Глава четвертая
Непременно нужен труп

Я поспешил вниз и отодвинул засовы на бронзовых входных дверях. Хоскинс ворвался внутрь так, будто ожидал обнаружить труп прямо на пороге, его усы топорщились во все стороны. Вместе с Хоскинсом прибыли полицейский врач доктор Марсден, дактилоскопист Кросби, фотограф Роджерс и двое констеблей. Предупредив их о следах угольной пыли и приказав Роджерсу сфотографировать эти следы, я дал всем обычные инструкции. Констебль Мартин остался у дверей, а констебль Коллинз отправился на, вероятнее всего, бесполезный осмотр помещения. Роджерс и Кросби незамедлительно обступили труп, и мне не удалось даже осмотреть содержимое карманов жертвы, пока рутинная работа не была завершена.

Хоскинс отвел меня в сторону.

– У меня там его светлость… ну то есть мистер Маннеринг… сидит снаружи в машине, – таинственно пробормотал он. – Сказать Джеймсону, чтобы привел его сюда?

– Погодите-ка. Он сказал что-нибудь, когда очнулся?

Сержант выглядел растерянным.

– Сказал, что у него сердце слабое, и продемонстрировал пузырек с таблетками. А что до испуга, сэр… его как подменили после этого. Когда я ему рассказал про старика с накладными белыми бакенбардами и про то, что он со мной сделал…

– Вы ему про это рассказали?

– Да, сэр! А как иначе я мог объяснить, почему его задержали… Вы думаете, сэр, это его расстроило? Ни капли! Он рассмеялся. Он смеялся и смеялся не прекращая. – Хоскинс нахмурился. – Как будто он, пребывая в обмороке, совершенно поменял свое мнение. А потом, когда вы сообщили по телефону об убийстве и о том типе с черными бакенбардами, он так обрадовался, так заинтересовался, и в нем не было ни капли страха, в отличие от меня. Он беспрестанно болтал, рассказывая нам об убийстве какого-то иранского или еще какого бандита и о том, как он помогал полиции расследовать преступление, – сообщил Хоскинс и заговорщицки подмигнул. – Между нами говоря, думаю, он тот еще сказочник. Видите ли, сэр, мы вывели его на чистую воду насчет той записочки… Мне сказать Джеймсону, чтоб он вел его сюда?

– Вначале нам нужно кое-что выяснить. Идемте со мной, скажете, этот ли человек пытался задушить вас во дворе музея.

Хоскинс грузно и нетерпеливо последовал за мной. Сержант присвистнул, завидев Мириам Уэйд, которая все так же стояла, прислонившись к ковру, и которой я кивнул, чтобы ее подбодрить. Я рассказал ему, кто эта девушка, и он неодобрительно нахмурился. Затем он взглянул на тело.

– Нет, сэр, – прищурившись, объявил он, – это не тот.

– Уверены в этом?

– Совершенно точно, сэр! Поглядите-ка! У этого субчика круглая физиономия и, так сказать, еврейский нос. Старик, который соскочил на меня со стены…

– Слушайте, вы уверены, что это был старик?

Хоскинс надул щеки.

– Поклясться в этом я бы не мог, сэр. Я уже думал об этом, и вот теперь еще вы спрашиваете. Но одно я знаю точно. У него было вытянутое тощее лицо, прямо как лошадиная морда, и приплюснутый нос. Совсем не как у этого типа. Вот вам крест, это другой человек. – Он вдруг приободрился. – Что прикажете, сэр? Я, конечно, не при исполнении, но раз уж я участвую в этом деле…

Что ж, это многое проясняло. По территории музея шатались двое мужчин, нацепивших накладные бакенбарды. Вот только я не знал, упрощало это дело или усложняло; думаю, все-таки усложняло. Это известие будило мрачные фантазии о том, как под покровом ночи при свете одной лишь луны в музее восточной культуры собиралось общество любителей фальшивых усов и бород. Такого бы не…

– А дайте-ка мне взглянуть на ту записку, – сказал ему я.

Хоскинс достал ее с почти нежной осторожностью. Это был квадратный листок самой обыкновенной писчей бумаги, сложенный вдвое, одна сторона которого была невероятно грязной. Я развернул ее. Текст заурядной записки, отпечатанной на машинке, под будничным заголовком «Среда» оказался весьма необычным.

Дорогой Г.,

непременно нужен труп – настоящий труп. Причины и обстоятельства смерти не имеют значения, но труп должен быть непременно. Я организую убийство, тот ханджар с ручкой из слоновой кости прекрасно подойдет, ну или пусть будет удушение, если это покажется лучше… (Далее следовали несколько перечеркнутых слов, и на этом записка заканчивалась.)

Я попытался уложить это у себя в голове. Сержант Хоскинс прочел мои мысли.

– Вот простофиля, а, сэр? – спросил он. – Убийство, пф-ф-ф!.. «Встретимся там-то и сям-то за чашечкой чая» – черным по белому?

– Черт возьми, Хоскинс, – сказал я, – здесь что-то не то. Когда вы в последний раз читали подобную записку от убийцы, изнывающего от жажды крови?

Хоскинс задумался.

– Ну, сэр, я, вообще-то, не знаю, что именно пишут изнывающие от жажды крови убийцы. Вроде как к делу он подошел серьезно. Но должен сказать, по мне, звучит омерзительно.

– Где вы нашли записку?

– Она выпала из кармана пальто мистера Маннеринга, когда я поднимал и опускал его руки, пытаясь привести в чувство. Я ему про нее ничего не рассказывал, решил оставить это вам. Но все-таки что это за ханджар такой с ручкой из слоновой кости?

«Непременно нужен труп – настоящий труп». Как бы то ни было, эта строчка и впрямь была отвратительной. Вместе с Хоскинсом, который следовал за мной, я прошелся вдоль ряда стеклянных витрин, установленных посреди зала, ища, из какой именно вытащили кинжал. Обнаружить ее было легко. В третьем стеклянном шкафу, обозначенном как «Современная Персия», на синем бархате имелось углубление в форме кинжала около десяти дюймов в длину. Витрина была закрыта, и на первый взгляд на ней не было и намека на какую-нибудь защелку или замок; прогуливаясь по музеям, я частенько задавался вопросом, как же открываются эти стеклянные шкафчики. Я надел перчатки и внимательно осмотрел ее. В деревянной ножке с одной стороны находился крошечный замок без ключа. Очевидно, целая боковина открывалась, словно дверь, но в тот момент она была заперта. Стало быть, человек, забравший кинжал, кто бы это ни был, имел при себе ключ, что, в свою очередь, вело к Уэйдам или тем, кто был с ними связан. «Непременно нужен труп – настоящий труп». То есть убийство было лишь крошечной частью какого-то немыслимого плана?

Разумеется, первым, на кого падало подозрение, был старик Пруэн. В этом-то и заключалась сложность. Я в это не верил, и сиди я в суде на скамье присяжных, тоже не поверил бы, что Пруэн хоть что-нибудь знал об убийстве.

– Пора приниматься за работу, – сказал я Хоскинсу. – Пообщайтесь-ка с этим своим Пруэном, сторожем, про которого вы мне рассказывали; он сидит в кабинете хранителя. Уведите его оттуда куда-нибудь… мне понадобится этот кабинет для других свидетелей… вытрясите из него хоть что-то насчет произошедшего этой ночью. Спросите про кинжал: когда он узнал, что тот пропал, – и обо всем, что имеет к этому отношение. Видите вон тот ящик? Узнайте, чего это Пруэн вытанцовывал вокруг него посреди ночи и что он имел в виду под «женушкой Гарун аль-Рашида».

Хоскинс имел все основания поинтересоваться, кто такой Гарун аль-Рашид и при чем тут его женушка. Насколько я мог смутно вспомнить, Гарун был багдадским халифом примерно в восьмом веке, знаменитым персонажем «Тысячи и одной ночи», который любил выходить на поиски приключений, переодевшись. Кто-то мне однажды сказал, что Гарун аль-Рашид переводится как «Аарон Правоверный», и это казалось мне не особенно многообещающим. Как вы уже могли догадаться, у него была жена: по крайней мере, тут имелась очевидная зацепка. Маннеринг говорил о некоем открытии, о тайном деле, мол, они намеревались расхитить могилу. Возможно ли, что Джеффри Уэйд (который, по словам Пруэна, «откапывал халифский дворец») нашел или полагал, что нашел, гробницу жены Гарун аль-Рашида? Добавьте к этому заверение развеселившегося Пруэна в том, что ящик был пуст. А теперь представьте, как это все сочеталось с трупом в накладных бакенбардах и поваренной книгой в руке…

Я сообщил об этой новой догадке Хоскинсу, который неотрывно глядел на ящик.

– Уж не имеете ли вы в виду, сэр, – спросил он, понизив голос, – как ее там… мумию? Как те, которые в кино восстают из мертвых и ходят туда-сюда?

Я указал на то, что халифская чета исповедовала ислам, так что они были похоронены самым обычным образом, что немного успокоило Хоскинса. Он с подозрением относился к мумиям; в общем и целом его точка зрения была примерно как в песенке, которую исполняют в мюзик-холле, дескать, они мертвы, но не сдадутся.

– Раз уж речь не о мумиях, – сказал Хоскинс, – что требуется от меня, сэр? Вскрыть ящик… не уверен, это подходящее слово?

– Да, если Пруэн не заговорит. В кабинете хранителя есть топорик. Если от Пруэна не удастся ничего добиться, вскройте, но только осторожно. Кто нам нужен, так это специалист, который знает все об этом месте…

– Что ж, сэр, даже если старик Уэйд в отъезде, должен же быть здесь кто-нибудь за главного. Нельзя ли позвонить ему?

Таким человеком был Рональд Холмс. Но звонить ему я не собирался, у меня появилась идея получше. Рональд Холмс, по словам Мириам Уэйд, в тот момент устраивал у себя дома вечеринку, на которой должны были присутствовать все, кто связан с этим музеем. И жил он не далее чем в пяти минутах ходьбы отсюда, на Пэлл-Мэлл-плейс. Если я отлучусь минут на десять и доберусь туда прежде, чем они узнают новость, из этого может что-нибудь выйти.

– Вы за главного, – сказал я Хоскинсу. – Я отлучусь ненадолго и приведу Холмса с собой. Если у нас и найдутся еще свидетели, это здание достаточно велико, чтобы держать их в разных помещениях. Тем временем поместим девушку в кабинет хранителя под ответственность Мартина. Нельзя допустить, чтобы она с кем-нибудь общалась; держите Маннеринга подальше от нее, даже если он закатит скандал. Между тем…

– А где девушка? – вдруг спросил Хоскинс.

Мы оба обернулись. Рядом с персидскими коврами, развешенными на стене, никого не было; я вдруг почувствовал себя так, будто сидел за рулем машины, потерявшей управление. Мириам никак не могла добежать до входа, у бронзовых дверей недвижно стоял констебль Мартин. Я помчался по залу к кабинету хранителя. Дверь была закрыта, однако из-за нее доносился чей-то тихий голос, говоривший нечто нечленораздельное. Это говорили с Пруэном? Через обшитую сталью дверь невозможно было расслышать слова, но прямо над моей головой виднелась вентиляционная решетка шахты лифта, находящегося по другую сторону стены.

Я мигом толкнул дверь, она открылась как раз вовремя, и я успел уловить с полдюжины слов.

Однако дело выглядело все таким же странным и необъяснимым. Мириам Уэйд сидела за столом красного дерева, склонившись над телефоном. Мне удалось разобрать: «Уайтхолл, два ноля, две шестерки. Я хочу связаться с Харриет Кирктон». И при этом она закрыла микрофон телефонной трубки носовым платком, очевидно, чтобы изменить голос, поскольку говорила дрожащим глубоким контральто, что разительно отличалось от ее обычной тональности. Увидев меня, она швырнула трубку и поднялась с места, ее лицо горело огнем.

– Вы-ы! – завопила она, задыхаясь. – Вы… мерзкий… поганый… у-у-у! Шпион! Шпи…

– Тише, тише, – сказал я. Мне хотелось и дальше нашептывать «тише-тише» этой пышущей праведным гневом всесильной императрице Мессалине, но все портила ее манера изъясняться. – Вы кому-то звонили? Так чего же трубку бросили?

– Не вашего ума дело.

– Обстоятельства требуют от меня спросить, кому вы звонили.

– Вы всё слышали, не так ли? Я звонила Харриет. Моей лучшей подруге. Она вместе со мной прибыла домой на корабле. Она…

– И как часто вы пытаетесь изменить голос, когда звоните подругам? Послушайте, мисс Уэйд, вы выбрали неподходящее время для шуток.

Я уж было подумал, она сейчас схватит бронзовую пепельницу и как зарядит ею мне по голове. Напротив, она подавила в себе этот импульс, прижав обе руки к своему пышному бюсту, и тоном холодным и презрительным сказала, куда мне пойти и чем там заняться.

– Уайтхолл, два ноля, две шестерки, – повторил я. – Чей это номер? Я мог бы и сам узнать по своим каналам, как вы понимаете.

– Это номер квартиры Рональда Холмса. Вы что, не верите мне?

Я взял в руки телефонный справочник.

– Конечно не верите. Но все обстоит в точности так, как я говорю. – Тут на ее глаза навернулись слезы. – Вам абсолютно обязательно держать меня здесь? Думаете, мне приятно тут сидеть в двух шагах от того… мертвеца и в окружении всего этого? Можно я уйду или хотя бы позвоню кому-нибудь? Можно мне хотя бы брату позвонить?

– А где ваш брат?

– У Рональда дома.

Вопрос о том, почему она не попросила к телефону своего брата вместо какой-то там Харриет Кирктон, если хотела поговорить с ним, был настолько очевиден, что я даже не стал его задавать. Однако насчет номера она не солгала: Рональд Холмс, живший на Пэлл-Мэлл-плейс, Принц-Риджент-корт, значился в справочнике под номером «Уайтхолл 0066». Положив книгу, я вдруг осознал, что Пруэна не было в кабинете; но тут она не потеряла хладнокровия.

– Он в уборной, – объяснила мисс Уэйд. – Я попросила его подождать там, пока я звоню по телефону. Ладно, Раффлс, старый ты пес! Теперь можешь выйти.

Угрюмый и при этом пристыженный, Пруэн открыл дверь и нерешительно прошел в кабинет. По одному тому, как он глядел на эту девушку, было ясно, что он относился к ней чуть ли не с обожанием, притом что он, казалось, искал любого повода накинуться на всякого, с кем разговаривал. Я подозвал к себе Хоскинса и констебля Мартина, топтавшихся в дверях.

– Под вашу ответственность, Мартин, стойте здесь и присматривайте за мисс Уэйд, пока я не вернусь. Никаких звонков, понятно? – Девушка мрачно опустилась в красное кожаное кресло, и я повернулся к ней. – Если не возражаете, посидите тут тихонько пару минут. С вашим братом уже беседуют, мы доставим его сюда, и все будет хорошо. Я скоро вернусь.

Выходя, я слышал, как она ругается такими словами, что и у моих тетушки с дядюшкой из Белфаста завяли бы уши. По пути к выходу я остановился возле повозки, где кипела работа. Роджерс уже закончил фотографировать труп, Кросби все еще снимал отпечатки пальцев, а доктор Марсден проводил осмотр тела. Кинжал к тому моменту уже вынули из раны. Кросби держал его на платке: зловеще изогнутый клинок примерно десяти дюймов длиной, заточенный до бритвенной остроты с обеих сторон. Лезвие обтерли.

– На ней уйма отпечатков, сэр, – доложил Кросби, указывая на рукоятку из слоновой кости. – Правда, они смазаны и наслаиваются друг на друга, как будто к ней прикасались несколько человек. Попробую увеличить и посмотреть, может, из этого что-нибудь и выйдет. В повозке есть несколько четких отпечатков… Вот кое-что еще. Парня, кажется, звали Рэймонд Пендерел. Из кармана его жилета торчат две визитки, и на шляпе отпечатано это же имя.

Он вытащил две окровавленные карточки, имя Рэймонд Пендерел на них было набрано машинописью, такие карточки печатают на каждом углу, пока клиент стоит рядом и ждет. Я взглянул на молчаливого доктора Марсдена, тот хмыкнул.

– Мне особо нечего вам рассказать, – произнес он. – Причина смерти – этот нож, клинок вошел прямо в сердце, мгновенная смерть. – Он резко поднялся. – Время смерти… хм… Когда вы его обнаружили? В двенадцать двадцать пять. Так вот. Сейчас у нас четверть второго. Я бы сказал, он умер где-то между половиной одиннадцатого и половиной двенадцатого, ну, с некоторой погрешностью, конечно. – Тут он замялся. – Послушайте-ка, Каррутерс, это, конечно, не мое дело, но дам вам совет. Посмотрите на форму этого клинка. Мало кто, не обладая медицинскими познаниями, способен рассчитать, куда именно вонзить его, чтобы достичь сердца. Тут либо чертовски удачная случайность, либо же убийца знал, куда ему бить.

Я опустился на колени и обшарил карманы убитого. Они были пусты, если не считать семи пенсов медными монетами, пачки из десяти сигарет и истлевшей газетной вырезки. Вырезка была из какой-то колонки сплетен и слухов, из верхней части страницы, где сохранилась дата – «Авг. 11», чуть более месяца назад. Написано в ней было следующее:

Мисс МИРИАМ УЭЙД, молодая, экстравагантная, красивая, вернулась сегодня в Англию из-под палящего иракского солнца. По слухам, за восемнадцать месяцев до отъезда она была помолвлена с «СЭМОМ» БАКСТЕРОМ, сыном лорда Аббсли, некогда известным кутилой, а ныне восходящей звездой британской миссии в Каире. На следующей неделе с нетерпением ожидаем ее отца, ДЖЕФФРИ УЭЙДА, ученого и коллекционера, чьи усы давно примелькались на собраниях ученых мужей. Считается, что следы халифского дворца в Багдаде могут быть…

В газетной вырезке, которую я свернул и вложил в свой блокнот рядом с мерзкой запиской из кармана Маннеринга, не уточнялось, кто именно был известным кутилой, лорд Аббсли или же его сын; но предположим, что последний. Еще одна ниточка. Но о том, кто был такой этот Рэймонд Пендерел и где он жил, по его одежде нельзя было сказать совершенно ничего. Костюм пах камфорой, как будто его надолго убрали пылиться среди шариков от моли, а на его внутреннем кармане обнаружилась бирка с надписью: «Годьен, английский портной, бульвар Малишерб, 27, Париж». Вот и все.

Дав Роджерсу и Кросби указания поискать улики в том разоре, который творился в кабинете хранителя рядом с лифтом, я отправился к Рональду Холмсу. Снаружи, сидя в полицейской машине, Грегори Маннеринг неистово скандалил с констеблем Джеймсоном; я промчался мимо, не имея никакой охоты вступать в их спор, и направился на восток по Пэлл-Мэлл. Весь город, казалось, опустел, тротуары одиноко мерцали в свете фонарей, а гудок автомобиля, промчавшегося где-то вдалеке, звучал так, будто был совсем рядом. Пэлл-Мэлл-плейс – это небольшой дворик в конце переулка, в который ведет длинная подворотня. Я прошел под аркой и обнаружил за ней сутолоку темных домов, среди которых было и высокое многоквартирное здание, светящееся неоновой вывеской «Принц-Риджент-корт». Внутри узкий холл вел к клетке автоматического лифта. Нигде не было видно швейцара, зато сидел какой-то позевывающий над телефонным коммутатором парнишка в форме, готовящийся закончить свою смену. Пока не время было заявлять о себе.

– У мистера Холмса, – сказал я, – все еще продолжается вечеринка?

– Так точно, сэр, – отозвался парнишка, сделав слабую попытку изобразить военную выправку. Он потянулся за проводом, чтобы воткнуть его. – Ваше имя?

Я эффектно достал из кармана монетку.

– Погоди-ка. Не объявляй обо мне. Я собираюсь сперва поколотить ему в дверь, мол, я офицер полиции. Квартира Д, правильно?

Тот послушно ухмыльнулся и сказал, что мне нужна квартира Е и что звуки точно не дадут мне ошибиться. Войдя в лифт, я остановился и обернулся, как бы между прочим:

– Как долго они там уже?

– Весь вечер, – ответил дежурный. – С девяти часов или около того. Осторожно, там ступенька, сэр.

Когда скрипучий лифт поднялся наверх и замер, я все услышал. Я попал в мрачный коридорчик, выкрашенный в зеленый, места в котором хватало лишь для того, чтоб развернуться. Из-за двери в дальнем его конце доносились приглушенные, но душевные звуки губной гармошки, сопровождавшиеся хором голосов, тянувшим тягучую песню в этом словно бы церковном полумраке. Хор торжественно пел:

 
Мы Фреда Карно солда-аты,
Регтайма имени по-о-олк,
Стрелять не умеем и в бой не идем,
Какой от нас, к черту, то-о-олк?
Ну а когда мы…
 

И тут я что есть сил забарабанил в дверь; настолько громко, что засевшие в квартире певцы, должно быть, подумали, что кто-то пришел распекать их за шум, поскольку пение прекратилось, будто всем разом закрыли рты. Послышалось шуршание, звук закрывающейся двери, а затем шаги. Дверь открыл худощавый мужчина, держащий в руке бокал.

– Я ищу, – начал я, – мистера Рональда Холмса…

– Это я, – ответил тот. – Что случилось?

Он стоял немного боком, так что свет из квартиры проникал в коридор. На Холмсе были большие очки в роговой оправе.