Когда наконец я позвал Дэна порыбачить со мной, я действовал скорее в порыве. Я стоял тогда в дверях кабинета Фрэнка Блока и рассказывал ему о том, как подсекал форель в минувшие выходные. Форель была не из самых больших, попадались мне экземпляры и куда крупнее, но силушкой природа ее не обделила, это уж точно. Ситуация с ней была осложнена еще и тем фактом, что, когда она начала клевать, я отошел за кустик отлить. Леска до поры была неподвижной, и я решил, что ничего не случится, если зажать удочку между футляром и бревном и отлучиться ненадолго по делам насущным. Как назло именно в этот момент рыбина решила заглотить наживку и рвануть прочь – яростно зажужжала катушка, удочка свистнула в воздухе и плюхнулась в воду. Я наспех выскочил из кустов, не успев должным образом застегнуться, и нырнул следом за ней. Поймать-то поймал, еле-еле ухватил – вот только штаны мои возьми да и спади до самых лодыжек. В таком первозданном виде я и стал подсекать рыбину – и вытащил-таки на берег, и залюбовался хорошим уловом; мой рыбачий азарт развеялся лишь тогда, когда до слуха моего долетели чьи-то смешки. Оказалось, на другой стороне реки стояли две девчонки – одна с биноклем, другая с фотоаппаратом. Обе показывали в мою сторону и смеялись. Я сразу пожалел, что родился на свет.

– И что же ты сделал? – спросил Фрэнк, покатываясь со смеху.

– А что мне оставалось? – пожал плечами я. – Поклонился им обеим, повернулся и поплелся обратно в кусты.

– Так ты у нас рыбак? – вдруг спросил меня Дэн, неожиданно подкравшись сзади. Я, надо думать, почувствовал его приближение загодя – только потому и не взвился в воздух, голося благим матом.

– Ну да, есть такое, – ответил я ему, повернувшись. – Я на рыбалке почти каждый день, когда не идет дождь, а порой и под дождем удило закидываю.

– Я раньше тоже рыбачил, – сказал Дэн. – Мой отец брал меня с собой.

– Ну и как тебе? – поинтересовался я.

– Ничего особенного. Навидался озер да прудов.

– Удавалось поймать кого-нибудь? – спросил Фрэнк. Он был из числа тех парней, что любят говорить о рыбалке больше, чем саму рыбалку.

– Иногда. – Дэн пожал плечами. – Окуней случалось вытаскивать, солнечных в том числе. Однажды мой отец поймал щуку.

– Нехило, – оценил я. – Щука – рыбина не из простых, ее поди вытащи.

– И не говори, – подтвердил Фрэнк.

– Мы весь день с ней провозились, – сказал Дэн. – Когда погрузили ее в лодку, она оказалась почти три фута длиной. Настоящий рекорд для того озера. Это было в штате Мэн. Мой отец спровадил рыбину капитану Питу – так звали мужика, что держал лавку приманок и снастей на озере. У него-то мы и купили наживку, на которую щука клюнула. И содовой всегда у него затаривались. У него был большой холодильник с банками содовой. Его та щука так впечатлила, что он снес ее таксидермисту и чучело повесил на стену в лавке. Под ней сделал табличку – с именем моего отца и датой вылова.

– Здорово, – сказал Фрэнк. Не знаю, относилось ли это к истории Дэна или к тому, что он вообще с нами заговорил. Насколько нам было известно, наш разговор был самым продолжительным из всех, в которых Дэн непосредственно участвовал с поры аварии.

И я спросил:

– А когда ты последний раз рыбачил?

– Годы и годы назад, – ответил он. – Еще до того, как родились близнецы.

Фрэнк уставился на свой стол. Я проглотил комок в горле… и выпалил:

– Хочешь пойти со мной?

– На рыбалку? – уточнил Дэн.

– Ну да.

– Когда?

– Как насчет этих выходных? Скажем, в субботу утром? Если у тебя нет планов…

Он нахмурился – видимо, решил, что я над ним подтруниваю.

– Не знаю.

Для меня вдруг стало жизненно важно затащить его с собой. Не могу точно сказать, что мною двигало. Может, я хотел доказать ему свою искренность. Может быть, я думал, что рыбалка сделает для него то, что сделала для меня. Хотя, как я уже сказал, у меня не было достаточных доказательств того, что жизнь Дэна, подобно моей, пошла под откос. Или, быть может, мой мотив был не столь четок – мне, возможно, просто хотелось перекинуться с чьей-нибудь живой душой парой-тройкой словечек, подцепляя к крючку свежую приманку. Не знаю. До того дня я прекрасно управлялся с ловлей рыбы исключительно своими силами. Но тут по какой-то причине сказал:

– Почему бы и нет? У меня есть удочка-запаска, если тебе нужна, да и снастей на нас двоих хватит. Я планировал засесть на Сварткил – это не так уж и далеко отсюда, так что, если тебе не понравится, ты всегда сможешь уйти. Я выхожу с утра пораньше, мне так больше по душе, но сижу до самого захода солнца, так что можешь подъехать в любое удобное время. Что скажешь?

Нахмурившись, Дэн задумался… а потом улыбка осветила его лицо.

– Черт возьми, – сказал он, – почему бы и нет?

Вот так вот мы с Дэном Дрешером начали удить рыбу вместе. Мы забились встретиться на Спрингвэйле, и он прибыл даже раньше меня – я только-только подъехал, и из сумрака предрассветных часов свет фар уже выхватил его долговязую фигуру. Удочка у него была с собой – новенькая и блестящая, явно купленная на днях. Что ж, прекрасно. Так он напоминал меня – образца тех давних лет. На голове у Дэна красовалась шляпа ковбойского кроя – как я позже узнал, ею он разжился, отдыхая в Аризоне вместе с женой. Взяв наживки, мы подцепили ее на крючки, забросили в воду, и когда солнце восстало из-за чащи прямо перед нашими глазами, мы уже готовили скорый завтрак.

В то самое первое утро (правильнее сказать – в самый первый день, так как просидели мы порядочно, солнце успело взойти в зенит и опуститься за наши спины, к горизонту) мы особо не разговаривали. Да и на следующий день болтовни не было. Я не думал, что встречу его на том же месте – насколько я помнил, к концу предыдущего дня он просто тихо поблагодарил меня за проведенное вместе время, собрался и был таков. Но он был там – когда я остановил машину на обочине, то заметил его на пеньке с футляром для удочки на коленях. Никак не объяснившись, он кивнул мне, когда я подошел, и произнес:

– Доброе утро. Прогноз погоды обещает на сегодня дождь.

– Дождь рыбалке не помеха, – отмахнулся я.

Он хмыкнул и больше не проронил ни звука. В следующие выходные мы снова торчали на Сварткиле, не без удачного улова. Вечером воскресенья, когда мы укладывали удочки, я обратился к нему:

– Я подумываю отправиться вверх по Эсопус-Крик в следующую субботу. Это не особо далеко – минут сорок езды. Ты со мной?

– Да, – сказал Дэн.

– Отлично.

Таким образом, в следующие выходные мы закидывали удочки на Эсопус-Крик. Потом я потянул его в Катскиллские горы, к ручью Биверкил, что на горе Тремпер. В воскресенье вечером, по пути домой, мы остановились в бургерной Винчелла – тоже на Двадцать восьмом шоссе, только по другую сторону от Вудстока. Именно там я узнал, что семья Дэна родом из Финикии, города в самом сердце гор, и что он знает эту область и ее историю довольно-таки хорошо. Но он никогда не рыбачил там. Фактически он не был тут с тех самых пор, как Софи была беременна – с тех самых пор, как он возил ее по Двадцать восьмому, чтобы показать те места, где он вырос.

Всегда сложно говорить о ком-то, кого потерял совсем недавно. Никогда нельзя быть уверенным, что сказать в ответ – просто потому, что не всегда понятно, делает ли человек мимолетную ремарку о своей утрате или же настроен поговорить о ней всерьез. Думаю, точно так же люди чувствовали себя в разговорах со мной после смерти Мэри. Между мной и Дэном не водилось ни долгой дружбы, ни глубокой семейной связи, которая могла бы простить ошибки в общении, допущенные, когда вы из кожи вон лезете, чтобы хоть как-то друга или родственника поддержать. Впрочем, Софи Дэн упоминал в моем присутствии уже не первый раз – в каждый наш совместный выход что-то такое да бывало; именно поэтому я рискнул и спросил:

– И как ей понравилась Финикия?

– Кому – ей? – переспросил он.

– Твоей жене, – сказал я, чувствуя, что вступил на точку невозврата. – Софи. Какое на нее впечатление произвели твои родные места?

Лицо Дэна на мгновение исказилось – выражение неверия и боли застыло на нем, будто я без спросу запустил руку в личный архив его воспоминаний. Затем, к моему удивлению, он ухмыльнулся и выдал:

– Она сказала, что теперь понимает меня и моих жлобов намного лучше.

Я улыбнулся в ответ. Худшее осталось позади. За остаток лета и начало осени, когда мы бродили по Катскиллским горам и выискивали самостоятельно ручьи в попытке расширить ареал рыбных местечек, я кое-что да узнал о жене Дэна и о его семье в целом. Он никогда не говорил много. Не верю, что он когда-либо был человеком, который любит слишком много распространяться о себе. Как вы, возможно, заметили, такой порядок вещей меня всегда устраивал, но, как только я почувствовал, что Дэн реагирует спокойно, разговоры о жизни перестали быть волнительными. Конечно, житие мое не из самых интересных, но все-таки кое-что на своем веку я повидал. Я рассказывал ему о Мэри – не о ее смерти, конечно. Если и была одна тема, которая оставалась однозначно закрытой, так это была тема наших с ним утрат. Это несколько усложняло дело, так как, я уже говорил, болела Мэри на протяжении всего нашего короткого брака. Я решил эту проблему, рассказывая о том, как все было до нашей женитьбы… и пока говорил, продолжал чувствовать ее случайные призрачные визиты ко мне – и это при том, что я сидел почти вплотную к Дэну! Я не знал, смогу ли я привыкнуть к ее посещениям, но странным образом они почти что утешали меня.

Сознательно или нет, Дэн следовал моему примеру, по большей части рассказывая мне о начале своих отношений с Софи. Возможно, так эти события казались достаточно давними – было легче убедить себя, что боль в груди вызвана ностальгией, не более. Он никогда не заговаривал о близнецах, Джейсоне и Джонасе, и, честно говоря, я был благодарен ему за это. Мэри очень хотела завести детей, и мысль о том, что она покидает этот мир, не оставив ни одного своего маленького подобия, подкашивала ее еще сильнее. Мы с ней часто говорили о детях – вплоть до утра того дня, когда она умерла, и после ее смерти я вдруг стал замечать за собой, что мне тяжело смотреть на юных племянниц и племянников Мэри на семейных мероприятиях, на которые меня по инерции продолжали приглашать. Видя их – видя любого маленького ребенка, – я вспоминал о том, что у нас с Мэри не было того, о чем мы мечтали, и боль в душе росла, подобно выжженному пятну под увеличительным стеклом в солнечный день. Груз лет подавил эти чувства, мне стало легче мириться с присутствием малышни… но, как оказалось, достаточно одного разговора, чтобы они явились снова – все такие же сильные, неугасимые.

Тем не менее мне нравилось верить, что любой небольшой дискомфорт, который я, возможно, испытывал, стоит того, что наши беседы помогают Дэну. На самом деле, когда сезон рыбной ловли закончился осенью, я немного волновался за него. Мне самому еще только предстояло найти замену рыбалке – как понимаете, я не определился с хобби на зиму по сей день, – и, помимо того, я все еще не мог с легкой душой сказать Дэну: ну все, рыбалка нам пока что не светит, давай-ка попрактикуемся в керлинге. Может быть, с учетом всего того времени, что мы провели вместе, это и было странно с моей стороны, испытывать такие заминки, но никуда от этого было не деться, и я не решался просто так вытащить Дэна на выходные поболтать. Глупо, да. В любом случае за него взялись родной брат и семья Софи, решив, что оставлять его без опеки на праздники нельзя. Так что в рождественский сочельник он всяко не был одинок.

Хоть я и видел Дэна на работе каждый день и даже заговаривал с ним от случая к случаю, только в конце февраля следующего года я осмелился пригласить его к себе в гости. Несмотря на малое количество дней, февраль всегда поражал меня своей мрачностью – по меньшей мере, в здешних местах. Он не самый темный в году, безусловно; не самый стылый и не холодный, но довлеет над ним некая безотрадная серость – иначе не могу объяснить. Это месяц, когда все самые значимые и самые радостные праздники остались позади, а до Пасхи и весны еще долгие и долгие недели. Малым спасением февралю служит День святого Валентина в самой его середине, но даже тогда, когда у меня еще был повод праздновать его, я все еще думал о втором месяце года как о безрадостном времени. Наверное, то была одна из причин, по которой я пригласил Дэна в гости – и по которой, открыв тем воскресным вечером ему дверь, я застал его небритым, чумазым, обряженным в старый спортивный костюм, пропахший нафталином и кладовой сыростью. И знаете, я мог бы удивиться – еще в пятницу Дэн щеголял своей традиционной безупречностью, – но не удивился, нет. Глядя на стоящего в дверном проеме Дэна, с глазами столь красными, воспаленными, что они тут же вызывали воспоминание об уэллсовском спящем, который проснулся, я просто подумал: всему виной февраль.