Местные копы исчерпали все версии. Однако за пять лет, прошедших с моего предыдущего ознакомления с делом, следователи сумели установить связь с еще одним убийством. Через три месяца после гибели семьи Отеро, в апреле 1974 года, у себя дома была зарезана 24-летняя работница завода Кэтрин Брайт. Ее 19-летний брат получил от нападавшего две пули в голову, но выжил. Приехавшие ко мне детективы считали, что наличие дополнительного эпизода в деле ВТК, к тому же с выжившим свидетелем, может помочь установить личность подозреваемого.

Зная и само дело, и полицию Уичито, которую в кругах правоохранителей считали одной из самых прогрессивных в стране, я был уверен: следствие не халтурит. Однако преступник все еще на свободе, и это беспокоило всех.

Слушая их, я ощущал, как возвращаются целеустремленность и уверенность в себе.

Почему он перестал убивать? Что произошло? Такие вопросы задавал себе каждый из нас. Я интуитивно чувствовал: он по-прежнему там – просто стал призраком, и именно по этой причине созданная в июле 1984 года опергруппа при полицейском управлении Уичито получила название «Охотники за привидением». Я понял: единственный способ изловить это привидение – каким-то образом выкурить его из логова, придумать стратегию, способную выманить его на свет и заставить наконец-то показаться нам.

Я полазил по безнадежно захламленным ящикам письменного стала, пытаясь найти психологический портрет, составленный еще в 1979 году. Безуспешно.

– Наверное, где-нибудь на работе, – буркнул я сам себе.

И тут на меня внезапно нахлынули воспоминания, как за три года до этого, в 1981 году, я использовал кейс ВТК, чтобы вытащить информацию из одного из самых печально знаменитых серийных убийц страны. Это происходило в комнате для допросов, спрятавшейся где-то в глубинах тюрьмы Аттика. Мы работали вместе с коллегой-профайлером Бобом Ресслером.

Дело было вечером, когда в стенах тюрьмы человек чувствует себя особенно одиноким. Мы приехали без предупреждения, чтобы попробовать экспромтом убедить Дэвида Сына Сэма Берковица поучаствовать в нашей научной работе по криминальному профайлингу. Формализованный опросный протокол, как я уже упоминал, занимал 57 страниц и включал в себя следующие вопросы: «В чем состоял мотив?», «Был ли некий внешний раздражитель, реакцией на который стала серия убийств?», «Как проходило детство?», «Как он выбирал жертв?», «Приходил ли на могилы жертв?», «Насколько внимательно следил за освещением своих преступлений прессой?».

Берковиц отбывал третий год из назначенного ему 365-летнего срока. Ему не удалось убедить присяжных, что убить шестерых человек ему приказал черный лабрадор его соседа. Когда надзиратели привели мужчину в крошечную комнату допросов, он выглядел удивленным.

– А вы-то кто такие? – сразу спросил он.

Мы сидели за дальним концом крытого линолеумом стола – единственного предмета мебели в помещении. Как было заранее договорено, надзиратели моментально вышли, чтобы не дать Берковицу возможности послать нас куда подальше.

– Мы из ФБР, Дэвид, хотим с тобой побеседовать. Надеемся, ты сможешь нам помочь, – сказал я.

Тот резко развернулся, явно предполагая обратиться к надзирателям, но тех и след простыл. Он нехотя присел за стол.

– Как я всегда говорю: если хочешь научиться живописи, не надо читать книги о ней, – начал объяснять я. – Надо обратиться непосредственно к художнику. А в данном случае художник как раз ты, Дэвид.

Я, конечно, льстил, но старался не переусердствовать. Берковиц уставился на меня своими серо-голубыми глазами. Он не улыбнулся. Даже не моргнул. Лишь усиленно соображал, что бы потребовать взамен согласия побеседовать.

– Я буду разговаривать с начальником тюрьмы, – продолжил я, постаравшись опередить его вопрос. – Обещать ничего не могу. Но если согласишься поговорить с нами, обязательно скажу, как сильно ты помог.

Он легонько кивнул, глядя мимо нас на бетонную стену за нашими спинами. Времени было в обрез. Казалось, еще каких-нибудь тридцать секунд, и он потребует, чтобы надзиратели вернули его в камеру.

– А я-то здесь при чем? Я никакой не художник, – сказал он.

– Да ладно тебе скромничать, – рассмеялся я. – Ты знаменитость. Ты бесподобен. Ты держал в страхе весь Нью-Йорк. Пройдет сто лет, и моего имени никто не вспомнит. Зато все по-прежнему будут знать, кто такой Сын Сэма.

Берковиц внимательно слушал, только явно не слишком впечатлялся чушью, которую я втирал.

Проблема в том, что я делал это не совсем так, как ему нравилось. Я терял его. Он обернулся посмотреть, не вернулись ли надзиратели, но их, естественно, не было. Тогда Дэвид развернулся обратно и вперил в меня взгляд.

Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Неоновые лампы на потолке придавали зеленоватый оттенок бледному рыхлому лицу Берковица. В прошлом году кто-то из заключенных полоснул его бритвой по горлу. На шее остался длинный извилистый шрам от раны, мерцавший болезненно розовым цветом.

– А знаешь, тут в Канзасе есть один серийный убийца. Мужик взял на себя как минимум шесть трупов, и он тебя просто боготворит, – сказал я. – Упоминает тебя в письмах, которые пишет в полицию. Прямо мнит себя тобой. Даже хочет такое же имя.

Внезапно в его глазах вспыхнуло любопытство. На смену скучающему виду пришла самодовольная ухмылка.

– Он что, стебется надо мной? – спросил Дэвид, взглянув на моего коллегу.

– Это чистая правда, – спокойно ответил Ресслер.

– Он называет себя ВТК, – добавил я.

– ВТК? Что это означает? – спросил Берковиц.

– «Вяжи, пытай, убивай». Именно так он и поступает со своими жертвами.

Берковиц понимающе кивнул.

– А что, он еще на свободе? Вы, парни, не поймали его? – спросил он.

– Нет. Но обязательно поймаем, – ответил я.

Берковиц рассмеялся, и я, не торопясь, ознакомил его с преступлениями ВТК. Рассказал, что он убивает и потом исчезает на несколько лет кряду. Тот зачарованно слушал, силясь понять, каким образом у настолько кровожадного человека получается демонстрировать подобную выдержку. По его безотрывному взгляду стало понятно: он впитывает каждое слово. Казалось, Дэвид думал: «Как же этому парню удается контролировать аппетит?» По сравнению с самим Берковицем, чей разгул террора продолжался неполных 13 месяцев, серийный убийца из Уичито был преступником с завидным запасом хода – истинным марафонцем кровопролития.

Как и всем убийцам, с которыми я беседовал, ему очень хотелось, чтобы его самолюбие потешили.

После рассказов о подвигах ВТК человек, которого мы собрались опрашивать, стал глиной в наших руках. В течение следующих пяти часов он провел нас по всем темным закоулкам своей жалкой жизни извращенца, посвящая в подробности, о которых никому прежде не рассказывал.

Признался, что выдумал всю эту чушь про демонов, чтобы в случае поимки сослаться на невменяемость. По окончании опроса мы с Ресслером чувствовали себя обалдевшими от свалившейся на нас удачи. И всем этим были обязаны чокнутому убийце из Уичито.

Часы на книжном шкафу в кабинете показывали 02:30 ночи. В спальне на втором этаже безмятежным сном спала жена. Наши малышки крепко спали в своих кроватках. В доме было так тихо, что даже в кабинете на первом этаже я мог слышать спокойное дыхание супруги. Своим ненавязчивым ритмом оно напоминало легкий морской прибой на пляжах Лонг-Айленда, где прошло мое детство.

Я завидовал миру в ее душе. А потом, на фоне мыслей о воображаемом прибое, вдруг ощутил нарастающее чувство зависти совершенно иного рода. Прямо как Берковиц, я задавался вопросом: «Как же ВТК и ему подобным удается настолько просто переключаться с одного на другое?»

У него каким-то образом получалось не давать темной сущности выходить наружу и портить внешний образ. Мне страшно хотелось понять, как ему удается. «Когда эту сволочь поймают, наведаюсь к нему и заставлю все объяснить», – мысленно говорил себе я.

В портфеле лежали записи, сделанные накануне на совещании с детективами из Уичито, когда они подробно знакомили с делом моих профайлеров и нескольких ведущих криминологов нашей организации. На этот раз они приехали не столько за психологическим портретом подозреваемого, сколько за рекомендациями по активным мероприятиям, способным помочь выманить убийцу из логова.

По итогам презентации у меня было только одно соображение. Полиции нужно организовать встречу с общественностью для обсуждения убийств ВТК. Идея в том, что туда наверняка захочет прийти подозреваемый. Из опыта охоты на серийных убийц я знал: для них характерно раздутое самомнение и чувство неодолимого превосходства, им бывает трудно удержаться от участия в подобных встречах. Следователи должны провести скрытое фотографирование аудитории и идентифицировать все автомобили, припаркованные у места ее проведения. Я был уверен, что убийца относится к полиции крайне неравнодушно, и поэтому предложил объявить о регистрации потенциальных волонтеров «на случай, если в будущем полиции понадобится помощь». Единственным требованием к желающим должно быть наличие собственного транспортного средства и некоторых знаний в области правоохранительной деятельности.

К тому времени я уже пришел к выводу, что одной из причин его неуловимости было блестящее умение разделять жизнь – выглядеть совершенно нормальным внешне, сохраняя глубоко внутри второе «я» убийцы-извращенца.

Детективы из Уичито тщательно записали рекомендацию, но меня терзала мысль о необходимости сделать что-то еще, совершенно новое и оригинальное.

Я продолжал сидеть в кабинете, и перед моим мысленным взором то и дело возникали глаза Джозефины Отеро – 11-летней девочки из первого эпизода убийств ВТК. Той самой, которую он подвесил на трубе в подвале дома семьи Отеро, удавив перед этим ее родителей и младшего брата. Невозможно представить, какие муки претерпела эта невинная девочка, прежде чем умерла от асфиксии. Я уже потерял счет делам о детоубийствах, которыми занимался, но в этом было нечто особенное.

Этот маньяк представлялся мне совершенным нелюдем. Чудовищами были все, кого я ловил и изучал, но даже в худших из них обычно ощущалось нечто знакомое и человеческое. Какими бы кровавыми ни были деяния, я обнаруживал в них крупицы свойственных людям слабостей. Но с убийцей из Уичито все оказалось иначе. Стоило решить, что я изучил и классифицировал все разновидности зла, как явился этот извращенец. Единственный в своем роде.

Я вернулся наверх, забрался в постель и очень скоро почувствовал, что отключаюсь. Поэтому начал сопротивляться, стараясь остаться в странном состоянии между бодрствованием и сном. Иногда именно в подобные моменты у меня получалось извлечь из глубин сознания информацию, помогающую составить психологический портрет. Я ждал появления хотя бы крупицы данных о призраке, за которым охочусь, но ничего не выходило.

Спустя несколько минут веки невыносимо потяжелели. «Как этот человек стал тем, чем стал? И как я могу остановить его?» – мысленно прошептал я себе, проваливаясь в сон.