2. Генрих: уроки королевского мастерства

Последние годы правления Генриха VII были омрачены нарастающей тревогой и дурными предчувствиями, которые словно подтверждали подозрения в том, что он не был истинным королем, а лишь самозванцем и узурпатором. Молодой Генрих VIII жаждал немедленного признания, поэтому решил начать с чистого листа, окончательно порвав с прошлым. Он станет «любезным» принцем, провозвестником нового стиля правления. Его школьный наставник лорд Маунтджой уловил эти настроения: «Небеса смеются, и земля ликует, и все вокруг полно молоком, медом и нектаром, потому что жадность и стяжательство изгнаны навек, а новый король жаждет не золота и драгоценностей, а доблести и славы»^[23]. Маунтджой не скупился на похвалы, утверждая, что молодой король станет тем правителем, который всегда будет питать страсть к «справедливости и честности». Принцу, столь щедро одаренному почти божественными способностями, суждено стать «спасителем» страны. Его царствование ознаменует начало нового Золотого века¹.

Однако не всем подобные перспективы казались убедительными. Посол Венецианской республики Пьеро Паскуалиго, удостоенный аудиенции Генриха VIII в самом начале его правления, обращает внимание на то, что новоиспеченный король наслаждается производимым им впечатлением. Прибыв в Ричмондский дворец к завтраку в день святого Георгия, Паскуалиго застал Генриха, когда тот в тяжелой бархатной мантии пурпурного цвета на подкладке из белого шелка и со шлейфом длиной четыре ярда^[24] сидел, развалившись на золоченом троне, выставив напоказ регалии ордена Подвязки. «Его шею обвивала золотая нагрудная цепь, с которой свисал бриллиант размером с самый крупный грецкий орех, какой мне когда-либо доводилось видеть, а к нему была подвешена очень большая и очень красивая жемчужина круглой формы». Его пальцы были «сплошь унизаны драгоценными перстнями»².

Генрих постарался исправить некоторые ошибки своего отца, однако не смог полностью отказаться от его методов. Генрих VII на смертном одре поклялся простить долги тем, кто оказался на грани разорения из-за его налоговых притеснений. Его сын расширил королевскую милость, предложив всем, с кем обошлись несправедливо, заявить о себе и получить «беспристрастное отправление правосудия», на которое не могли повлиять богатые и власть имущие. Подданных призывали без опаски жаловаться на все случаи вымогательства и притеснений, которым они подвергались ранее, при этом их заверяли, что виновные будут сурово наказаны. Все эти заверения оказались пустыми обещаниями. Генрих простил долги некоторым пострадавшим от притеснений его отца, однако даже тем, кто получил полное освобождение от непомерных выплат, могли грозить новые штрафы. Так, например, герцог Бекингем, в котором Генрих всегда видел серьезную угрозу, поскольку тот открыто заявлял о своем наследственном праве на должность лорда верховного констебля Англии (высшая должность с почти королевскими полномочиями в чрезвычайных ситуациях), был освобожден от долгового обязательства в размере 400 фунтов, однако с него неправомерно взыскали свыше 7000 фунтов, и ему пришлось истратить 3500 фунтов на судебные издержки. Спустя четыре года герцог Бекингем одержит победу в суде, доказав свое право занимать должность констебля, однако Генрих так и не разрешит ему занять этот пост, сославшись на то, что эта должность «слишком высока и опасна»³.

Пожалуй, самым неожиданным и вместе с тем самым закономерным было импульсивное решение Генриха жениться на Екатерине Арагонской, при том, что он уже «был женат» на ней, а потом отказался от этого брака. Он уклончиво объяснял это решение то тем, что искренне любит ее, то тем, что выполняет предсмертную волю отца⁴. Будучи на шесть лет старше короля, Екатерина была далека от того идеала, который воплощала в себе мать Генриха, но с ней было спокойно и надежно, а самое главное – это был наиболее простой и быстрый способ обеспечить безопасность династии и трона. Он не прислушался к словам архиепископа Кентерберийского Уильяма Уорэма, предупреждавшего о том, что его официально зарегистрированный отказ от брачного договора может стать причиной, по которой папская булла, полученная его отцом с целью устранения препятствий для заключения брака с вдовой брата, не будет иметь достаточной юридической силы⁵.

В память об умершей матери Генрих назначил церемонию бракосочетания в часовне Елизаветы Йоркской – он надеялся хотя бы так ощутить ее присутствие. Все прошло очень скромно, гостей было немного. Терзался ли Генрих угрызениями совести от того, что женится на вдове своего брата? Даже если и так, он быстро избавился от них. Отец заставил его навсегда заучить суровые правила, которыми «должен» руководствоваться король: монархии и династии строятся не на одной лишь добродетели и хорошей репутации. В основе – всегда семьи, браки и рождение законных наследников и преемников. Только с появлением потомства король может говорить о сохранении династии. В Екатерине текла королевская кровь, она была рядом, об условиях ее приданого было решено уже давно, но утверждать, что она вскружила ему голову, учитывая, что он долгие месяцы и даже годы вообще не замечал ее, значило быть в плену иллюзий – так впервые проявилась способность Генриха обманывать себя всякий раз, когда это было нужно⁶.

Екатерина в свою очередь поставила себе цель выйти замуж за Генриха с того самого времени, когда об этом впервые заговорили ее родители после смерти принца Артура. Она считала, что быть супругой короля – это ее предназначение, и, достигнув этого статуса, не желала от него отказываться. Она тоже слегка притворялась, утверждая, что любит нового мужа «гораздо больше», чем самое себя⁷.

В ноябре 1509 года Генрих назначил себе альмонария, священника, который прислуживал королю во время богослужений и ведал раздачей королевской милостыни. Эту должность занял некто Томас Уолси, обходительный, ловкий, изобретательный, умеющий угодить. Настоящий мастер своего дела, он был старше короля лет на двадцать и, как мог, старался научить молодого монарха тонкостям управления. Несмотря на свое незнатное происхождение – Уолси был сыном мясника из Ипсвича,– он учился в колледже Магдалины в Оксфорде. Получив в пятнадцать лет степень бакалавра искусств, он в 1497 году был выбран членом совета колледжа, а позднее – казначеем, однако вскоре подвергся суровой критике за перерасход средств (как говорят) на строительные работы по возведению башни Магдалины. В 1498 году он был рукоположен в священники и получил несколько приходов, а затем стал капелланом при Генрихе VII. Заметив его незаурядные способности, король несколько раз отправлял его с миссией в Шотландию и Нидерланды; успешно справившись с поставленными задачами, Уолси обеспечил себе продвижение по службе и вскоре стал деканом^[25] Линкольна и Херефорда.

Как королевский альмонарий, Уолси теперь служил в Королевской капелле. Он не только исповедовал Генриха и служил мессы, но и стал его младшим советником, занимаясь в основном разбором прошений, однако нередко участвовал и в обсуждении важных политических вопросов. Он быстро завоевал расположение короля, оставив своих соперников далеко позади. В книге «Жизнь Уолси» (Life of Wolsey), которую в 1550-х годах написал его джентльмен-привратник и первый биограф Джордж Кавендиш, говорится, что из всех советников альмонарий был «самым ревностным и услужливым… готовым исполнить любое желание и прихоть короля, чего бы они ни касались. Неудивительно, что для короля он стал незаменимым инструментом осуществления грандиозных планов по части удовольствий»⁸.

Как отмечает Кавендиш, для Уолси не существовало общепринятых в политике принципов. Вместо них было умение ориентироваться, мастерски сочетать войну, равновесие политических сил и мир для достижения определенных политических целей – этому он и обучал Генриха. Его главным козырем было желание угодить королю и таким образом добиться своего. В этом Уолси помогал его «особый дар красноречия и умение ловко поддакивать в нужный момент». Не гнушаясь любыми средствами, «он умел убедить и заставить плясать под свою дудку любого». Он пользовался безграничным влиянием. Дипломат и сборщик папского налога («пенс в пользу святого Петра») в Англии Полидор Вергилий^[26], который был очевидцем событий, пишет:

Каждый раз, когда Уолси нужно было получить что-то от Генриха, он как бы невзначай в разговоре затрагивал этот вопрос; затем также невзначай извлекал откуда-то занятную маленькую вещицу в качестве подарка и, пока король с восхищением ее разглядывал, ловко возвращался к теме и продвигал занимавшую его идею⁹.

Всегда имея под рукой верного помощника в лице своего альмонария, Генрих мог сколько угодно предаваться любимым развлечениям. Сочиненная им примерно в это время баллада начинается так:

 
Веселиться средь друзей
Я буду до скончанья дней.
Мне никто не запретит,
И Богу это не претит.
Оленя гнать,
Петь, танцевать
Я сердцем рад.
Среди забав
Мой легок нрав,
Мне нет преград^[27]10.
 

В письме своему тестю, написанном на латыни (Генрих не владел испанским, а Фердинанд – английским), он пишет: «Я провожу большую часть времени в забавах и развлечениях, среди которых соколиная и прочая охота и другие полезные для здоровья занятия, а еще я участвую в рыцарских поединках и турнирах и занимаюсь прочими благородными видами спорта и в то же время много езжу по стране, знакомлюсь со своими владениями»¹¹. Он заверял, что не станет «пренебрегать делами государства», однако пока они явно играли для него второстепенную роль. Когда старшие умудренные опытом советники пытались его вразумить, он отмахивался от их увещеваний: его стиль правления складывался уже тогда, когда он щедро одаривал своих друзей подарками и наградами, опустошая казну, которую методично собирал его бережливый отец.

Не обошлось и без жертв. В погоне за популярностью Генрих приказал арестовать ближайших советников своего отца Эдмунда Дадли и Ричарда Эмпсона, после чего их судили по сфабрикованному обвинению в государственной измене. Их держали в Тауэре, пока Генрих решал, могут ли они еще пригодиться ему или нет. К августу 1510 года волна недовольства соратниками прежнего короля приняла угрожающие масштабы. Не желая брать на себя ответственность за их действия, Генрих приказал их обезглавить, а сам в это время уехал на охоту¹². Признавать вину за допущенные ошибки никогда не входило в его принципы.

Екатерина в первые годы замужества старалась переделать себя на английский лад, однако полностью ей это так и не удалось. Еще живя в Испании, она подписывалась именем Каталина (исп. Catalina) через латинскую букву С. Выйдя замуж за Генриха, она стала подписывать свои письма в Испанию именем Катерина (Katherina), а в письмах английским адресатам – Кэтрин (англ. Katherine), в обоих случаях через латинскую букву К, или просто «Королева» (исп. La Reyna)¹³. Она заказала свой портрет, на котором новоиспеченная королева была изображена с золотой подвеской на груди в форме буквы К. Екатерина прилагала немало усилий, желая заговорить по-английски, но владела им неуверенно и лучше всего чувствовала себя в окружении преданных испанских фрейлин. На политической арене она стремилась отстаивать интересы Испании, что было на руку ее отцу, который использовал рвение дочери в качестве секретного оружия дипломатии. Со времени своего приезда в Англию она состояла с ним в переписке, и нередко содержание их писем было тщательно зашифровано¹⁴. Ее доверенными лицами в основном были те, кто приехал вместе с ней из Испании. Среди них она более всего могла положиться на своего католического духовника, брата-францисканца Диего Фернандеса, с которым ежедневно проводила долгие часы в молитвах¹⁵.

В первый день нового, 1511 года, казалось, ее молитвы были услышаны – в своих покоях в Ричмондском дворце королева родила мальчика. Исполненный радости, Генрих сразу же отправился вознести благодарности Святой Деве в церковь Божьей Матери Уолсингемской в Норфолке – это паломничество (двести миль туда и обратно) было первым из трех, которые он совершит в ближайшие десять лет¹⁶. Младенец, которого назвали Генри в честь отца и деда, был крещен во францисканской церкви в Ричмонде; его крестной матерью стала Маргарита Австрийская, представленная на церемонии доверенным лицом.

Целых семь недель продолжалось всеобщее ликование: по всей стране в церквях шли благодарственные молебны, а на улицах городов устраивались фейерверки и горожан бесплатно угощали вином. Следуя традиции, Генрих устроил в честь новорожденного сына двухдневный рыцарский турнир, не скупясь на расходы. Он сам в костюме рыцаря Верное Сердце выехал на ристалище во главе так называемых «зачинщиков» против «защитников», которых представляли его верные друзья, в том числе и Чарльз Брэндон, а Екатерина с обожанием смотрела на своего супруга с трибуны. К вечеру второго дня наступило время театрализованных представлений, были приглашены музыканты, певцы и устроен пир – сын Генриха заслуживал только лучшего. Великодушие было проявлено даже тогда, когда неуправляемая толпа прорвалась сквозь охрану в пиршественный зал, в результате чего были похищены знаки с буквами H и K из чистого золота, украшавшие великолепные наряды придворных. Позже одному из похитителей удалось выручить за свою добычу четыре фунта – это было больше, чем мог заработать простой ремесленник за год, и на такие деньги в те времена можно было бы купить два акра^[28] сенокосных угодий¹⁷.

Однако ликование Генриха было недолгим. Через пятьдесят два дня после появления на свет маленький принц Генри заболел и умер в Ричмондском дворце. Екатерина держалась стоически, следуя примеру своей матери Изабеллы, которая в свое время встретила известие о смерти сына словами: «Бог дал, Бог взял»¹⁸. И все-таки для нее это была горькая утрата. Генрих переживал эту трагедию по-своему: старался не терять присутствие духа и, ради спокойствия жены, не показывал своего горя. Все что он мог сделать,– устроить сыну похороны с почестями, достойными принца¹⁹.

В последующие годы слухи о беременностях Екатерины так или иначе доходили до дипломатов, приезжавших в страну²⁰. Она снова забеременела в 1513 году, но родила раньше срока в сентябре или октябре, и новорожденный мальчик не прожил и нескольких часов; другой ребенок, тоже мальчик, родился мертвым в ноябре или декабре 1514 года; не выживали и другие младенцы, родившиеся в 1515, 1517 и 1518 годах²¹.