В первые недели после смерти императора молодой Констанций вел себя безупречно. Однако, как только его отец благополучно упокоился в своей огромной апостольской могиле, а Констанция и двух его братьев единодушно объявили августами, он сорвал с себя маску кротости. Был намеренно пущен слух, что после смерти Константина в его сжатом кулаке нашли обрывок пергамента, в котором он обвинял двух сводных братьев Констанция – Юлия Констанция и Далмация – в том, что они его отравили, и призывал троих сыновей к мести.
Эта история выглядит, мягко говоря, неправдоподобной, но эффект она произвела ужасающий. Юлия Констанция безжалостно убили вместе со старшим сыном; так же поступили и с Далмацием и двумя его сыновьями – цезарями Далмацием Младшим и Ганнибалианом, царем Понтийским. Вскоре похожая судьба постигла и двух зятьев Константина. Не считая трех маленьких мальчиков (двух сыновей Юлия Констанция и единственного отпрыска Непоциана и Евтропии), три правящих августа, собравшиеся в начале лета 338 года для раздела своего огромного наследства, оказались единственными живыми членами императорской семьи мужского пола. Констанцию досталась восточная часть империи, включавшая в себя Малую Азию и Египет. Его старший брат Константин II должен был остаться правителем Галлии, Британии и Испании, а младшему, пятнадцатилетнему брату Константу, отошла самая большая территория: Африка, Италия, Дунай, Македония и Фракия. Теоретически это давало Константу власть над столицей, однако это не имело значения, так как в 339 году он добровольно уступил город своему брату в обмен на поддержку против Константина II.
Возможно, начавшиеся вскоре ссоры между тремя августами были неизбежны. Похоже, их главным зачинщиком стал Константин. Будучи самым старшим из братьев, он не смог считать своих соправителей равными себе и вечно пытался доказать свой авторитет. Именно отказ Константа подчиниться его воле привел к тому, что Константин в 340 году вторгся в Италию из Галлии, однако Констант оказался для него слишком умен: он напал на брата и его армию из засады у города Аквилея. Константина убили и бросили его тело в реку Аусса. С этого времени остались лишь два августа, и семнадцатилетний Констант получил верховную власть на Западе.
К несчастью, характер у Константа был не лучше, чем у его второго брата. Секст Аврелий Виктор, римский консуляр провинции Паннония, описывал его как «правителя, отличавшегося чудовищной безнравственностью»; он совершенно не заботился об основных легионах вдоль Рейна и верховий Дуная, предпочитая предаваться удовольствиям с некоторыми из своих светловолосых германских пленников. К 350 году армия находилась на грани восстания, и ситуация дошла до критической точки во время пира, устроенного одним из главных сановников: офицер-язычник по имени Магненций внезапно надел пурпурное императорское одеяние, а прочие гости провозгласили его императором. Услышав об этом, Констант попытался сбежать, но его быстро поймали и предали смерти. Узурпатор пробыл у власти недолго: Константин немедленно выступил против него во главе большой армии. В сентябре 351 года Магненций потерпел полное поражение, а через два года покончил с собой.
Теперь Констанций был неоспоримым единоличным правителем Римской империи, однако ему причиняли все большее беспокойство германские союзы за Рейном. Несколько мелких заговоров удалось выявить и в его армии. К тому же Персидская война была еще далека от завершения, и он не мог бесконечно оставаться на Западе. К осени 355 года Констанций понял, что ему придется назначить еще одного цезаря. Исходя из того, что любого нового цезаря следовало выбирать из ближайших родственников императора, существовал лишь один возможный кандидат. Философ и ученый, он не имел ни военного, ни даже административного опыта, но был умен, серьезен и трудолюбив, а его преданность никогда не вызывала сомнений, поэтому посланников спешно отправили за ним в Афины. Это был двадцатитрехлетний двоюродный брат императора Флавий Клавдий Юлиан, больше известный потомкам как Юлиан Отступник.
Отец Юлиана, Юлий Констанций, был младшим из двух сыновей, которых родила императору Констанцию Хлору его вторая жена Феодора. Эта ветвь императорской семьи была вынуждена держаться в тени после того, как Константин возвысил предшественницу Феодоры Елену до титула августы, и Юлий Констанций провел большую часть жизни в изгнании, пока Константин не пригласил Юлия Констанция вместе с его второй женой и маленькими детьми вернуться в Константинополь. Там в 332 году родился его третий сын Юлиан. Мать младенца умерла несколько недель спустя, так что его самого и его сводных братьев и сестру, которые были намного старше, воспитывала череда нянек и учителей, находившихся под не слишком пристальным надзором отца. Затем, когда Юлиану было всего пять лет, его отца убили – он стал первой жертвой в кровавой бойне, которая последовала за восшествием на престол его племянника. Нет документальных доказательств того, что Юлиан был свидетелем этого убийства, но это событие оставило в его душе глубокий шрам, и, когда он начал постепенно понимать, кто ответственен за это злодеяние, его прежнее уважение к двоюродному брату сменилось неугасающей ненавистью.
Для Констанция молодой Юлиан был всего лишь мелкой помехой. Сначала император отправил его к Евсевию в Никомедию, а затем, когда Юлиану исполнилось одиннадцать, в далекую Каппадокию, где единственной компанией для мальчика стали книги. В 349 году, будучи уже очень начитанным в классической и христианской литературе, Юлиан получил разрешение заняться учебой всерьез. Следующие шесть лет были самыми счастливыми в его жизни: он провел их в путешествиях по греческому миру, перемещаясь от одной философской школы к другой, сидя у ног величайших мыслителей, ученых и риторов того времени. Из учителей его больше всех привлекал Либаний, который отверг христианство и оставался гордым и убежденным язычником; вскоре и Юлиан решил отказаться от христианства в пользу языческих богов Античности, хотя прошло еще десять лет, прежде чем он смог заявить о своей новой вере открыто. Его соученик из Афин Григорий Назианзин (Григорий Богослов) вспоминал о нем так:
Не было никаких признаков сильного характера в этой странно повернутой шее, в сутулых подергивающихся плечах, в диком и быстром взгляде, в раскачивающейся походке, в надменной манере дышать через крупный нос, в нелепом выражении лица, в нервном неконтролируемом смехе, в вечно кивающей голове и прерывистой речи.
Следует признать предвзятость Григория, одного из ведущих христианских богословов империи, однако нарисованный им портрет кажется достоверным и подкреплен, по крайней мере отчасти, другими дошедшими до нас описаниями. Юлиан не был красавцем. Он был коренастым и приземистым; впечатление, которое производили красивые темные глаза и прямые брови, портил огромный рот и отвислая нижняя губа. Он был совершенно лишен честолюбия и просил лишь позволить ему оставаться в Афинах со своими учителями и книгами; однако он не мог ослушаться приказа императора явиться в Милан. После нескольких дней мучительного ожидания Констанций принял его должным образом и сообщил, что отныне он цезарь. Его подстригли, сбрили бороду, нескладное тело втиснули в военную форму, и 6 ноября его официально приветствовало собравшееся войско.
Юлиан быстро учился. Именно он, а не его осторожные военачальники, провел летом 356 года стремительный марш-бросок от Вены до Кёльна и вернул империи этот город. В следующем году под Страсбургом 13 000 его легионеров разбили тридцатитысячную армию франков, оставив на поле 6000 мертвых врагов и потеряв при этом всего 247 человек. За этой победой последовали и другие, и к концу десятилетия правление императора было восстановлено вдоль всех границ. А на Востоке, куда после краткого визита в Рим уже давно вернулся Констанций, ситуация была гораздо менее благоприятной. В 359 году император получил от персидского царя послание:
Шапур[10], царь царей, брат Солнца и Луны, шлет приветствие…
Ваши писатели – свидетели того, что вся территория между рекой Стримон и границами Македонии некогда принадлежала моим праотцам; но поскольку я нахожу удовольствие в умеренности, я буду удовлетворен, получив Месопотамию и Армению, которые обманом отняли у моего деда. Я предупреждаю вас: если мой посланник возвратится ни с чем, я пойду на вас войной со всеми своими армиями, как только настанет конец зимы.
Констанций осознавал, что столкнулся с самой трудной задачей своего правления, и в январе 360 года отправил трибуна в Париж, потребовав прислать огромные подкрепления. Юлиан оказался перед перспективой одним махом лишиться доброй половины своей армии; более того, ранее он обещал своим галльским отрядам, что их никогда не пошлют на Восток. Они, со своей стороны, знали, что если отправятся туда, то никогда больше не увидят свои семьи, которые останутся без средств к существованию и превратятся в легкую добычу для варваров, вновь во множестве вторгшихся на территорию империи.
Мы никогда не узнаем наверняка, что именно произошло в ставке Юлиана в Париже в те роковые дни. По его словам, он был решительно настроен подчиниться приказам императора, какими бы нежеланными они ни были лично для него; однако легионеры и слышать об этом не желали. Вскоре он понял, что столкнется с открытым мятежом. И даже тогда – он призывал в свидетели тому всех богов – он понятия не имел, что на уме у его солдат. Собираются ли они объявить его новым августом или разорвать на куски? Вскоре к нему пришел дрожащий управляющий и сообщил, что на дворец идет армия. Юлиан писал:
Затем, глядя в окно, я молился Зевсу. Когда шум и крики донеслись до дворца, я молил его послать мне какой-нибудь знак; и он послал его, приказав подчиниться воле армии. И даже тогда я сопротивлялся так долго, как только мог, отказываясь принять и приветственные возгласы, и диадему. Поскольку я не мог контролировать такое количество людей в одиночку, а боги, по чьей воле это случилось, ослабили мою решимость, примерно на третий час кто-то из солдат протянул мне золотую цепь, и я надел ее на голову и вернулся во дворец.
Не слишком ли долго противился Юлиан? Четыре с половиной года, проведенные в Галлии, придали ему мужества, уверенности и, возможно, честолюбия. К тому времени он, похоже, тоже уверовал в свое божественное предназначение: восстановить в империи прежнюю религию; и как только он получил «знак от Зевса», он, скорее всего, не так уж неохотно принял императорскую диадему. Единственной трудностью было то, что никакой диадемы не существовало. Аммиан Марцеллин, один из телохранителей императора и свидетель тех событий, пишет, что солдаты сначала предложили короновать Юлиана ожерельем его жены, потом налобником из конской упряжи, но он отказался и от первого, и от второго. Наконец один из солдат снял с шеи толстую золотую цепь и возложил ее на голову императора. Выбор был сделан, дороги назад не было.
О проекте
О подписке