Горы могут возникать по двум причинам. Они образуются либо вследствие поднятия земной коры, которое может происходить при мощном землетрясении, либо вследствие действия воды, которая, прокладывая себе новые пути, размывает долины, при этом слои породы бывают разных видов: одни мягкие, другие твердые. Ветра и воды разрушают первые, но вторые остаются нетронутыми. Большинство возвышенностей на Земле имеют второе происхождение. Чтобы свершились все подобные изменения, требуется очень долгое время, в течение которого сами горы могут немного уменьшаться в размерах^[6].

В XIII в. персидский ученый Насреддин Туси (1201–1274) размышлял о способе приспособления организмов к окружающей среде, используя выражения, которые некоторые трактовали как изложение теории эволюции; однако это скорее является принятием желаемого за действительное. В своей книге «Насирова этика» («Ахлаги Насири») Туси затронул множество биологических тем и описал свой вариант «лестницы жизни». Его рассуждения относительно происхождении жизни перекликаются с выводами Лукреция: история началась с хаоса, после которого все упорядочилось и возникла жизнь, причем некоторые формы жизни преуспели, а другие нет. Вот отрывок, который будоражит людей, ищущих ранние признаки эволюционного мышления:

Организмы, способные быстрее обретать новые свойства, более разнообразны. Вследствие этого они получают преимущества перед другими существами… Тела изменяются в результате внутренних и внешних воздействий.

При этом совсем непонятно, имеет ли Туси в виду то, что эти изменения происходят при смене поколений, или то, что каждая живая особь изменяет свое тело в ответ на вызовы окружающей среды, – эту идею, которая сегодня называется «ламаркизм», мы рассмотрим в главе 4.

Такая же неопределенность присутствует в текстах других исламских мыслителей. В 1377 г. в трактате «Введение» («Мукаддима») Ибн Хальдун (1332–1406) писал:

Животный мир затем расширился, и видам его не было числа, и постепенный процесс творения наконец привел к появлению человека, который мог думать и размышлять. Высшая стадия человека была достигнута из мира обезьян, в которых есть сметливость и способность к пониманию, но которые не достигли стадии настоящего мышления и разумности. Отсюда начинается первая ступень человека. Это все, что нам позволяют видеть наши [физические] наблюдения.

Неясно, говорил ли Ибн Хальдун о том, что человек развился из обезьяны, или просто помещал эти виды на «лестницу творения», но он также упоминает «превращение некоторых существующих вещей в другие».

Этого достаточно, чтобы продемонстрировать, что задолго до Дарвина и далеко за пределами Западной Европы были люди, которые серьезно задумывались о месте человека в природе и о взаимосвязи живых существ друг с другом. Однако дело в том, что в современном виде наше понимание эволюции формировалось в христианском обществе Западной Европы, где сложившаяся религиозная среда определенно не способствовала развитию этого понимания. Но даже в контексте христианской традиции все могло бы сложиться иначе, если бы Церковь уделила больше внимания идеям некоторых ранних христианских мыслителей.

Многие деятели раннего христианства осознавали, что библейское описание сотворения мира в Книге Бытия не следует понимать буквально и что жизнь на Земле должна была каким-то образом развиться из более примитивных форм, пусть даже под руководством бога. Одним из наиболее значимых раннехристианских философов-богословов был Ориген Александрийский (ок. 184–253), который написал огромное количество трудов. В некоторых из них он защищал идею, что библейский сюжет следует считать аллегорией, а не буквальным описанием сотворения мира. За свои воззрения (не только за эту идею) на Александрийском соборе 400 г. Ориген был объявлен еретиком, а в 543 г. император Юстиниан I вновь осудил его и приказал сжечь все его сочинения. Как и в случае опровержения Аристотелем концепции Эмпедокла, тот факт, что Юстиниан счел необходимым предпринять этот шаг спустя почти 300 лет после смерти Оригена, свидетельствует о том, насколько сильным было влияние его идей.

К тому времени, когда Юстиниан задним числом подверг цензуре сочинения Оригена, свой вклад в спор о Книге Бытия внес епископ Аврелий Августин Иппонийский (Блаженный Августин, 354–430). Августин тоже был плодовитым писателем, и его взгляды на разные вопросы со временем менялись, но одной из ключевых его идей являлось то, что если буквальное толкование Библии противоречит логике и разуму (а он считал, что способность рассуждать была дарована людям самим богом, что придавало еще большую значимость этому утверждению), то библейский сюжет следует считать метафорой или аллегорией. Он утверждал, что библейские истории были написаны таким простым языком, чтобы их поняли люди, жившие во время написания Книги Бытия. Эта идея высказана им в пятой книге его грандиозного труда «О Книге Бытия буквально» (De Genesi ad Litteram). Августин пишет, что Книгу Бытия следует толковать так, что животные и растения возникают из воды и земли и «развиваются со временем… каждое в соответствии со своей природой». Он проводит сравнение с тем, как дерево вырастает из семени, пробиваясь из-под земли и превращаясь во взрослое растение. Но он сравнивает это не с развитием, скажем, животного из эмбриона, но с развитием вида из более простого источника. Бог создал потенциальную возможность для живых существ, которые, как им положено, возникли «с течением времени в разные дни, согласно их разновидностям». Это изменения, но не настоящая эволюция, поскольку все было заранее запланировано богом. «В соответствии с теми видами существ, которых Он создал первыми, Бог создает много новых тварей, которых Он не создал тогда… Бог разворачивает поколения, которые Он заложил в творение, когда Он впервые начал его». Развивая аналогию с семенем, Августин пишет:

В [семени] незримо присутствует все, что разовьется в дерево. И таким же образом мы должны представлять себе [происхождение] мира… Это относится не только к Солнцу, Луне и звездам… но также к существам, которых породили вода и земля в их возможности и предназначении, прежде чем они появились с течением времени.

«Растения, птицы и животные несовершенны», замечает Августин, «а созданы в состоянии возможности».

В другом своем труде, «О Книге Бытия» (De Genesi), он пишет: «Полагать, что Бог создал человека из праха телесными руками, очень наивно… Бог не создал человека руками, как и не дышал на него горлом и губами». Несмотря на то что его теология стала одной из основ учения христианской церкви, эти идеи Августина были проигнорированы ради продвижения среди необразованных масс простого библейского сюжета. А что, если бы все пошло иначе? Во второй половине XIX в., уже после публикации книги «Происхождение видов», Генри Осборн поучаствовал в спорах вокруг нее и писал в своем труде «От греков до Дарвина»:

Если бы воззрения Августина остались учением Церкви, то окончательное принятие эволюции произошло бы раньше, чем это случилось, определенно уже в XVIII, а не в XIX веке, и не возникло бы неистовых споров по поводу этой истины Природы… Как бы четко в Книге Бытия ни говорилось о прямом и одномоментном сотворении животных и растений, Августин представляет это в свете учения Аристотеля о первичной причинности и последовательном развитии от несовершенного к совершенному. Этот влиятельнейший учитель церкви тем самым завещал своим последователям взгляды, которые очень схожи с прогрессивными взглядами тех современных богословов, которые приняли теорию эволюции.

Достаточно ли прогрессивными были взгляды этих богословов XIX в., если те рассматривали эволюцию всего лишь с точки зрения учения Аристотеля о первичной причинности и последовательном развитии от несовершенного к совершенному, – уже другой вопрос.

Идеи Аристотеля укоренились в католической церкви к началу XII в., когда ученые-богословы получили доступ к переведенным на латынь исламским источникам, которые, в свою очередь, являлись переводами древнегреческих текстов. Самым влиятельным из этих ученых был еще один святой, Фома Аквинский (1225–1274). Хотя он не соглашался с Августином, что сотворение мира за семь дней следует воспринимать как метафору, и считал буквальной истиной то, что бог создал мир за шесть дней и отдыхал на седьмой, он, судя по всему, соглашался с большинством утверждений Августина, толкуя сюжет Книги Бытия так, что бог перестал создавать новых тварей на седьмой день, в том смысле что все появившиеся позже существа не были первоначальными, потому что у них были предки того же «подобия» – или вида в нашем современном понимании:

Все вещи, которые были созданы с течением времени посредством божественного провидения в творении, управляемом Богом, были созданы в первичном состоянии в соответствии с определенными начальными образцами, как говорит Августин… в тот день, когда Бог сотворил Небо и Землю, Он также сотворил всякое полевое растение, но не в действительности, а таким, каким оно является перед тем, как оно произросло из земли, а именно в возможности.

Это допускает определенное развитие жизни на Земле с течением времени и даже некое совершенствование отдельных видов в их стремлении к аристотелевскому совершенству. Но самое важное, что здесь категорически отвергается идея возникновение новых видов с момента сотворения мира.

Любопытно, что, хотя Фома утверждал, что бог непосредственно создал все человеческие души, ему было нетрудно примирить это с идеей, что люди подчиняются тем же нормам поведения, что и другие животные. Мэтт Россано из Университета Юго-Восточной Луизианы указал на сходство между некоторыми положениями учения Фомы и идеями современной эволюционной психологии (ранее известной как социобиология). В своем труде «Сумма против язычников» (Summa Contra Gentiles) Фома пишет:

Мы наблюдаем, что у тех животных, к примеру собак, у коих самка сама способна вырастить потомство, самец и самка не остаются вместе после совершения полового акта. Но у всех животных, у коих самка не может вырастить потомство сама, самец и самка живут вместе после полового акта столько, сколько потребуется для выращивания и воспитания потомства. Это свойственно птицам, чьи птенцы неспособны добывать себе пропитание сразу после вылупливания… Посему, как и у всех животных, чей самец остается рядом с самкой до тех пор, пока участие отца необходимо для взращивания потомства, для мужчины естественно быть привязанным к обществу одной постоянной женщины в течение длительного, а не краткого времени.

Фома также понимал важность того, что сегодня мы называем «определенностью отцовства», – уверенности самца в том, что именно его гены переданы следующему поколению:

Каждое животное желает свободно получать удовольствие от сексуального союза так же, как и от еды, чему препятствует наличие либо нескольких самцов на одну самку, либо наоборот… Но у мужчин к этому особое отношение, поскольку мужчина естественно желает быть уверенным в своем потомстве… Причина, по которой жене не разрешается иметь более одного мужа единовременно, в том, что в противном случае отцовство было бы неопределенным.

Фома, однако, не задается вопросом, почему отцовство так важно для мужчины, если все предопределено богом. Он считает, что это естественное желание, но тут есть намек – больше чем намек – на основополагающую особенность современной теории эволюции, которая пытается ответить, почему возникли такие «естественные» модели поведения. Теория эволюции объясняет это стремлением каждого отдельного животного максимально повысить шансы на передачу копий своих генов следующему поколению, ведь такое копирование является важнейшим фактором эволюции путем естественного отбора. «Естественное» поведение кажется нам естественным только потому, что оно является успешным с точки зрения эволюции. Ничего не зная о генах, Фома явно распознал причины такого поведения в животном мире, а также понял, что в этом отношении между поведением людей и животных нет никакой разницы. Трудно не прийти к выводу, что, если бы такому проницательному и умному человеку, как Фома, представили доказательства, доступные шесть веков спустя Чарльзу Дарвину, он бы принял идею эволюции путем естественного отбора (или додумался бы до нее сам), даже если бы по-прежнему считал, что бог является создателем человеческих душ. К сожалению, на протяжении этих шести веков большинство людей, определявших учение Церкви, были не такими проницательными и умными, как Фома, и официальная точка зрения сводилась к тому, что окружающий нас мир постоянен, неизменен и создан богом. В том, что касалось жизни, все придерживались образа цепи или лестницы. Все виды имели свое определенное место в качестве звена цепи или ступени лестницы, которая шла от самого бога вниз, к ангелам, людям (по большей части смертным, но с сотворенной из духа душой), животным, растениям и минералам. Этот образ имел огромное влияние на правящие классы следующих после Фомы столетий, поскольку он позволял утверждать, что и в обществе место каждого человека как звена великой цепи бытия предопределено богом. Неважно, был ли ты аристократом или крестьянином, королем или нищим, ты должен был просто принять свою участь, потому что так распорядился бог. Греховным считалось не только опускаться и вести себя как животное, но и в равной мере иметь претензии, не соответствующие твоему положению в обществе, и думать или действовать так, как если бы ты был ровней представителям более привилегированного класса. Поэтому элиты были кровно заинтересованы в поддержке этой идеи.

В этой христианизированной версии мира Платона и Аристотеля ни один вид не мог переместиться с одного места в цепи на другое, потому что свободных звеньев не было и каждое звено или каждая ступень лестницы были заняты определенным видом, причем виды на соседних ступенях были очень похожи друг на друга. Эта идея оставалась основным положением биологической мысли вплоть до XVIII в. Как нигде лучше влияние этих представлений отражено в строках Александра Поупа из поэмы «Опыт о человеке» (An Essay on Man), опубликованной в 1733 г.:

О, цепь существ! Бог – первое звено,

Над нами духи, ниже нас полно

Птиц, рыб, скотов и тех, кто мельче блох,

Тех, кто незрим; начало цепи – Бог,

Конец – ничто; нас к высшему влечет,

А низших к нам, вот правильный расчет.

Одну ступень творения разрушь –

И все падет, вплоть до бессмертных душ;

Хоть пятое, хоть сотое звено

Изъяв, ты цепь разрушишь все равно^[7].

Но к тому времени идею биологической эволюции и изменения видов уже вполне четко отстаивал один из величайших гениев XVII в., ключевой деятель научной революции, которая началась в середине предыдущего столетия.