных в зоопарках и цирках. Если они так лоснятся.

Собаки

Отчего-то многие думают, что я люблю собак.

Это заблуждение. Я не люблю собак. Люблю я только четырех собак. Еще двух я уважаю. А остальных не люблю.

За что мне их любить? Нюхают всюду, заходятся от лая, все тщательно охраняют, рвутся с поводков, не так чтобы скромны в личных взаимоотношениях…

– С ума вы, что ли, сошли? – спросил я утром в трубку. – С ума вы там все уже посходили, или кто-то еще держится? Да? А что ж он вас не удержал от звонка такого?.. Нет, не буду я вам помогать. Сами его за лапы держите. А в этом я совсем не виноват, что у него лапы короткие. Короткие лапы у него… Пусть думает, как лапы себе отрастить, распутный. Конечно, идея у вас богатая, девушки, родилась. Я держу вашего за передние лапы, он деловито продолжает свой род с какой-то там и смотрит при этом в глаза отчего-то мне. А я в его глаза смотрю. Омерзительно, правда? Нет, не приеду! Не доверяю, совсем не доверяю. Ни вам, ни ему. Ему больше не доверяю. Вам чуть меньше. Да, учились вместе. Я помню, вы меня все ненавидели. А с вашим я не учился. И поэтому не доверяю ему чуть больше. Это логика, да. Вы ему уши на башке резинкой скрепляете, когда он у вас жрет. Вы ему сами не доверяете даже пожрать самостоятельно. Но какую-то вислоухую шалаву ему сыскали. На что надеетесь?! Что перехватите резинкой? Не хочу, вы мне не давали все пять лет, сначала одна не давала, потом и вторая стала не давать вместе с первой! Вы предлагаете мне ассистировать в каком-то умоисступлении. Раз интеллигентные-ранимые, то, конечно, звонить надо сразу мне. Я, девушки, давно в ванной у вас при спариваниях не присутствовал, многое подзабыл. Не знаю. Ее под табурет, его, соответственно… Табурет есть? Нет?! А что есть?!

Никаноровна

Никаноровна отъелась на свежем воздухе до пределов, отпущенных матерью-природой для свинок Нечерноземья. При этом сохранила вызывающий темперамент и сноровку. То там она, то сям. То откуда-то прыг – и танцы. Упрыгала прочь, момент только, а она уже тащит в пасти какую-то душу животную для показа мне. Отбиваешь душу у хищницы подлой, ушла. Через минуту с чердака – н-на! прыжок неистовой силы! Приседаешь в испуге. Беготня. Отошла попить. Танцы. Закусила дорогостоящими консервами (сам попробовал из жадности – нет, не мое пока). Полезла на веранду. На веранде – силь ву пле, этюд пластический, снова прыжок, упрыгала. Возвращается еще бодрее, чем убегала.

Свежесть у Никаноровны – понятие круглосуточное, не скажешь, что и мать, и были сердечные раны (подралась из-за дохлого голубя с деревенскими дурами).

Мы с Савелием Парменычем смотрим на нее с восхищенным ужасом.

Возраст над ней не властен, а это простить трудно. Вот как была котенком, так им и осталась.

Сосильда

Собака-девушка Сосильда – девушка сложная. Она тонкой душевной организации, романтична, видит все в бежевой тургеневской дымке, мечтательна. И при этом всем – здоровенная, как лосиха! Как лосиха! Мощь в нежном подростке такая, что утром задумался о самозащите, не знаю, о будущем своем. Показывал утром девушке цепь и перспективы открывал.

Сосильду, довольно небрежно завернутую в розовую попону, притащил ко мне в дом малоизвестный нам Федюнин.

Иннокентий Сергеевич вошел ко мне в дом, прижимая к груди копошащийся сверток. Сначала я подумал, что Кеша принес мне плод своего греха, чтобы укрыться с ним от плодов прочих своих грехов.

У нас в уезде два признанных производителя незаконнорожденных баронов. Кеша – один из них. Я все жду, когда Кеша ослабеет и поникнет на руках семьи: во-первых, это приятно, когда твой конкурент в эволюционной борьбе сходит с дистанции, а во-вторых, мне интересно будет посмотреть на сцену дележа федюнинского наследства. Папа мой пережил развал Британской империи, я хочу пережить развал Кешиного скопидомного благополучия. Так и представляю себе орды беснующихся наследников перед закопченным тыном. Ломают с воем ворота, тряся поддельными метриками. Нотариусы сцепились у конюшни. По небу летят бумаги и свидетельства о праве собственности. Нехотя занимается жирным пламенем дом.

А я в подзорную трубу смотрю. Ветер треплет жабо поверх кирасы.

– Подождем, пока они откатятся, – говорю сквозь железные зубы фельдмаршалам позади, – а там во благовременье и ударим во фланг… В штыки! Господа генералы, зрю над нами трепещущие крылья победы! Помолимся же!..

Очень жду этого момента.

– Это кто у нас тут? – сухим и твердым голосом спросил я у Иннокентия, кивая на сверток.

– Это у нас собачка, – торопливо ответил Федюнин. И добавил: – Дружеский подарок.

Помолчали.

– Тебе… – закончил Федюнин свою мысль.

– Прекрасно, – сказал я. – Прекрасно…

– Она очень хорошая. И вырастет небольшой.