Пусть будет так: кто ныне воцарился,
Тот всем располагает; от Него
Зависит, что считаться будет правом.
Чем дальше от Него, тем лучше; ум
Имеет Он нам равный; только сила
Поставила Его превыше равных.
Простите же, блаженные поля,
Где радость вечно царствует! Привет вам,
О ужасы, привет, о Адский мир!
Прими, бездонный Ад, прими отныне
Ты нового Владыку своего!
В себе он носит дух, не изменимый
Ни временем, ни местом; этот дух —
Себе сам место: Небо может Адом
Соделать он, Ад – в Небо превратить.
Не все ль равно, где быть, когда все тот же
Я сам – таков, каким я должен быть,
Слабее лишь Того, Кто стал сильнее
Благодаря лишь грому своему?
Что ж, здесь, по крайней мере, мы свободны;
Не столь прекрасным сделал это место
Всесильный, чтоб завидовал Он нам,
И, верно, нас отсюда не прогонит;
Здесь царствовать спокойно будем мы,
А царствовать, по мне, для честолюбья
Достойная есть цель, хотя б в Аду:
Царем в Аду быть лучше, чем слугою
На Небесах. Но что же медлим мы?
Зачем друзьям нелицемерным нашим,
Союзникам, делящим наш урон,
Даем лежать мы в озере забвенья
В оцепененьи, не зовем их встать,
Чтоб разделить в печальном сем жилище
Удел наш, иль еще раз испытать,
Собрав все силы, что вернуть могли бы
Мы в Небе или потерять в Аду?»
 

* * *

 
Так Сатана промолвил; Вельзевул же
Сказал ему: «О Вождь блестящих войск,
Которых мог осилить лишь Всесильный!
Едва они услышат голос твой,
Любимейший для них залог надежды
В опасности и страхе, столько раз
Им в крайности звучавший, в буре битвы
И на краю погибели вернейший
Сигнал во всех атаках, – вмиг они
Все оживут, к ним мужество вернется,
Хотя теперь лежат они все ниц,
В том озере горящем пресмыкаясь,
Как мы с тобой лежали, смущены,
Оглушены; и странного нет в этом:
С такой они упали высоты!»
 
 
Едва окончил он, как Враг верховный
Уж к берегу пошел; тяжелый щит
Эфирной ткани, круглый и массивный,
Висел за ним; широкая окружность
Была подобна месяцу, когда
Мы смотрим на него в трубу, подобно
Тосканскому искуснику^[7], который
Рассматривал луну по вечерам
С высот Фьезолы или из Вальдарно^[8],
Надеясь на ее пятнистом шаре
Увидеть страны новые, иль реки,
Иль горы. Сатана держал в руках
Копье свое, в сравнении с которым
И самая высокая сосна
Из тех, что рубят на горах норвежских
Для адмиральских кораблей, могла б
Тростинкой показаться. Опираясь
На то копье, неверными шагами
Он по горячей почве шел – не так,
Как по небесной он шагал лазури!
Горячий воздух, вкруг огнистым сводом
Нависший, жег болезненно его,
Но он, терпя ту боль, дошел до края
Пучины пламенеющей и, став,
Воззвал к своим сраженным легионам,
К тем ангельским телам, что там лежали
Слоями, листьям осени подобно,
Которые на речках Валамброзы^[9]
Ложатся, опадая с темных сводов
Дерев этрусских, или как тростник,
Раскиданный и плавающий в море,
Когда могучим ветром Орион^[10]
Прибрежье моря Красного взволнует,
Чьи воды потопили в оны дни
Бузи́риса^[11] и всадников Мемфисских,
Что в вероломной злобе понеслись
Вслед жителям Гесема^[12], безопасно
Смотревшим с высоты береговой
На всплывшие их трупы и колеса
Разломанных волнами колесниц.
Так рать его, раскидана, покрыла
Все озеро; лежат они, дивясь
Постигшей их постыдной перемене.
И к ним воскликнул громко Сатана,
Так громко, что откликнулись на возглас
Все стены мрачной Адской глубины:
 
 
«Воители, Князья, Державы, Власти^[13],
Цвет Неба, прежде нашего, а ныне
Утраченного нами! Неужель
Так может поразить оцепененье
Бессмертных Духов? Или вы избрали
Здесь это место, чтобы отдохнуть
От трудной битвы, тем восстановляя
Измученную доблесть? Потому ль
Вы здесь заснули, как в долинах Неба?
Иль, может быть, простершись ниц так грустно,
Вы поклялись боготворить Того,
Кто победил нас, Кто теперь взирает,
Как Херувим и Серафим в пучине,
Оружье и знамена бросив, ждут,
Чтоб разглядела быстрая погоня
От врат Небесных выгоду свою
И растоптала б вас, изнеможенных,
Иль копьями грохочущего грома
Вас пригвоздила б в озере ко дну?
Проснитесь же, иль вы навек погибли!»
Услышали они и, устыдясь,
Воспрянули и крыльями взмахнули;
Так часовой, уснувший на посту,
Разбужен тем, к кому он страх питает,
Невольно отряхается, вскочив.
Они, конечно, видели несчастье,
В котором находилися они,
И боль мучений чувствовали ясно;
Но глас вождя бесчисленную рать
В единый миг призвал к повиновенью.
Как в дни великих казней для Египта
Амрамов сын^[14], поколебав над Нилом
Могучий жезл свой, тучи саранчи
Призвал, несомой ветром от востока,
И черною она повисла ночью
Над нечестивым царством фараона
И мраком весь покрыла нильский дол,
Так Ангелы бесчисленные злые
Под сводом Ада реют и витают;
Под ними же, над ними и вокруг
Огонь пылает. Наконец по знаку
Великого монарха своего,
Поднявшего копье, чтоб указать им,
Куда направить путь, спускаясь плавно
Со всех сторон, становятся они
На твердый серный камень, наполняя
Равнину всю, – несметная толпа,
Какую даже север многолюдный
Не изливал от мерзлых чресл своих
На Рейн иль на Дунай, когда стремились
Их варварские рати, как потоп,
На знойный юг и разливались быстро
Чрез Гибралтар до Ливии песков.
Затем от всех полков, от каждой рати
Начальники к их общему вождю
Спешат скорей, – божественные лики,
Красы сверхчеловеческой, осанки
Великолепной, царственной: они
Когда-то в небе занимали троны,
Хотя навеки в летописях Неба
Изглажены с тех пор их имена,
Исключены они из книги жизни;
И, верно, даже меж сынами Евы
Они бы не нашли себе имен,
Когда б во время долгих, долгих странствий
По всей Земле, долготерпеньем Бога
К великим искушеньям человека,
Подпав обману гнусному и лжи
С их стороны, племен людского рода
Большая часть не впала бы в разврат
Такой, что даже Бога позабыла,
Создателя, и превратила славу
Незримую, святую Божества
Во образы животные, украсив
Распутные религии свои
И роскошью, и златом; вместо Бога
Тут стали люди бесов почитать
И разные названья им давали
Язычники, чтя идолов своих.
По именам тем назови их, Муза,
Кто первый, кто из них последний встал
От сна на ложе пламенном по зову
Великого владыки; как они
По чину, по порядку подходили
Вдоль берега бесплодного, меж тем
Как прочая толпа вдали стояла.
Главнейшие меж ними были те,
Которые, уйдя из адской бездны,
Бродили по земле, ища добычи,
И ставили свои жилища дерзко
В соседстве близком Божеских жилищ,
Близ алтарей Его воздвигнув смело
Свои: они, как боги, были чтимы
Окрестными народами; не страшен
Им был и гром Еговы от Сиона,
Царящего меж Херувимов! Даже
Внутри Его святилищ воздвигали
Они порой свой жертвенник, – о мерзость!
Проклятыми делами оскверняли
Они Его святые торжества
И чистые обряды; свет небесный
Своим дерзали мраком унижать.
Из них Молох^[15] был первый – царь ужасный,
Который был пролитьем гнусным крови
Жертв страшных человеческих запятнан
И горькими родителей слезами,
Которые не слышали, увы,
Сквозь грохот барабанов и кимвалов
Стенаний их младенцев, в честь кумира
Свирепого сжигаемых. Он был
У Аммонитян чтим в равнине Раввы,
В Аргобе и Басане, до истоков
Арнона. Не довольствуясь, однако,
Таким соседством дерзким, соблазнил
Премудрое он сердце Соломона,
Который пышный храм ему воздвиг
Напротив храма Господа и этим
Навек соседний опозорил холм.
Ему и рощу посвятил он также
В долине восхитительной Еннома,
И рощу эту, образ Ада, звали
Тофетом или черною Геенной.
Вслед за Молохом шел бесстыдный Хамос^[16],
Страшилище сынов Моава, чтимый
От Ароера вплоть до Нево, также
В пустыне Аворима, дальше к югу,
И в Езевоне, и в Оронаиме,
И в области Сиона, где лежит
Богатая вином долина Сивмы;
На озере асфальтовом он также
Был в Елеале почитаем. Он
Был тот, кого под именем Фегора
В Ситтиме чтил Израиль соблазненный
В пути от Нила, на беду свою
Приняв его веселые обряды.
Распространились оргии его
Вплоть до холма позорного, до рощи
Молоха кровожадного; разврат
С убийством рядом поселился. Долго
Царил он там, пока благочестивый
Иосия его не выгнал в Ад.
За ним шли духи, что от пограничной
Реки Евфрата древней до реки,
От Сирии Египет отделявшей,
Ваала или Астарета имя
Носили^[17]: если мужеского рода
Они считались – им Ваала имя
Давалось, если женского – тогда
Тем духам имя Астарет давали.
Ведь духи могут, если захотят,
Пол принимать любой иль оба вместе:
Субстанция их так нежна, эфирна,
Что членами не связана она;
Не бременит их тягостное мясо
На хрупком и тяжелом костяке;
По произволу принимая формы,
То расширяясь, то сжимаясь, светом
Окружены иль тьмой покрыты, могут
Эфирные намеренья свои
Они свершать – дела любви иль злобы.
По их вине израильский народ
Так часто забывал Живую Силу
Свою, ее святые алтари
Не посещал и низко поклонялся
Пред божествами скотскими, за что
И должен был склоняться столь же низко
В бою перед копьем врагов презренных.
И вот в союзе с этими врагами
Был Аштарет, которого Астартой^[18]
У финикийцев звали и царицей
Небес считали, наделив ее
Рогами полумесяца; девицы
Сидонские, сбираясь по ночам
Перед ее блистательным кумиром
При лунном свете, пели песни ей
И приносили ей свои молитвы;
Ее в Сионе также воспевали:
Ей дерзко храм поставил на горе
Женолюбивый царь^[19], чье сердце – правда,
Великое – в угоду сладким чарам
Прекрасных идолопоклонниц, впало
В служенье гнусным идолам. Затем
Таммуз^[20] явился, божество Ливана,
Прельщенные которым каждый год
В дни летние сирийские девицы
О тяжкой ране плакали его,
Любовно пели жалобные гимны,
И, так как от родной горы стремится
Река Адонис к морю, в красный цвет
Окрашена, сложилося поверье,
Что каждый год Таммуза кровь течет.
Сиона дщери также заразились
Любовным пылом сказки древней той;
В своем виденьи в портике священном
Иезекииль безумства эти зрел,
Когда ему явилися картины
Служенья мрачным идолам Иуды
Отступника. Затем явился тот,
Который счел себе обидой тяжкой,
Когда однажды в капище его
Кивотом, взятым в плен, звероподобный
Кумир его обезображен был:
Лишенный рук и головы, валялся
Он на пороге храма, посрамляя
Жрецов и восхвалителей своих.
То был Дагон^[21], чудовище морское;
Имел он сверху человека вид,
А снизу – рыбы; он высоким храмом
В Азоте был почтен и чтим был всюду
По палестинским берегам – и в Гафе,
И в Аскалоне, также в Аккароне,
Равно и в Газе, до ее границ.
Затем пришел Риммон^[22], чей трон веселый
В Дамаске живописном находился,
На плодоносных, славных берегах
Аваны и Фарфары, рек прозрачных.
Он также дерзко Божий Дом унизил:
Утратив прокаженного раба,
Царя своим поклонникам он сделал;
Ахаз его безумный был сподвижник:
Им соблазнен, низверг он Божий Храм
И капище сирийское на месте
Его воздвиг, чтоб жертвы нечестиво
Там сожигать и чествовать богов,
Которых сам он побеждал. За этим
Вослед явилась демонов толпа,
Чьи имена от древности глубокой
Известны: Гор, Изида, Озирис^[23]
Со свитой их, чье волшебство и образ
Чудовищный в несчастье погрузили
Египет суеверный и жрецов,
Которые считали, что их боги
Скорей вселиться могут в вид животный,
Чем в образ человеческий. И даже
Израиль той заразы не избег,
Когда тельца воздвиг он близ Хорива
Из золота заемного. Тот грех
Еще удвоен был царем мятежным^[24],
Который в Дане и Вифиле вздумал
Дать образ травоядного быка
Создателю предвечному, Иегове,
Который в ночь, когда он посетил
Египет, поразил одним ударом
Всех первенцев и всех богов блеющих.
И наконец, явился Велиал^[25],
Который был всех хуже, всех распутней
Из Ангелов, отпавших от небес,
И не стыдился только для порока
Любить порок. Он храмов не имел,
И алтари ему не воскуряли;
Но кто вредил у алтарей и храмов
Ужаснее, чем он, когда жрецы
Безбожниками сами становились,
Как Илия сыны? Кто наполнял
Развратом и насилием Храм Божий?
Царит он также во дворцах, в палатах
И в пышных городах, где шум распутства
И всякое нечестье и порок
Восходят выше величайших башен;
Когда ж вдоль улиц ляжет мрак ночной,
Сыны и слуги Велиала бродят
По ним, полны нахальства и вина.
Пример тому – Содом и ночь разврата^[26]
В Гибее^[27], где гостеприимный дом
Сам выставлял на жертву мать семейства,
Чтоб худшего насилья избежать.
 
 
Все эти были первые по силе
И по значенью; прочих было б долго
Перечислять, хоть слава их была
Обширна. Были между ними боги
Ионии^[28], которым поклонялось
Иаваново потомство (хоть моложе
Они считались, чем Земля и Небо,
Их славные родители), – Титан,
Перворожденный Неба, с необъятным
Своим потомством, первенства лишенный
Сатурном, младшим братом; а Сатурна
Лишил престола сын его и Реи,
Юпитер, как сильнейший; захватив
Престол, один стал царствовать Юпитер.
Сперва на Крите только и на Иде
Их знали; после выбрали они
Себе вершину снежную Олимпа
И правили в средине атмосферы,
Не поднимаясь выше в небесах.
Они царили и в ущелье Дельфов,
В Додоне и во всей земле дорийской;
Другие же с Сатурном-стариком
Оттоль за Адриатику бежали,
Чтоб в Гесперийских жить полях иль дальше —
У кельтов, вплоть до крайних островов.
 
 
Пришли они и многие другие,
Потупив грустно взоры; но в глазах
У них все ж искра радости мелькала:
В Вожде своем не видели они
Отчаянья, – потерю сознавая,
Не потеряли все ж самих себя.
Он это видел, и хоть тень сомненья
Слегка скользила на его лице,
Но, гордости привычной вновь набравшись,
Цветистой речью, более достойной
По внешности, чем сущностью своей,
Он постарался их испуг рассеять
И мужество искусно возбудить.
Затем