Барнстапл, августа четвертого дня

Ваша светлость,

сокрушаюсь об печальном долге известить Вас, что поездка моя обернулась скорее пораженьем, нежели викторией. Non est in-ventus. Однако, памятуя недвусмысленное указанье Вашей светлости об следствии моем ничего не утаивать, я послушен Вашей воле.

Мною прилагаются свидетельские показанья, ознакомившись с коими, Ваша светлость, несомненно, сделают вывод об подлинной личности мистера Бартоломью. Всякая ошибка исключена, ибо сие подкреплено не только доверенным мне портретом (что, вероятно, Ваша светлость сочтут достаточным), но особливо тем фактом, что при сем господине состоял лишенный языка и слуха человек, описанье наружности и повадок коего схоже во всех показаньях. Я решил не утомлять Вашу светлость прочими добытыми мною сведеньями, ибо во многом они повторяют друг друга. Коронер доктор Петтигрю сообщил все, что знает и помнит; я также переговорил с его помощником, выезжавшим на первое дознанье, и стариком-лекарем, в день происшествия занемогшим.

Заклинаю Вашу светлость (а также Вашу дражайшую супругу, кому прошу передать мое смиреннейшее почтенье) не воспринимать кончину Терлоу как безоговорочную улику еще большей беды, коей prima facie она выглядит. Таковой ее сочтут лишь невежественные трусы (omne ignotum pro magnifico est), не способные к здравому рассужденью, но склонные во всем видеть руку дьявола. Подобная гипотеза требует тел, однако нет останков ни благородной особы, в ком Ваша светлость столь заинтересованы, ни трех ее безвестных попутчиков.

Однако к делу: я отрядил две дюжины востроглазых малых, хорошо знающих здешние места, прочесать участок, где был найден сундук. Под посулом щедрой награды они вновь облазали всю округу, не пропустив ни куста, ни травинки, равно как и заросли, в коих был обнаружен Терлоу, но все попусту, что, могу заверить Вашу светлость, служит auspicium melioris aevi. Вместе с тем Ваша светлость могут не сомневаться в неукоснительном соблюденье требуемой Вами секретности. Когда нужно, я выдавал себя за Меркурия, прислуживающего Юпитеру, за посланника того, чья власть безгранична, однако не дал нити к догадкам, насколько высок его ранг. Лишь доктору Петтигрю, достойному джентльмену строгих правил, кто заслуживает доверья, я приоткрыл часть правды: сие не заурядное расследование пропажи человека.

Однажды Ваша светлость оказали мне честь, сказав, что чутью моему доверяют не меньше, чем нюху своей любимой гончей. Ежели вера Ваша в мой оракульский придаток еще не поколеблена, то он подсказывает, что тот, кого мы ищем, будет найден живым и невредимым, хотя не стану отрицать, что, будучи лишен пахучего следа, затрудняюсь в постиженье цели, по коей означенная особа очутилась в сем графстве. Ясно, что повод ad captandum vulgum был лишь для отвода глаз, но я не постигаю, что привлекло его сиятельство в сии унылые дикие края, столь противоположные их вкусам и склонностям. Места, где в последний раз их видели, отдаленно схожи с кое-какими лесистыми долинами Вашей светлости, но расположены в низинах и укрыты не столько вереском, сколько деревами, за исключеньем овечьих пастбищ, а на севере – отвратительно лысого огромного холма по прозванью Эксмур, откуда берет начало река Экс. Нынче неприглядности пейзажа способствуют невиданно затяжные дожди (льет весь месяц), от коих сильно пострадали покосы, посевы и строенья. (Старожилы горько шутят: не важно, что порушено много мельниц – так и так для жерновов нет дела, ибо зерно сожрано гнилью и плесенью.)

Народ здешний скрытен, язык его весьма коряв и невнятен. Тут неведомы иные притяжательные местоименья, кроме «ихний», об себе говорят во множественном числе и глотают окончанья. Дабы не затруднять Вашу светлость, мой писарь подправил сей ярчайший образец просторечья. В убогом селенье, где изволили переночевать его сиятельство, нет ни одного просвещенного человека, кроме мистера Бекфорда. Несомненно, сей тори стал бы церковным иерархом, не будь все его начальники вигами. Боюсь, ради хлеба насущного вскоре он перейдет в магометанство.

Полагаю, Ваша светлость разделят мое убежденье, что сии края исчерпали себя в сведеньях. Мои изысканья в Бидефорде и сем городишке, откуда имею честь адресоваться к Вашей светлости, увенчались успехом не боле, чем следствие доктора Пет-тигрю. Тем не менее считаю определенным, что его сиятельство здесь были, вот только цели их неведомы. Перед отбытьем сюда я покопался в окруженье его сиятельства, однако не выявил никого, кто соответствовал бы облику мнимого дядюшки иль его слуги. Коль Ваша светлость изволят припомнить, не вызнал я и каких-либо подозрений иль слухов об тайной преступной связи его сиятельства, что прояснило бы личность девицы. Ежели вопреки всему таковая связь имелась и под личиной горничной скрывалась леди, невероятно, чтоб скандальное бегство любовников до сих пор не наделало шуму, а также непонятно, почему они устремились не в Дувр иль какое иное место, пригодное для отплытья во Францию, но в сии неудобные (для этакой цели) края.

Право, я теряюсь в догадках, для чего его сиятельству понадобилось отягощать себя свитой из трех спутников. Ведь путешествие с одним лишь слугой как нельзя лучше отвечало бы тайности замысла. Могу только предположить, что эдакая компания и роль послушного племянника имели целью сбить со следа погоню, ежели были причины таковой опасаться. Видимо, приезд в Девон не что иное, как заячья петля, да простят Ваша светлость подобное сравненье. Бидефорд и Барнстапл ведут оживленную торговлю с Ирландией и Уэльсом, а порой с Францией, Португалией и Кадисом, после заключенья мира весьма укрепившимся. По моим справкам, в первую половину мая из обеих гаваней во Францию не отплыл ни один корабль (но уходили суда в Ньюфаундленд и Новую Англию, ибо навигация в разгаре). Однако маловероятно, что беглецы выбрали столь кружной путь.

Ваша светлость лучше меня знают об взаимной приязни между его сиятельством и Терлоу. Я долго раздумывал и считаю совершенно невозможным, чтоб любящий хозяин способствовал мерзкому деянью иль хотя бы не заявил об несчастии, потребовав разбирательства. Могу лишь предположить, что по неким причинам его сиятельству пришлось отделаться от слуги и продолжить путь в одиночку, но тот, в силу природных изъянов, неверно истолковал его мотивы и после разлуки с хозяином в отчаянье наложил на себя руки. Однако больше не стану утомлять Вашу светлость подобными измышленьями.

Несомненно, Ваша светлость обратят внимание на показанья горничной, из коих явствует, что его сиятельство с собою взяли бумаги и прибор для своего увлеченья – обузу, плохо согласующуюся с бегством любовников иль их романтическим свиданьем. Посему я решил узнать, не обитает ли окрест какой-нибудь любитель математики и астрономии. Стараньями доктора Петтигрю таковой нашелся в Барнстапле – мистер Сэмюель Дэй, состоятельный джентльмен и поклонник естественных наук, имевший сношенье с Королевским обществом и среди прочих с сэром Г. Слоуном. Однако ничего важного он не сообщил, не сумев припомнить никаких значительных штудий, проводимых в здешних краях: «ну разве что в Бристоле, да и те не стоят того, чтоб ради них примчался лондонский корифей». Увы, слуга Вашей светлости вновь забрел in tenebris. Даже если сие дело стало primum mobile путешествия его сиятельства, я, признаюсь, не постигаю, зачем эдак обставлять столь безобидную затею.

Опять же по указке доктора Петтигрю третьеводни я навестил мистера Роберта Лака – школьного учителя, кто слывет изрядным ученым и таким же сплетником. Он безмерно горд тем, что обучил грамоте покойного мистера Гея, и в той же мере слеп к бунтарству, кое прослеживается в творении его давнего ученика. Сей обучатель поэтов всучил-таки мне книжицу Геевых эклог, лет двадцать назад изданных под титлом «Пасторальная седмица», кои он считает наивернейшим изображеньем Северного Девона, и тем же манером снабдил меня экземпляром виршей собственного сочиненья, недавно опубликованных в журнале Кейва и, по словам автора, отмеченных рецензентом. Оба произведенья я пересылаю Вашей светлости, на случай если Вы соблаговолите снизойти до столь ничтожного вздора. Что до моего расследования, то и в нем мистер Лак оказался никчемен, ибо ничего дельного не сообщил.

Завтра я отбываю в Тонтон, где без промедленья найму карету до Лондона, дабы проверить одно зародившееся подозренье. Тешусь верой, Ваша светлость простят мою недомолвку, коей причина в том, что я спешу отправить сие посланье, ибо знаю, с каким нетерпеньем оно ожидаемо, и потому мечтал бы об доставленье оного воистину крылатым Меркурием, но при сем не дерзаю поселять в Вашей светлости беспочвенные надежды. Как только основанья для них окрепнут, об том будет незамедлительно доложено. Полагаю, Ваша светлость достаточно хорошо меня знают и не сомневаются в том, что quo fata tra-hunt, sequamur со всем усердьем, к какому обязывают священный долг и Ваши прошлые милости, оказанные Вашему смиреннейшему и покорнейшему слуге

Генри Аскью.

P. S. Мистер Лак поведал мне последние столичные новости, кои наверняка встревожили Вашу светлость: об позорном вердикте, вынесенном эдинбургскому капитану Портеусу, и бунтах черни, давеча учиненных в Шордиче. Сие здесь полагают результатом «Джинового акта», вызвавшего всеобщее негодованье.

Г. А.

В дверях судебной канцелярии оперся на трость человек в сизом сюртуке и умеренно цветастом жилете, обтягивающем заметное брюшко; визитер примечателен густыми бровями, бородавкой возле носа и нарочитой импозантностью. Вдоль одной стены облицованной деревом комнаты выстроились шкафы, набитые пухлыми папками и пергаментными свитками; здесь же табурет и высокая конторка со стопкой бумаг и аккуратно выложенными письменными принадлежностями. Супротив сияет мрамором холодный камин, на полке которого бюст Цицерона и два не зажженных серебряных канделябра. Теплый утренний покой комнаты пронизан солнышком из южных окон, за коими виднеются еще зеленые кроны. Сквозь опущенные рамы чуть слышны мелодичные выкрики торговки уже поспевшей грушовкой, но в самой комнате висит тишина.

Одетый во все черное, плюгавый человек в парике сидит за круглым столом в дальнем углу комнаты; он углублен в чтение бумаг и даже не поднимает головы. Визитер оборачивается, взглядом ища своего таинственно сгинувшего провожатого, после чего громко откашливается, привлекая внимание нерасторопного копуши. Наконец человек за столом отрывается от бумаг. Старше и тщедушнее посетителя, сложением он напоминает Александра Попа или Вольтера. Демонстрируя учтивость, визитер приподнимает шляпу и отвешивает легкий поклон:

– Имею ль честь говорить с мистером Аскью? Фрэнсис Лейси, сэр, к вашим услугам.

Как ни странно, коротышка не отвечает любезностью, но, отложив бумаги, лишь скрещивает руки на груди, откидывается на спинку высокого кресла, в котором выглядит почти гномом, и слегка наклоняет голову, точно дрозд, готовый клюнуть жучка. В немигающих серых глазах его искрится насмешка. Несколько обескураженный подобным приемом, мистер Фрэнсис Лейси списывает его на забывчивость крючкотвора, не понимающего, кто перед ним.

– Трагик, сэр. Приглашен на встречу с вашим клиентом.

Наконец стряпчий размыкает уста:

– Садитесь.

– Благодарю, сэр.

Вновь обретя апломб, актер вышагивает к столу, но громко хлопнувшая дверь заставляет его обернуться, прежде чем он успевает сесть. Долговязый клерк, чье черное платье делает его похожим на цаплю, переодевшуюся вороной, с фолиантом в кожаном переплете под мышкой безмолвно приваливается к косяку. Неподвижный взгляд его еще более насмешлив. Лейси смотрит на коротышку, но тот лишь повторяет:

– Садитесь.

Откинув фрачные фалды, актер усаживается. Вновь повисает неуютное молчание; стряпчий не сводит глаз с Лейси, который, поерзав, из жилетного кармана достает серебряную табакерку:

– Не угодно ль, сэр? Отменный табачок.

Аскью качает головой.

– Ну а я с вашего позволенья…

Из ложбинки меж большим и указательным пальцами левой руки поочередно нюхнув щепотки табаку, Лейси защелкивает табакерку и кружевным платком подтирает нос.

– Моего совета жаждет клиент, коего потянуло к драматическому искусству?

– Да.

– Что ж, выбор его удачен, хотя сие скромно сказано. С моим опытом мало кто потягается, что признают даже злоязыкие завистники. – Лейси ждет учтивой реплики партнера, но тот молчит. – Позвольте узнать, кто муза вашего протеже: озорная Талия иль скорбная Мельпомена?

– Терпсихора.

– Виноват?

– Муза танца, верно?

– Боюсь, произошла ошибка, сэр. Я не обучаю танцам. За уроками пантомимы обратитесь к моему приятелю мистеру Ричу.

– Никакой ошибки.

Лейси приосанивается:

– Я актер, сэр. Об моем таланте наслышаны все столичные знатоки театра.

Не расплетая рук, стряпчий одаривает его язвительной усмешкой:

– А вскоре услышат и знатоки Тайберна. Мой клиент написал для вас пьеску, дружище, под названием «Ступени и веревка, или Дрыги-дрыг-опаньки». На эшафоте вы спляшете джигу в петле Джека Кетча.

Лейси ошарашен, но через секунду вскидывает голову, опираясь на оставленную трость.

– Изволили неудачно пошутить, сэр?

Сморчок встает и, опершись о стол, нависает над жертвой:

– Никаких шуток… мистер Браун. Ей-богу, никаких, шельма ты окаянная!

Взгляд его испепеляет опешившего актера.

– Меня зовут… – мямлит Лейси.

– Четыре месяца назад в графстве Девон вы представлялись Брауном. Станете отрицать?

Актер отводит глаза.

– Сие уж слишком, сэр. Я ухожу.

Он встает и направляется к двери. Из взгляда клерка исчезла всякая веселость; верзила не двигается с места и лишь выставляет перед собой фолиант, на кожаной обложке которого оттиснут крест.

– Вы разоблачены, милсдарь! – верещит стряпчий; Лейси надувает грудь. – Не утруждайтесь, ваши штучки меня не проймут! Еще недавно комедиантов прилюдно пороли! Слезайте-ка с котурнов! Здесь дом закона, а не балаган, в коем толпа олухов трепещет перед фанфароном в аляповатой короне. Ясно ль я излагаю?

Актер вновь отводит глаза и тоскливо смотрит на зеленую листву за окном. Пауза. Наконец взгляд его возвращается к стряпчему:

– На каком основанье изволите так говорить со мной?

Не спуская глаз с актера, Аскью вытягивает сухонькую руку и отсчитывает основания, выкидывая пальцы:

– Первое. Я навел справки: в означенное время вас не было в Лондоне. Второе. Я прошел по вашим запутанным следам. Третье. Имеются взятые под присягой точные показанья об вашей наружности – вплоть до нароста, что украшает вашу правую ноздрю. Мой помощник, что стоит за вашей спиной, переговорил с тем, кто в означенное время по какой-то надобности заглянул к вам на квартиру, но был извещен об вашей отлучке по личному делу в западные графства. И кто ж его известил? Разумеется, не кто иной, как ваша супружница. Бабонька не уступит вам в лживости, а?

– Не отрицаю, мне случилось отъехать в Эксетер.

– Лжете.

– Можете проверить. Справьтесь в гостинице, что возле собора.

– Что за личное дело?

– Наклевывался ангажемент… да не вышло…

– Хватит болтать, Лейси, я еще не закончил. Слугу вашего изображал некто Фартинг – не стоящий сего прозванья валлиец. В компании вашей была и девица – некая Луиза, выдававшая себя за служанку. Прячете глаза, сэр? Что ж, самое время, ибо дальше – хуже. Вашему поддельному племяннику мистеру Бартоломью прислуживал глухонемой. Так вот он не исчез, сэр, но обнаружен мертвым. Сильно подозренье, что дело не обошлось только оным гнусным злодеяньем, кое совершил доселе неведомый, а теперь известный убийца, стоящий передо мной.

Впервые взгляд актера полон безыскусной растерянности:

– Как… мертвым?

Стряпчий медленно опускается в кресло. Какое-то время молчит, разглядывая собеседника, потом сводит кончики пальцев и уже менее властно произносит:

– А вам-то что, сэр? Ведь об ту пору вы искали ангажемента в Эксетере?

Актер безмолвствует.

– А весь март и апрель, окромя Страстной недели, в театре Хеймаркет исполняли заглавную роль в новой дерзкой сатире под названьем «Пасквин», кою накропал отъявленный мерзавец, некто Филдинг?

– Сие всем известно. На спектакле перебывал весь Лондон.

– У вас большая роль Фастиана, не так ли?

– Да.

– Говорят, постановка имела бешеный успех, какой в нынешние святотатственные времена сопутствует всякому бесстыдному глумленью над законом. Сколько раз прошел спектакль до Пасхальной недели, начавшейся семнадцатого апреля?

– Не помню. Раз тридцать.

– Тридцать пять, сэр. Дольше продержалась лишь его ровня в наглости «Опера нищего», верно?

– Возможно.

– Как, вы не знаете? Иль не участвовали в пьеске, что игралась семь-восемь лет назад?

– Я взялся за маленькую роль, чтоб доставить удовольствие мистеру Гею, с кем имел честь приятельствовать.

– Да уж, честь! Не почетно ль исполнить роль, где один из достойнейших сынов нации и, кроме того, ее главный министр выведен разбойником? Не вы ль в образе Робина Мошны представили чрезвычайно злобную и неприличную карикатуру на сэра Роберта Уолпола? И женушка ваша хороша – не сомневаюсь, ей не составило труда в той же пьеске воплотить бесстыжую Долли Давалку!

– С негодованием отвергаю вашу последнюю реплику, сэр! Моя жена…

– К бесу ее! Про вас все известно, сэр. Например, то, что по возобновленью спектаклей двадцать шестого апреля вы загадочно исчезли, а ваша расчудесная роль досталась некоему Топэму. Что, не так? Мне доподлинно известен и ваш надуманный повод для расторженья контракта. Кто поверит, что ради мифического ангажемента в Эксетере вы расстались с гвоздем сезона, в коем имели недурственную долю? Вас с потрохами купили, Лейси, и я даже знаю кто.

Актер сник, голова его опущена, от былой авантажности не осталось и следа.

– Клянусь, я не совершал никакого преступленья и ничего не знаю об том… что вы сказали.

– Но вы ж не станете отрицать, что некий мистер Бартоломью нанял вас для сопровожденья его в поездке по западным графствам, состоявшейся в последнюю неделю апреля?