– Да, – согласился главный инспектор, – это проясняет некоторые вещи, отчего они кажутся еще более невероятными. Но теперь стало понятно, почему вы решили, что на крыше был мужчина и что блондинка собиралась присоединиться к нему…

Доктор Фелл нахмурился.

– Первая часть этого, – признал он, – очевидна. Она сказала, что дверь ее спальни хлопала от сквозняка; она подумала, что, видимо, входная дверь приоткрыта, и встала, чтобы посмотреть, в чем дело. Но для этого она старательно накрасилась. Это показалось мне странным: словно человек встал среди ночи с постели и облачился во фрак, чтобы запустить ботинком в раскричавшегося кота. Она не зажгла ни единой лампы, хотя в той ситуации это было бы естественным делом, и она торопливо стерла всю косметику, когда кто-то предложил ей разбудить остальных в доме. В голову сразу приходит мысль о тайном свидании… где?

Дальше… – живо продолжал доктор Фелл. – А вот дальше начинается самое интересное. Она украдкой поднялась по этим ступеням, услышав слова Боскомба: «Боже мой! Он мертв». Наверху она увидела тело, лежащее на полу, и тут же впала в такую истерику, что продолжала бешено обвинять Боскомба в убийстве, даже когда уже давно поняла, что он невиновен. Ça s’explique^[11], Хэдли. Это был не просто шок при виде мертвого грабителя.

Главный инспектор кивнул:

– Да, это очевидно. Она ожидала увидеть там кого-то другого. Но на лицо ему падал свет, и она должна была сразу заметить, что Эймс не тот человек, которого она представляла себе раненым или убитым, если только одна из створок не была прикрыта так, что на лицо падала тень. Отсюда шок и ужас. Поэтому вы и заставили ее восстановить всю сцену… Неплохо, черт возьми! – нехотя признал он, ударив кулаком в ладонь другой руки. – Совсем неплохо для минутного озарения.

– Озарения? – загремел доктор Фелл, выхватывая изо рта сигару. – Кто тут говорил что-нибудь об озарении? Я применил принципы самой здравой ло…

– Хорошо, хорошо. Продолжайте.

– Хмф! Ха! Брр! Прекрасно. Это подводит нас к самой сути всего дела. Хотя она была поражена тем, что этот человек (предположительно тот самый, с которым у нее было назначено свидание) вообще оказался внутри дома, она тем не менее не удивилась, обнаружив его наверху. Она сама как раз и шла наверх, и тот факт, что она действительно приняла мертвеца за него, доказывает это. Когда я вижу в каких-то шести футах от тела дверь, ведущую прямо на крышу, и когда эта девушка решительно встает у меня на пути и пытается увести подальше от нее при первых же признаках любопытства с моей стороны, тогда у меня возникает сильное подозрение. Когда же я припоминаю, что девушка, соблазнительно подкрашенная и в изящном пеньюаре, кутается в пыльный кожаный плащ с теплой меховой подбивкой…

– Все это мне понятно, – вставил Хэдли, храня достоинство. – За исключением того, что все это по-прежнему противоречит здравому смыслу, и только сумасшедший стал бы…

Доктор Фелл благодушно покачал головой.

– Хе, – сказал он. – Хе-хе-хе. Опять наша старая проблема. Вы ведь не имеете в виду, что только сумасшедший станет проводить долгие мучительные часы на крыше, где гуляет ветер. Вы просто хотите сказать, что вы не станете. Знаете, я готов рискнуть небольшой суммой, утверждая, что даже в счастливые дни ухаживания нынешняя миссис Хэдли была бы очень удивлена, увидев вас карабкающимся к ее балкону по ветвям клена…

– Она бы подумала, что у меня не все дома, – ответил Хэдли.

– Что ж, я тоже, раз уж на то пошло. Именно на это я так терпеливо и пытаюсь обратить ваше внимание. Но найдутся молодые люди в возрасте двадцати – двадцати одного года (я со свойственной мне проницательностью подозреваю, что Элеонора и старше, и мудрее своего кавалера, но что из того?), которые станут. И постарайтесь переварить в своей голове тот факт, что эта безумная комедия представляется им наисерьезнейшим делом их жизни. Да что говорить, дружище, – загудел доктор Фелл, раскрасневшись в пылу спора, – молодой парень гроша ломаного не стоит, если не хочет щегольнуть своей силой и ловкостью, лазая по деревьям при разных романтических обстоятельствах, наполовину надеясь, что вот сейчас, на глазах у возлюбленной, он разобьет свою глупую голову, но очень удивляясь, когда это действительно происходит. Вы читаете слишком много современных романов, Хэдли… Ирония нашей ситуации заключается в том, что посреди всех идиллических мечтаний, избавлений от романтических опасностей и прочего на сцену свалился самый настоящий труп, а юный кавалер действительно чуть не сломал себе шею, когда спускался с небес на землю. Но я уже заметил однажды, что Элеонора старше и мудрее, и вот это как раз проливает свет на все дело…

– Каким образом? Если у вас нет никаких фактов…

– Она увидела на полу, мертвым, кого-то, кого приняла за этого молодого парня. И над ним она увидела Боскомба с пистолетом в руке. Поэтому-то с ней и случилась истерика. Она ни секунды не сомневалась, что Боскомб застрелил его.

Хэдли провел рукой по своим бесцветным волосам.

– Значит, Боскомб…

– Он любит ее, Хэдли, я бы даже сказал, страстно любит, и я очень подозреваю, что она его терпеть не может. Этот нервный человечек с мягкой походкой весь состоит из воды и железа, и она, вполне возможно, побаивается его. Если она решила, что он способен убить или убил нашего приятеля Дональда, мы можем сделать из этого любопытный вывод в отношении другого…

Хэдли пристально посмотрел на него из-под опущенных бровей.

– Есть и иные выводы, – указал он почти лениво. – Например, тот, что Эймса в темноте холла могли спутать с Боскомбом… У нас, приходится признать, достаточно всяких сложностей; но Боскомб заинтересовал меня.

– Ботинки с перчатками, разбитое окно, Стенли?

– О, я узна`ю от них правду, – тихо сказал Хэдли. В этих обычных словах и едва заметной улыбке, которая их сопровождала, было что-то, что заставило Мельсона вздрогнуть. У него вдруг появилось ощущение, что сейчас что-нибудь разобьется, что главный инспектор опустит свой одетый в перчатку кулак на один из стеклянных шкафчиков и его хрупкое содержимое разлетится по полу во все стороны. Хэдли легким шагом вернулся к столу, в свете лампы стали хорошо видны его темные непроницаемые глаза. – У меня сложилось впечатление, что Боскомб и Стенли собирались разыграть клоунаду с несуществующим преступлением, чтобы поморочить Эймсу голову. Вам это приходило на ум?

Доктор Фелл издал некий неопределенный звук.

– И наиболее значительным моментом во всем деле, – продолжал Хэдли, – является свидетельство о том, кто знал, а кто не знал Эймса. Я обещаю вам, что не успокоюсь, пока не разгребу всю гору грязной лжи, навороченную в этом доме, и – клянусь Богом! – в конце концов я найду эту свинью, которая подкрадывается сзади и убивает честных людей ударом в спину!

Его кулак обрушился на стол, и, как далекое эхо этого удара, раздался стук в дверь. Когда в комнате появился сержант Беттс, неся в руке что-то, завернутое в носовой платок, Хэдли уже обрел свой прежний бесстрастный облик.

– Это… нож, сэр, – доложил Беттс. Его лицо было бледным. – Мы ничего не обнаружили в карманах, сэр, совершенно ничего, кроме пары перчаток. Вот они. Старый Хлопотун никогда… – Оборвав себя посреди фразы, он вытянулся, ни с того ни с сего отдал честь и замер.

– Крепись, старина, – сказал Хэдли, стараясь не выдать своим видом того, что творилось у него в душе. – Нам это никому не нравится. Мы… Закройте дверь! Гхм! Э… ты не проговорился? Никто не узнал, кто он такой? Это важно.

– Нет, сэр. Хотя два человека задавали очень много вопросов: полнотелая леди с крашеными волосами и этот суетливый человечек в сером халате. – Взгляд Беттса, продолжавшего стоять навытяжку, вдруг стал колючим. – Но всего лишь минуту назад произошла странная вещь, сэр. Пока мы снимали отпечатки пальцев, – кстати, на этой штуке, с концом как у стрелы, нет ни одного…

– Разумеется, – горько прокомментировал Хэдли. – Я так и думал, что не будет. Хотел бы я в наше время встретить хоть одного человека, который оставит отпечатки своих пальцев. Так?

– Пока Бенсон там копошился, мы стояли на пороге. Вдруг из другой двери выходит здоровый детина, с забавной такой походкой, сэр, словно еле ноги волочит, и взгляд у него страшный. Бенсон и говорит: «Боже милостивый!» – себе, значит, под нос; а я спрашиваю: «Что?» – а Бенсон говорит (опять чуть слышно, сэр, потому что, видите ли, та леди стояла рядом, и смотрела, и все тараторила, что она ни капельки не боится и что с ней, вообще-то, ни разу не было плохо в больничных палатах), – так вот, Бенсон говорит: «Стенли. Он должен знать Старого Хлопотуна в лицо…»

– Мистер Стенли, – ответил Хэдли с каменным лицом, – бывший офицер полиции. Вы не позволили ему сказать другим про Эймса?

– А он вроде бы и не узнал Старого… то есть инспектора, сэр. По крайней мере, внимания не обратил никакого. Он подошел к буфету, сделал изрядный глоток бренди прямо из графина, повернулся и, не глядя на нас, прошел с графином туда, откуда вышел. Словно светящийся призрак, сэр, если вы понимаете, что я хочу сказать.

– Так. Где сейчас доктор Уотсон?

– Он все еще около того молодого парня в спальне той леди, – ответил Беттс, не без любопытства взглянув на главного инспектора. – Доктор говорит, что он сильно ушибся, но сотрясения нет и в скором времени его можно будет перенести. Совсем еще мальчишка…

– Мальчишка?

– Ему где-то двадцать один, сэр, – строго указал сержант Беттс с высоты своих где-то двадцати шести. – Он постоянно смеется и повторяет что-то вроде «надежда медлит, надежда медлит». Две другие леди сейчас с ним. Что теперь, сэр?

– Найдите мистера Карвера, – распорядился Хэдли, – и пригласите его сюда. Сами останьтесь у двери снаружи. Никого не впускать.

Когда сержант вышел, Хэдли сел к столу и достал записную книжку и карандаш. Он аккуратно развернул платок, и яркая позолота стрелки – ее очистили от крови – заблестела при свете лампы. У основания краска была в разводах и тусклее, – видимо, здесь ее смазали перчаткой; такие же, но менее заметные мазки покрывали всю ее поверхность.

– Похищена с часок до того, как краска высохла, – заметил Хэдли. – Или… Интересно, а высохла ли она полностью даже сейчас? Стрелку мыли, и она еще влажная, но на ощупь липкая. Должна бы высохнуть, если краска была нанесена вчера вечером. Может быть, какой-нибудь водостойкий лак, который долго сохнет. Надо выяснить. – Он записал в книжке. – Вид мазков выше основания заставляет меня думать, что они оказались на стрелке, когда ее вытаскивали из шеи Эймса. Следовательно, на убийце могут остаться пятна…

– Вы посмотрите, какое жизнерадостное оружие, – восхищенно произнес доктор Фелл. Он передвинулся к столу и, моргая в сигарном дыму, разглядывал лезвие. – Хм. Ха. А я сомневаюсь. Оно выглядит так, словно вор нарочно свел всю позолоту, Хэдли. Он мог бы похитить стрелку и более аккуратно, как вы думаете? Или это дьявол полунамеков и сверхтонкостей опять проник в мой старый уставший мозг? Меня терзают сомнения.

Хэдли не обращал на него внимания.

– Длина… – пробормотал он и примерил ее к подошве своего ботинка. – Вы немного ошиблись, Фелл. Эта штука не больше восьми с половиной дюймов, даже ближе к восьми… А! Входите, мистер Карвер!

Хэдли обернулся на стуле с какой-то пугающей вежливостью. Колесики закрутились; дознание началось, и рано или поздно, Мельсон знал это, они будут разговаривать с убийцей. Сидя в комнате с древними часами, Хэдли медленно постукивал позолоченной минутной стрелкой по столу, наблюдая, как Карвер прикрывает за собой дверь.