В Каталонии и в Валенсии не было Justicia, но в этих странах в конце Средних веков имелся другой институт, выполнявший похожие функции, называвшийся на каталонском языке Generalitat, или Diputacio. В принципате Каталония он сформировался на основе комитетов, назначаемых кортесами для сбора субсидий, передаваемых королю, и приобрел окончательный вид и структуру во второй половине XIV века. Он стал постоянным комитетом кортесов, состоявшим из трех Diputats (депутатов. – Пер.) и трех Oidors (слушателей. – Пер.) по числу сословий, и назначался на три года. Первоначально Diputacio занимался решением финансовых задач. Его члены контролировали всю налоговую систему принципата и отвечали за выплату королю субсидий, одобренных кортесами. Субсидии выплачивали из фондов Generalitat, пополнявшихся преимущественно за счет сборов от экспорта и импорта, а также налога на текстиль под названием bolla. Но одновременно с этими финансовыми функциями у него были и другие еще более важные. Diputats были сторожевыми псами свобод Каталонии. Подобно арагонскому Justicia они следили за тем, чтобы слишком ревностные слуги короля не нарушали законов принципата, и отвечали за принятие надлежащих мер по устранению таких нарушений. Они являлись высшими представителями каталонского народа и действовали как выразители его интересов во всех конфликтах с короной, следили за исполнением «конституции» принципата и временами были во всем, кроме названия, его правительством.

Таким образом, каталонский Diputacio являлся чрезвычайно сильным институтом, обладавшим большими финансовыми ресурсами, и в начале XV века его очевидная привлекательность как бастиона национальной свободы побудила арагонцев и валенсийцев к созданию в своих странах аналогичных институтов. В результате к концу Средневековья все три страны были очень хорошо защищены от посягательств короны. В Diputacio воплощалось те взаимоотношения короля с сильными свободными гражданами, которые так трогательно выразил Мартин Арагонский в каталонских кортесах в 1406 году: «Кто из народов мира пользуется такими свободами и привилегиями, как вы, и кто так великодушен, как вы?» Та же мысль более строго выражена в знаменитой арагонской клятве верности королю: «Мы, которые не хуже тебя, клянемся тебе, который не лучше нас, принять тебя нашим королем и повелителем, если ты будешь блюсти наши вольности». Обе фразы, одна эмоционально, другая юридически, предполагает чувство взаимного согласия, которое было основой каталонско-арагонской конституционной системы.

Неудивительно, что гордость средневековых каталонцев своими конституциональными достижениями, естественно, побуждала их экспортировать свои институциональные формы на любые территории, которые они получали. И Сардиния (ее завоевание началось в 1323 году), и Сицилия (которая в 1282 году сама предложила корону Педро III Арагонскому) имели собственные парламенты, в значительной степени заимствованные у каталонско-арагонской модели. Как следствие, средневековая империя Арагонской короны была далека от авторитарного государства, управляемого железной рукой из Барселоны. Напротив, это была достаточно свободная федерация территорий со своими собственными законами и институтами, каждая из которых самостоятельно определяла субсидии, передаваемые королю. В этой конфедерации полуавтономных провинций роль представителя монаршей власти исполняла фигура, сыгравшая жизненно важную роль в будущей судьбе Испанской империи. Это фигура вице-короля, впервые появившаяся в каталонском герцогстве Афинском в XIV веке, когда герцог назначил своим представителем vicarious generalis, или viceregents. Вице-король – пост, полномочия держателя которой часто, но не обязательно ограничивались тремя годами, оказалась блестящим решением одной из самых сложных проблем, созданных арагонско-каталонской конституционной системой – проблемой королевского абсентеизма. Поскольку каждая часть федерации жила как независимая единица и король в заданное время мог присутствовать только в одной из них, он назначал на Майорке, в Сардинии или в Сицилии своего личного заместителя – alter ego, который в статусе вице-короля мог бы исполнять его приказы и председательствовать в правительстве страны. Таким способом территории федерации были связаны друг с другом и сохраняли связь с правящим домом Арагона.

Как следствие, на средневековую Арагонскую корону с ее богатым и деятельным городским патрициатом большое влияние оказывали его заморские коммерческие интересы. Она впитала в себя идеи договорных отношений между королем и его подданными, успешно реализованные в институциональной форме, и имела хороший опыт управления империей. Во всех этих аспектах она резко контрастировала со средневековой Кастилией. Если в начале XIV века Арагонская корона была космополитичной по своим взглядам и торговой по устремлениям, то современная ей Кастилия смотрела скорее внутрь себя, чем вовне, и была ориентирована больше на войну, нежели на торговлю. В основе своей Кастилия представляла собой скотоводческое кочевое общество, обычаи и поведение которого сформировались в ходе непрерывной войны – затянувшегося процесса реконкисты, завершившегося намного позднее, чем в Арагонской короне.

Реконкиста сочетала в себе множество вещей. Это был одновременно и крестовый поход против неверных, и череда военных экспедиций в поисках добычи, и процесс миграции населения. Каждый из этих трех аспектов наложил заметный отпечаток на жизнь Кастилии. Естественно, что в священной войне против ислама привилегированное положение занимало духовенство. Его задача состояла в том, чтобы пробуждать и поддерживать в народе воинственный пыл, внушая ему божественный характер миссии освобождения от мавров. В результате церковь в средневековой Кастилии обладала исключительно сильной властью. Особенно ярким воплощением пропагандируемого ею воинствующего христианства были три военных ордена: Калатрава, Алькантара и Сантьяго – крупнейшие порождения XII века, сочетавшие в себе военные и религиозные идеалы. Но в то время как идеалы крестоносцев давали кастильским воинам ощущение участия в священной миссии в качестве солдат Веры, они не могли задушить и более мирские инстинкты, вдохновлявшие самые первые походы против арабов – жажду добычи. В этих первых кампаниях кастильская знать убедилась в том, что истинной ценностью является добыча и земля. Более того, ее наибольшее восхищение вызывали такие военные достоинства, как мужество и честь. Так сформировалась концепция идеального hidalgo (рыцаря. – Пер.), как человека, живущего ради войны, способного совершить невозможное, благодаря одному лишь мужеству и постоянному усилию воли, который строит свои отношения с другими согласно строгому кодексу чести и с уважением относится к тому, кто завоевал богатство силой оружия, а не тяжелым ручным трудом. Этот идеал hidalguia был, по сути, аристократическим, но по стечению обстоятельств распространился на все кастильское общество, поскольку сам характер реконкисты, как миграции на юг вслед за сражающимися армиями, порождал презрение к оседлой жизни и стабильному достатку и внушал народу идеалы, схожие с идеалами аристократии.

Таким образом, реконкиста придала кастильскому обществу особый характер, в котором преобладал воинствующе религиозный и аристократический уклон. Но не менее важным и определяющим был характер экономической жизни Кастилии. На юге Испании сформировались огромные поместья и небольшое число городов, таких как Кордова и Севилья, живущих за счет доходов окружающей их сельской местности. Но прежде всего, реконкиста помогла обеспечить в Кастилии победу пастушьей экономики. В стране с такой сухой и бесплодной почвой, где часто существовала опасность грабительских набегов, разведение овец было безопасней и выгодней, чем земледелие. А отвоевание Эстремадуры и Андалусии открывало новые возможности для миграции овцеводства из Северной Кастилии.

Важнейшим событием, изменившим перспективы кастильского овцеводства, стало появление около 1300 года в Андалусии овец-мериносов из Северной Африки. Это событие совпало, а возможно, породило резкое увеличение спроса на испанскую шерсть. Кастильская экономика XIV и XV веков постоянно адаптировалась к тому, чтобы удовлетворять этот спрос. В 1273 году кастильская корона в поисках новых доходов собрала различные объединения овцеводов в одну организацию и предоставила ей существенные привилегии в обмен на денежные взносы. Этой организации, позднее получившей называние Mesta, доверили наблюдение и контроль над сложной системой путей, по которым проходила миграция овечьих стад по территории Испании с летних пастбищ на севере к зимним пастбищам на юге и обратно.

Стремительное развитие производства шерсти под контролем Mesta имело важные последствия для социальной, политической и экономической жизни Кастилии. Оно привело к возникновению более тесных контактов Кастилии с внешним миром и, в частности, с Фландрией – самым важным рынком сбыта шерсти. Торговля с севером, в свою очередь, стимулировала коммерческую активность вдоль всего кантабрийского побережья, превращая такие города Северной Кастилии, как Бургос, в крупные коммерческие центры и существенно способствуя экспансии кантабрийского флота. Но в XIV веке и в значительной части XV весь масштаб изменений кастильской жизни, вызванный европейским спросом на шерсть, оказался отчасти скрыт за более очевидными последствиями чумы и войны.

«Черная смерть» XIV века, хотя и имела для Кастилии не столь катастрофические последствия, как для Арагонской короны, вызвала как минимум временную нехватку рабочих рук. Кратковременный спад в экономике сопровождался социальными конфликтами. Аристократия уверенно брала верх в борьбе с короной. Разбогатев за счет милостей, которые они вымогали у короля, и доходов от продажи шерсти, магнаты в течение века укрепили свое экономическое и социальное положение. Этот период ознаменовался появлением таких крупнейших аристократических династий Кастилии, как Гусманы, Энрикесы и Мендоса.

К середине XV века некоторые из этих аристократических домов уже обладали огромными богатствами и престижем. Знаменитая наследница Ленор де Альбуркерке, известная как rica hembra (богатая женщина. – Пер.), могла проехать через всю Кастилию от Арагона до Португалии, не покидая пределов своих владений. Имея в своем распоряжении такие огромные ресурсы, магнаты обладали возможностями для извлечения наибольшей политической выгоды, в то время как власть короны катастрофически слабела из-за наследственных споров и младших ветвей. Ничто не могло сдержать магнатов еще и потому, что города на севере Кастилии были недостаточно развиты и не могли противопоставить им достаточно сильную – как в Арагонской короне – буржуазию, способную составить реальный противовес амбициям аристократов.

Таким образом, политический хаос, царивший в Кастилии XIV века, заметно контрастировал с общественным порядком, гарантированным тщательно продуманной системой управления, преобладавшим в Арагонской короне. Конечно, у кастильцев, как и у арагонцев, имелся свой представительный институт – кортесы Кастилии, которые достигли вершины власти в XIV–XV веках. Но между ними и кортесами Арагонской короны существовали существенные различия, не позволившие им стать такими же эффективными, как их арагонские аналоги, и, в конце концов, фатально подорвавшие их власть. В отличие от арагонских королей, у кастильских королей не было обязательства собирать кортесы с определенной периодичностью, и никто в Кастилии – даже дворяне и священнослужители – не имел права присутствовать на этих собраниях. Несмотря на то что уже с середины XIII века существовало правило,