Мы все согласны с тем, что так называемые отделившиеся штаты фактически вышли из надлежащих отношений с Союзом и что единственная задача властей, гражданских и военных, касательно этих штатов – вернуть их к надлежащим отношениям. Я уверен, что это не только возможно, но и довольно просто сделать, если даже не задумываться над тем, существовали ли они когда-нибудь за его пределами. Когда они благополучно вернутся домой, будет совершенно не важно, уходили они или нет.
Из последнего публичного выступления Авраама Линкольна с балкона Белого дома, 11 апреля 1865 года
Стереть с лица земли предателей. Растереть их в пыль!
Таддеус Стивенс, конгрессмен, после убийства Линкольна, 1865 год
Вокруг взметались к небу столбы огня. В результате боевых действий сначала загорелись сухие кустарники, потом деревья. От дыма слезились глаза, и он почти не видел вражеских стрелков.
Чарльз Мэйн пригнулся к шее Бедового, взмахнул соломенной шляпой и громко крикнул:
– Эй! Э-ге-гей!
Впереди двадцать великолепных кавалерийских скакунов с летящими гривами в панике метались то в одну сторону, то в другую, пытаясь спастись от жары и пугающих алых вспышек.
– Не давай им свернуть! – крикнул Чарльз Эбу Вулнеру, скрытому за стеной густого черного дыма.
Затрещали винтовочные выстрелы. Смутная фигура слева от Чарльза упала из седла.
Смогут ли они прорваться? Они просто обязаны, ведь армия так отчаянно нуждалась в этих украденных лошадях.
Из-за поваленного дерева выпрыгнул коренастый сержант в синей форме Союза и, прицелившись из ружья, пустил пулю в голову кобылы, скакавшей впереди табуна. Та громко закричала от боли и рухнула на землю. Гнедой, бежавший следом, споткнулся и тоже упал. Чарльз слышал, как треснула его кость, когда скакал мимо. Закопченное лицо сержанта расплылось в улыбке.
Жар обжег лицо Чарльза. Дым почти ослепил его. Он уже совсем не видел Эба и других солдат из их отряда, и только необходимость доставить лошадей генералу Хэмптону толкала его вперед через этот ад, где солнечный свет смешивался с огнем.
От нехватки воздуха сильно заболели легкие. Вдруг ему показалось, что в конце горящего леса виднеется просвет. Он пришпорил коня, и Бедовый храбро бросился вперед.
– Эб, скачи прямо! Ты видишь?
В ответ он услышал лишь новые выстрелы и крики, топот копыт и человеческих ног по горящей сухой листве, устилавшей землю. Чарльз поглубже натянул шляпу, выхватил свой армейский кольт сорок четвертого калибра и взвел курок. Неожиданно прямо перед ним из дыма выскочили трое солдат в синих мундирах со штыками наперевес и сразу бросились к табуну. Один из них замахнулся и вонзил штык в живот пегой лошади. Кровь, хлынувшая из раны, брызнула на Чарльза. Пегая с предсмертным ржанием упала на землю.
Такая чудовищная жестокость к животному разъярила Чарльза, он выпустил одну за другой две пули, но Бедовый как раз преодолевал какую-то высокую кочку, и надежды попасть в цель почти не было. Окруженные скачущим мимо табуном, трое солдат Союза прицелились. Одна пуля вонзилась Бедовому прямо промеж глаз, и Чарльз почувствовал его кровь на своем лице. Он закричал как безумный, а уже в следующую секунду, когда передние ноги Бедового подогнулись, вылетел из седла головой вперед.
Ударившись оземь, он тут же оперся коленями и ладонями, еще плохо соображая, что происходит. Другой северянин, стоявший над ним с ухмылкой на лице, замахнулся штыком. Чарльзу показалось, что оранжевый свет стал слишком ярким, а жар – таким нестерпимо сильным, что он чувствовал его кожей. Солдат шагнул мимо умирающего Бедового и вонзил штык в живот Чарльза, распоров его от пупка до грудины.
Второй солдат приставил винтовку к его голове. Чарльз услышал грохот выстрела, почувствовал удар, а потом лес вокруг погрузился в темноту.
– Мистер Чарльз…
– Вперед, Эб! Там единственный выход…
– Мистер Чарльз! Сэр, проснитесь!
Чарльз открыл глаза и увидел женский силуэт, окутанный темно-красным светом. Он жадно глотнул ртом воздух. Красный свет. Лес все еще горит…
Нет. Свет исходил от красных абажуров на газовых светильниках в гостиной. Не было никакого огня, никакого жара.
– Августа? – пробормотал он еще в полузабытьи.
– О нет, сэр, – печально ответила женщина. – Это Морин, сэр. Вы так кричали. Я уж подумала, не припадок ли у вас.
Чарльз сел и отвел со вспотевшего лба темные кудри. Он давно не стригся, и волосы волной падали на воротник выцветшей голубой рубашки. Хотя ему минуло всего двадцать девять, его былая привлекательность порядком увяла из-за пережитых бед и лишений.
Напротив, в кресле гостиничного номера чикагского отеля «Гранд-Прери», он увидел свой ремень с кобурой. В кобуре лежал кольт 1848 года с выгравированной на нем сценой схватки индейцев с драгунами. На спинке того же кресла висело его цыганское пончо, которое он сам сшил во время войны для тепла из лоскутов, вырезанных из серых форменных брюк, синих мундиров северян, шерстяных одеял в желто-красную клетку и кусочков меха. Да, война…
– Дурной сон, – сказал он. – Я разбудил Гуса?
– Нет, сэр. Ваш сыночек спокойно спит. Мне жаль, что вам приснился кошмар.
– Мне следовало сообразить, что это всего лишь сон. Там был Эб Вулнер. И мой конь Бедовый. Они оба давно мертвы. – Чарльз потер глаза. – Все в порядке, Морин. Спасибо вам.
– Да, сэр, – с сомнением в голосе ответила она и тихо вышла из комнаты.
В порядке? Так ли это? – подумал Чарльз. Будет ли он вообще когда-нибудь в порядке? В этой войне он потерял все, потому что потерял Августу Барклай. Она умерла, давая жизнь его сыну, о котором он узнал только после ее смерти.
Сон все еще не отпускал его. Он по-прежнему видел горящий лес, ощущал запах гари, как и тогда, в пылающем Уайлдернессе, чувствовал жар, от которого закипала кровь. Этот сон как нельзя лучше отражал его настроение. Измученный и словно выжженный изнутри, он и в часы бодрствования снова и снова задавал себе два вопроса: где ему наконец обрести душевный покой и где найти такое место, в котором нет войны? Ответ на оба вопроса был один: «Нигде».
Он снова отвел со лба волосы, поплелся к буфету и плеснул в стакан виски. Из углового окна гостиной виднелись крыши домов на Рэндольф-стрит, окрашенные красноватым светом заката. Не успел он сделать последний глоток, пытаясь избавиться от навязчивых видений, как появился дядя Августы, бригадный генерал Джек Дункан.
– Чарли, у меня плохие новости, – сообщил он с порога.
Бревет-генерал Дункан, полноватый, румяный крепыш с волнистыми седыми волосами, был совершенно неотразим в полной парадной форме – длиннополом мундире с саблей на боку и ярким поясным шарфом. Черную шляпу с шелковой кокардой он держал под мышкой. Фактически на своей новой службе в штабе Миссисипского военного округа, расквартированного в Чикаго, Дункан имел чин капитана. Большинство временных званий, присвоенных в федеральной армии в военное время, было отменено, однако Дункан, как и остальные, получил право, чтобы к нему обращались как прежде. Он все так же носил на эполетах серебряную звезду бригадного генерала, хотя и сетовал на путаницу в рангах, знаках различия и форме, которая возникла в послевоенной армии.
В ожидании дальнейших объяснений Чарльз заново раскурил окурок сигары. Дункан отложил в сторону шляпу и налил себе выпить.
– Чарли, я все утро провел в штабе округа. Вместо Джона Поупа командующим назначен Билли Шерман.
– Это и есть ваша плохая новость?
Дункан покачал головой:
– У нас по-прежнему почти миллион под ружьем, но дай Бог, если в следующем году к этому времени останется тысяч двадцать пять. В рамках такого сокращения добровольческие пехотные полки с Первого по Шестой будут распущены.
– Все «оцинкованные янки»?
Так называли пленных конфедератов, которым во время войны разрешили служить в армии Союза вместо тюремного заключения.
– До единого. Свою задачу они выполнили. Не дали сиу перерезать поселенцев в Миннесоте, восстановили телеграфные линии, уничтоженные партизанами, защищали форты, охраняли почтовые дилижансы. Но теперь все кончено.
Чарльз подошел к окну:
– Черт побери, Джек! Я ведь ехал сюда именно для того, чтобы вступить в один из этих полков.
– Знаю. Но двери захлопнулись.
Когда Чарльз повернулся, у него было такое несчастное лицо, что Дункан даже растрогался. Этот южнокаролинец, который сделал ребенка его племяннице, был хорошим человеком, но, как и многие другие, провоевав полных четыре года, стал жертвой послевоенной неразберихи.
– Все понятно, – сказал Чарльз. – Значит, придется скрести полы или рыть канавы.
– Есть и другой путь, если захочешь попробовать. – (Чарльз замер.) – Регулярная кавалерия.
– Но это же невозможно! Закон об амнистии не распространяется на выпускников Вест-Пойнта, перешедших на другую сторону!
– Закон можно обойти. – Прежде чем озадаченный Чарльз успел спросить, как именно, генерал продолжил: – Офицеров после войны осталось более чем достаточно, а вот хороших рядовых не хватает. Ты отличный наездник и первоклассный солдат – иначе и быть не может, если за плечами Вест-Пойнт. Тебя наверняка предпочтут ирландским иммигрантам, одноруким калекам или беглым заключенным.
Чарльз задумчиво пожевал сигару:
– А как же мой сын?
– Ну, значит, просто будем следовать нашей прежней договоренности. Мы с Морин позаботимся о Гусе, пока ты не пройдешь подготовку и не получишь назначение. Если повезет и тебя направят, к примеру, в форт Ливенворт или форт Райли, ты сможешь нанять няней жену какого-нибудь рядового. А если нет, можешь просто жить с нами. Я люблю этого мальчика и пристрелю любого, кто косо посмотрит на него.
– Я тоже. – Чарльз еще немного подумал. – Выбора ведь особого нет, да? Или пойти служить, или вернуться домой, жить из милости у кузины Мадлен и до конца жизни травить байки в пивной о своих военных подвигах. – Он снова принялся энергично жевать окурок сигары, потом насмешливо взглянул на Дункана. – А вы уверены, что меня примут на службу?
– Чарли, сотни бывших бунт… э-э… конфедератов уже вступают в армию. Тебе просто придется сделать то же, что и они.
– Что именно?
– Когда придешь на призывной пункт, ври напропалую.
– Следующий! – выкрикнул сержант-вербовщик.
Чарльз подошел к замызганному столу, под которым стояла вонючая плевательница. За соседней дверью орал какой-то мужчина, которому цирюльник выдергивал зуб.
От сержанта несло джином, выглядел он лет на двадцать старше призывного возраста и делал все очень медленно. Чарльз ждал почти час, пока он занимался двумя парнями диковатого вида, совсем не говорившими по-английски. Один в ответ на все вопросы стучал себя кулаком в грудь и выкрикивал: «Будапешт, Будапешт!», другой тоже колотил себя в грудь, но кричал уже: «Соединенные Штаты Мерика!» Да поможет Бог армии Равнин!
– Прежде чем перейдем к делу, – сказал сержант, почесав испещренный красными сосудами нос, – окажите мне любезность – возьмите эту отвратительную кучу тряпья, чем бы она там у вас ни была, и вынесите наружу. Уж очень гадко выглядит и воняет, как овечье дерьмо.
Закипая от злости, Чарльз свернул свое цыганское пончо и аккуратно положил его на дощатую дорожку перед входом. Потом вернулся к столу и стал смотреть, как сержант окунает перо в чернильницу.
– Знаете, что контракт подписывается на пять лет? – (Чарльз кивнул.) – Пехота или кавалерия?
– Кавалерия.
Одно это слово выдало его.
– Южанин? – уже враждебно спросил сержант.
– Южная Каролина.
Сержант потянулся к стопке листов, скрепленных металлическим кольцом.
– Имя?
Чарльз еще раньше решил, что́ ответит на этот вопрос. Нужно было придумать имя, похожее на настоящее, чтобы откликаться на него естественно, не вызывая подозрений.
– Чарльз Мэй.
– Мэй, Мэй… – Сержант долго перебирал листы, потом наконец отложил их в сторону. – Это список выпускников Вест-Пойнта, – сказал он в ответ на вопросительный взгляд Чарльза. – Прислали из штаба округа. – Он оглядел потрепанную одежду Чарльза. – Ну, вам-то, я полагаю, не стоит бояться, что вас по ошибке примут за одного из этих парней. Служили где-нибудь уже?
– В конном легионе Уэйда Хэмптона. А потом…
– Хэмптона достаточно. – Сержант записал это. – До какого звания дослужились?
Следовать совету Дункана было ужасно неловко, но ничего другого не оставалось.
– Капрал.
– Доказать можете?
– Нет, не могу. Все архивы сгорели в Ричмонде.
– Чертовски удобно для вас, бунтовщиков! – фыркнул сержант. – Ладно, нам привередничать не приходится. После того как Чивингтон расквитался с шайеннами Черного Котла в прошлом году, эти проклятые равнинные племена совсем озверели.
Насколько Чарльз знал, все обстояло не так, и слово «расквитался» здесь было совсем неуместно. После того как недалеко от Денвера индейцы убили отряд эмигрантов, бывший проповедник, а ныне полковник Джон Чивингтон в отместку повел целый полк колорадских добровольцев на деревню Сэнд-Крик, где жило мирное шайеннское племя. У Чивингтона не было никаких доказательств, что вождь общины Черный Котел или его люди имели отношение к трагедии у Денвера, но это не помешало ему уничтожить почти триста человек, из которых примерно семьдесят пять были женщины и дети. Тот кровавый налет возмутил тогда многих в стране, но, как видно, сержант не принадлежал к их числу.
Пациент «дантиста» снова заорал.
– Да, сэр, – бормотал сержант, скрипя пером, – приходится быть неразборчивыми и брать почти все, что само плывет в руки. – Он бросил на Чарльза еще один взгляд. – Включая предателей.
Чарльз с трудом сдержал гнев. Но если уж он выбрал этот путь, а других занятий, кроме военной службы, он для себя просто не представлял, то нужно было приготовиться к тому, что эта песня о предательстве, в разных вариантах, прозвучит в его адрес еще не раз, и лучше сразу привыкнуть пропускать ее мимо ушей.
– Читать-писать умеете?
– И то и другое.
Тут вербовщик по-настоящему улыбнулся:
– Это хорошо, только, вообще-то, разницы совсем никакой. У вас и так есть все, что нужно. Главное, чтобы хоть одна рука была, одна нога и чтоб дышал. Вот здесь подпишите.
Звякнул паровозный колокол. Морин заволновалась:
– Сэр… генерал… все пассажиры уже в вагонах…
В клубах пара, окутавшего платформу, Чарльз обнял своего закутанного в одеяльце сына. Малыш Гус, шести месяцев от роду, вертелся и хныкал из-за колик. Морин продолжала кормить малыша грудью, но это был первый раз, когда он плохо себя почувствовал.
– Не хочу, чтобы он меня забыл, Джек.
– Поэтому я и заставил тебя пойти и сделать дагеротип. Когда он чуть-чуть подрастет, я буду показывать ему портрет и говорить, что это его папа.
Чарльз осторожно передал сына в руки экономки, которая стала, как он догадывался, генералу еще и женой, правда без брачного свидетельства.
– Берегите этого мальчишку, – сказал он.
– Да разве может быть по-другому? Вы меня просто обижаете, – откликнулась Морин, покачивая малыша.
Дункан пожал Чарльзу руку:
– Удачи тебе… и помни, что нужно держать язык за зубами и не проявлять характер. Тебя ждут несколько трудных месяцев.
– Я справлюсь, Джек. Солдатом я могу быть для кого угодно, даже для янки.
Раздался паровозный свисток. Кондуктор у заднего вагона махнул флажком и закричал машинисту:
– Поехали! Поехали!
Чарльз прыгнул на ступеньку вагона второго класса и замахал рукой, когда поезд двинулся. Он был рад, что его окутали облака пара и никто не мог увидеть его глаз.
Ссутулившись и надвинув потрепанную соломенную шляпу до самых бровей, Чарльз сидел у окна. Рядом никого не было – его суровый вид отпугивал пассажиров. Цыганское пончо он пристроил на сиденье возле себя, на коленях лежал нечитаный номер «Нэшнл полис газетт».
Темные потеки дождя косо ползли по вагонному стеклу. Ночь и гроза скрывали все, что было снаружи. Чарльз жевал сухую булку, которую купил у торговца, ходившего по вагонам, и чувствовал внутри прежнюю тоскливую пустоту.
Наконец он развернул «Нью-Йорк таймс», оставленную пассажиром, вышедшим на последней остановке. В глаза сразу бросились колонки рекламных объявлений с кричащими заголовками о каких-то солцезащитных очках, корсетах, комфортабельных прибрежных пароходах. Было даже одно объявление, предлагавшее чудодейственное средство от всех болезней. Чарльз отбросил газету. Как же им не стыдно, ведь если бы все было так просто!
Сам того не замечая, Чарльз начал тихо насвистывать незамысловатую мелодию, которая засела у него в голове несколько недель назад и никак не хотела уходить. Свист разбудил полную женщину, дремавшую на своем месте через проход. Ее пухлая дочь спала, положив голову на колени матери. Немного поколебавшись, женщина обратилась к Чарльзу:
– Какая чудесная мелодия, сэр… Случайно, не из репертуара мисс Дженни Линд?
Чарльз сдвинул шляпу назад:
– Нет. Сам не знаю, откуда она взялась.
– О… Просто я подумала, вдруг это ее. Мы собираем ноты самых известных ее песен. Урсула прекрасно исполняет их на фортепьяно.
– Не сомневаюсь. – Это прозвучало немного резко, хотя Чарльз вовсе не хотел быть грубым.
– Сэр, если вы позволите мне высказать свое мнение… – Женщина показала на «Газетт» на его коленях. – То, что вы читаете, совсем не христианское издание. Пожалуйста, возьмите это. Уверяю вас, ваше настроение сразу улучшится.
Она протянула ему маленькую брошюру из тех, что Чарльз часто видел в военных гарнизонах. Такие печатные проповеди в огромных количествах издавало Американское общество христианской литературы.
– Спасибо, – сказал он и, открыв брошюрку, прочел несколько строк.
Истинно, истинно говорю вам: отныне будете видеть небо отверстым и Ангелов Божиих восходящих…[1]
Чарльз снова с горечью отвернулся к окну. Он не видел ни ангелов, ни небес – ничего, кроме бесконечной тьмы прерий Иллинойса и дождя, который, возможно, был предвестником будущего – такого же мрачного, как и прошлое. Впереди его, без сомнения, ждали нелегкие времена, Дункан был прав. Чарльз уселся поудобнее, опершись костлявой спиной на спинку сиденья, и стал смотреть на скользившую за окном темноту.
О проекте
О подписке