Глава 5

Эштон издала протяжный стон. Посетитель, корчившийся на ней, расплылся в блаженной улыбке. Внизу ее работодательница, сеньора Васкес-Рейли, услышала крик и отсалютовала потолку стаканчиком текилы.

Она ненавидела то, чем занималась. Точнее, ненавидела именно потому, что делать это приходилось только ради выживания. Эштон было невыносимо торчать в этом засиженном мухами Санта-Фе на границе Территории Нью-Мексико, из которого она не могла уехать. Она никак не могла поверить, что опустилась до положения обычной шлюхи, поэтому громкими стонами и криками просто выпускала на волю свой гнев.

Джентльмен средних лет, вдовец-скотовод, отодвинулся, стыдливо отводя взгляд. Он заплатил заранее и теперь быстро оделся, потом наклонился и поцеловал ей руку. Эштон улыбнулась и с запинкой сказала на испанском:

– Вы скоро вернетесь, дон Альфредо?

– На следующей неделе, сеньорита Бретт. Буду счастлив вновь увидеть вас.

Боже, как же я ненавижу этих мексикашек! – думала Эштон, пересчитывая монеты после его ухода. Три из четырех следовало отдать сеньоре Васкес-Рейли, деверь которой строго следил, чтобы все три ее девушки не жульничали. Эштон была вынуждена начать работать на эту вдовушку в начале лета, когда у нее закончились деньги. Она назвалась сеньоритой Бретт, решив, что это неплохая шутка. А еще лучше было бы, если бы ее милая изнеженная сестренка узнала об этом.

Эштон Мэйн – она больше не думала о себе как о миссис Хантун – решила остаться в Санта-Фе из-за золота. Где-то в пустынных землях, населенных апачами, исчезли два фургона с секретным грузом, который везли сюда из Вирджиния-Сити двое людей, убитых индейцами. О своем муже Джеймсе Хантуне она не слишком горевала, а вот смерть ее любовника Ламара Пауэлла стала для нее настоящей утратой. Пауэлл собирался создать на юго-западе вторую конфедерацию, отводя себе роль президента и обещая сделать ее первой леди. Для осуществления своего плана он тайно вез в фургонах триста тысяч золотом; слитки были выплавлены из руды, которую добывали на руднике в Неваде, изначально принадлежавшем ныне покойному брату Пауэлла.

О случившейся трагедии рассказал нанятый возничий одного из фургонов, который смог добраться до какой-то фактории, но вскоре после этого умер от ран. В своей бессвязной, больше похожей на бред речи он ни разу не упомянул место, где произошли убийства, и теперь об этом мог поведать только один человек – некий Коллинз, проводник, нанятый Пауэллом в Вирджиния-Сити. По слухам, он выжил, только никто не знал, куда он подевался.

Узнав о расправе, Эштон сразу попыталась найти в Санта-Фе богатого покровителя. Кандидатов оказалось немного. Большинство из них были женаты, и если и волочились за дамочками, то желания избавиться от своих жен не проявляли. Мысль о том, чтобы найти такого человека в форте Марси, была и вовсе смешна. Офицерам и служащим жалкого гарнизона, расположенного рядом со старым губернаторским дворцом, платили так мало, что им едва хватало на собственные нужды, не говоря уже о любовницах.

Конечно, она могла бы избежать работы на сеньору, если бы написала о постигших ее обстоятельствах своему лицемерному братцу Куперу или сестре, чье имя теперь с наслаждением марала грязью, или даже той черномазой шлюхе, на которой женился Орри. Но будь она проклята, если унизится до того, чтобы просить их о милосердии! Она не хотела ни видеться с ними, ни писать им до тех пор, пока не сможет это сделать на собственных условиях.

Эштон надела платье, в котором им полагалось принимать клиентов, – из желтого шелка, с широкими кружевными бретелями. Такое платье обычно носили поверх блузки с длинными, зауженными книзу рукавами, но сеньора запрещала им надевать блузку и даже корсет, чтобы они могли соблазнять мужчин частично выставленной напоказ грудью. Такие платья были в моде еще в те времена, когда ее ненавистный братец Орри поехал в Вест-Пойнт. Эштон ненавидела свой наряд, вместе со скромной черной мантильей, которую требовала надевать сеньора, и ядовито-желтыми кожаными ботинками на шнуровке, с тонкими высокими каблуками.

Она приладила мантилью перед маленьким зеркалом и провела ладонью по левой щеке. К счастью, три параллельные царапины были уже почти незаметны. Эти отметины оставила ей Роза, одна из девушек, в споре за клиента. Прежде чем сеньора растащила их, Роза успела сильно поцарапать ей лицо. Эштон потом долго рыдала, разглядывая кровавые следы от ногтей. Тело и лицо были ее главным капиталом, оружием, с помощью которого она добивалась всего, чего хотела.

В течение нескольких недель после той драки она смазывала медленно заживающие царапины целебным бальзамом и подбегала к зеркалу по семь-восемь раз за день, чтобы осмотреть их. Наконец она убедилась, что ничего непоправимого не произошло. К тому же, чтобы обезопасить себя от новых покушений, она с тех пор всегда носила в правом ботинке маленькую острую пилочку для ногтей.

Наплывавшие время от времени воспоминания о руднике в Неваде только обостряли ее жадность. Разве эти рудники не принадлежали и ей тоже? Ведь она практически была замужем за Ламаром Пауэллом. Конечно, для того чтобы ими завладеть, ей придется столкнуться с двумя гигантскими препятствиями: убедить власти, что она миссис Пауэлл, но для начала – попасть в Вирджиния-Сити. Эштон считала себя сильной и находчивой молодой женщиной, но она не была сумасшедшей. Пересечь сотни миль опасной пустоши в одиночку? И думать нечего. Поэтому она сосредоточилась на более осуществимой мечте – на пропавших фургонах.

Если бы только их удалось найти! Эштон не сомневалась, что апачи не забрали золото. Оно было надежно спрятано. Более того, индейцы ведь невежественные дикари, они бы просто не поняли ценности находки. Получив золото, Эштон могла бы купить нечто большее, чем просто материальное благополучие. Она могла купить положение в обществе и власть. А еще получить возможность вернуться в Южную Каролину, неожиданно явиться в Монт-Роял и каким-то образом – как именно, она решит позже – отомстить отвергшим ее родственникам. Ее терзало страстное желание уничтожить их всех до единого.

А пока оставалось только два пути: умереть с голоду или стать шлюхой. Она выбрала второй путь. И ждала. Ждала и надеялась.

Большинству клиентов сеньоры очень нравилась белая, почти прозрачная кожа Эштон, ее южный акцент и манеры, которые она еще и преувеличивала для большего эффекта. Однако сегодня, когда она с величественным видом спустилась в кантину, все ее усилия пропали даром, потому что там никого не было, кроме трех пожилых ковбоев, игравших в карты.

С наступлением темноты кантина выглядела особенно мрачной. Желтый свет ламп заливал все вокруг, делая заметными дырки от пуль, оставленные ножами царапины, пятна от пролитого виски на грязной мебельной обивке, замызганном полу и стенах из необожженного кирпича. Сеньора тоже сидела там и читала старую газету из Мехико. Эштон протянула ей монеты.

Сеньора одарила ее улыбкой, продемонстрировав золотой передний зуб:

– Gracias, querida^[6]. Проголодалась?

Эштон состроила недовольную гримаску:

– Да, изголодалась хоть по каким-нибудь развлечениям в этом тоскливом месте. Так хочется послушать музыку!

Верхняя губа сеньоры, украшенная едва заметными усиками, опустилась, скрыв золотой зуб.

– Плохо. Я не могу себе позволить мариачи.

В двустворчатую дверь кантины вошел деверь сеньоры, тупой верзила по имени Луис. На дармовщинку хозяйка разрешила ему пользоваться только Розой, у которой были жесткие волосы и оспины на коже. Вскоре после того, как Эштон начала работать здесь, Луис попытался подкатиться к ней. Эштон были невыносимы его запах и грубые манеры, к тому же она уже знала, что Луис не в чести у сеньоры, поэтому смело дала наглецу пощечину. Он чуть было не ударил ее в ответ, но появилась хозяйка и громко обложила его грязной руганью. С тех пор он всегда смотрел на Эштон с мрачной яростью. Этот вечер не был исключением. Он свирепо уставился на Эштон, хватая Розу за запястье. Потом потащил девушку мимо двери, ведущей в кладовую и кабинет, к лестнице. Эштон потерла левую щеку. Надеюсь, он не станет с ней церемониться, подумала она со злорадством. Мерзавка это заслужила.

Жаркий ветер задувал пыль под дверь кантины. Посетители по-прежнему не появлялись. В половине одиннадцатого сеньора разрешила Эштон пойти спать. Она лежала в темноте своей крошечной комнаты, прислушиваясь к вою ветра, стучавшего оконными ставнями, и снова обдумывала идею ограбить сеньору. Время от времени посетители оставляли в кантине много денег, и наличность иногда хранилась здесь больше недели. Вот только Эштон никак не могла придумать, как именно совершить ограбление. К тому же сам план представлялся ей слишком рискованным. У Луиса была быстрая лошадь и очень подозрительные дружки. Если они поймают ее, то могут убить или, чего доброго, изуродовать.

От гнева и чувства безнадежности она никак не могла заснуть. Потом наконец снова зажгла лампу и достала из-под кровати лакированную восточную шкатулку. Перламутровая инкрустация на крышке изображала японскую пару, сидящую за чаепитием, но стоило поднять крышку и повернуть ее к свету под определенным углом, как та же пара представала уже без кимоно, слившейся в объятиях. Счастливое лицо женщины показывало, как она впечатлена огромными размерами жезла своего кавалера, уже наполовину вошедшего в нее.

Эта шкатулка всегда поднимала ей настроение. Там лежало сорок семь пуговиц, которые она собирала долгие годы, начиная с тех, что срезали по ее просьбе со своих форменных брюк несколько вест-пойнтовских кадетов. Каждый сувенир напоминал о мужчине, подарившем ей наслаждение или, по крайней мере, удовлетворение. Лишь двое партнеров не оставили своих пуговиц в заветной коробке – ее первый парень, который овладел ею еще до того, как она начала собирать коллекцию, и ее бестолковый муж Хантун. В Санта-Фе коллекция быстро пополнялась.

Несколько минут она рассматривала одну пуговицу за другой, стараясь вызвать в памяти лица мужчин. Но вскоре отставила шкатулку в сторону и начала изучать в зеркале свое вспотевшее тело. Оно было все еще мягким там, где надо, и упругим, где и положено; следы на щеке от ногтей Розы уже почти пропали. Глядя на себя, Эштон почувствовала, как ее надежды вновь оживают, и поклялась себе, что непременно использует свою красоту, чтобы сбежать из этого проклятого места.

Она снова легла в постель и стала с наслаждением представлять, как снова и снова втыкает в кожу Бретт маленькую острую пилочку для ногтей, пока из раны не начинает течь кровь.

Три дня спустя в кантину вошел какой-то небрежно одетый белый с длинными заостренными усами и револьвером на поясе. Он быстро проглотил возле бара два двойных виски, а потом, пошатываясь, подошел к жестким стульям, на которых сидели Эштон и Роза в ожидании клиентов. Третья девушка уже работала наверху.

– Привет, мисс Желтые Башмачки. Как поживаете?

– Вполне сносно.

– Как вас зовут?

– Бретт.

– Что я слышу? – усмехнулся он. – Неужели передо мной павший южный цветок?

Эштон чуть откинула голову назад и кокетливо взглянула на него:

– Я никогда не падаю, не получив плату заранее. Но раз уж вы знаете мое имя, не назовете ли свое?

– Имя может показаться вам странным. Банко, прямо как в шекспировском «Макбете». Фамилия – Коллинз. Пожалуй, выпью еще, а потом вернусь к вам.

Он потащился обратно к бару, а Эштон вцепилась в стул, чтобы не упасть.

– Угощаю всех! – Банко Коллинз стукнул кулаком по барной стойке. – Я могу потратить хоть в десять раз больше и глазом не моргну.

К нему подошла сеньора:

– Смелое заявление, любезный сэр!

– Зато правдивое, красотка! Мне известно, где зарыты сокровища.

– Ну да, понимаю, шутите. Здесь рядом нет никаких рудников.

Коллинз залпом проглотил порцию дешевого виски:

– А я и не собирался копаться в земле. Я говорил о фургонах.

– О фургонах? Чушь какая-то!

– Только не для меня. – Он взмахнул руками и начал шаркать по полу подошвами башмаков. – Надо бы вам музыку сюда, чтобы люди потанцевать могли!

Все смотрели только на него, поэтому никто не заметил выражения лица Эштон. Перед ней был тот самый человек – проводник Ламара!

– Стану богатым, как царь Мидас! – заявил Коллинз, почесывая в паху.

Роза стала энергично прихорашиваться. Эштон осторожно достала пилочку из ботинка и спрятала под мышкой. В следующую секунду Роза задохнулась, почувствовав укол лезвия.

– Этот мой, – шепнула Эштон. – Если сунешься, я тебе завтра глаз выколю.

Роза побледнела:

– Да забирай его! Забирай!

– Ничего, еще услышу много музыки, когда поеду по всему свету. В Риме, в Японии… – Коллинз рыгнул. – Но не здесь. Хотя, пожалуй, и здесь можно найти кое-что приятное.