Орловские правила относительно браков крепостных бросают свет как на возникавшие проблемы, так и на попытки их преодоления. Орлов не имел определенного отношения к женщинам, выходящим замуж за пределами его вотчин, пока не пришел к пониманию, что, позволяя женщинам уходить из вотчины в замужество за рыночную цену, он не терпит убытка; иногда ему удавалось получить за них гораздо больше рыночной цены. Хотя он был готов в любое время применить (и уполномочить бурмистров и выборных привести в исполнение) карательные меры к взрослым незамужним женщинам, то, что он предпочитал использовать штрафы, несколько умеряло жесткость режима и сулило еще один источник дохода. Его неослабевающие усилия принудить женщин выходить замуж были, безусловно, жестокосердны, но – с учетом нравов эпохи – не в исключительной степени. Орлов отказался от принародного битья розгами (хотя после 1796 г. все-таки были случаи порки) и от попыток искоренить кладку. К тому же он готов был покупать крепостных девок в жены своим крепостным мужикам, которые не смогли найти невест у себя, – жестоко по отношению к девкам, конечно, но большое благо для мужиков, получивших купленных невест. Своим бурмистрам он наказывал, что если крепостные сами купили себе крепостных крестьянок, а потом отдали их замуж, выводные деньги должны идти крепостным, а не ему¹⁸³. И его правила относительно брака – во многих имениях вообще и в большинстве имений в основном – не имели приложения: девки по своей воле выходили замуж обычно до исполнения 20 лет, большинство молодых мужиков к 30 годам были женаты, и они или их родители справлялись со сватовством сами без всякого вмешательства со стороны Орлова¹⁸⁴.

Правило Орлова об универсальной брачности и его упорные попытки это правило насадить соответствовали желаниям его крепостных мужиков: универсальная брачность была вековым устоем их жизни, и Орлов требовал, чтобы женщины вели себя, как им положено по статусу русских крепостных крестьянок. Крепостные мужики привычно (вдовы, стоявшие во главе двора, изредка) просили Орлова, чтобы он устроил брак поневоле, и сельские сходы часто выступали в этом усердными пособниками. В 1801 г. в имении Романовского уезда Ярославской губернии деревенские власти не смогли заставить 27-летнюю староверку выйти замуж; как доложил бурмистр, «она по упрямству своему у священника отказалась от замужества не ити не за кого». Община предложила изгнать ее из имения; московская контора Орлова приказала ее продать или, если покупателя не найдется, послать на фабрику. Тем временем ее три месяца держали в кандалах. В июне 1802 г., после того как бурмистр и выборные по согласованию с московской конторой уже были готовы отправить ее в ярославский смирительный дом, она дала согласие на брак. Бурмистр после этого предложил отправлять всех противящихся браку девок в смирительный дом, поскольку штрафы не оказывали на них никакого действия. Московская контора велела ему подчиняться орловскому Уложению 1796 г., где такого положения не было¹⁸⁵.

Романовские выборные были возмущены, потому что отказ женщины выходить замуж грозил бедой не одному только несостоявшемуся жениху, а всему миру. Они рассматривали женщин как общинный ресурс. По стечению обстоятельств романовским крепостным в 1802 г. представилась возможность впрямую заявить о своих общинных правах на женщин. Молодая бездетная вдова, попавшая ранее в имение в связи с замужеством, попросила разрешения вернуться в отцовский двор. Ее свекр согласился, мечтая получить свою 100-рублевую кладку обратно, но бурмистр и выборные были другого мнения: вдова была молода и здорова, ее нужно оставить в имении и оштрафовать на 25 рублей за нежелание снова выйти замуж. Орлов принял решение, что вдова может вернуться к отцу¹⁸⁶.

В своих челобитных крепостные мужики объясняли значение брака: от него зависело само существование двора. Они подробно описывали, как им позарез нужны женщины: я вдовствую уже два года, у меня пять малых детей, мне никак не обойтись без жены, которая растила бы их и смотрела за их здоровьем, велите 30-летней девке из Сохтонки, которая ведет беспутную жизнь, выйти за меня. Мне 37 лет, у меня двое детей и старик-отец 61 года, без жены мне не справиться с повинностями¹⁸⁷. Эти и многие другие челобитные настолько схожи друг с другом, что есть основания предполагать, что все челобитчики пользовались аргументом, который они считали наиболее эффективным, чтобы убедить хозяина вмешаться: ведь гибель или обнищание двора угрожали его собственным интересам. Между тем многие дворы были действительно подвержены демографическим злоключениям, на которые ссылались челобитчики, и многие из их дворов действительно были бы обречены на обнищание и не смогли бы выполнять свои обязанности перед хозяином, если для них не нашлось бы жен. В брачных делах интересы Орлова и его крепостных мужиков совпадали¹⁸⁸. Это было благоприятным обстоятельством для Орлова, так как он в большей степени, чем большинство владельцев крепостных душ, зависел от своих крестьян в отношении соблюдения его правил: он нанял приказчика управлять единственным имением, где почти исключительно использовался барщинный труд, а во всех остальных вотчинах, где в конце XVIII в. крестьяне платили оброк, управляли крепостные бурмистры¹⁸⁹.

Впрочем, там, где сами бурмистры держались старой веры, они могли и скрывать правду. Гавриил Палкин, бурмистр в вотчине в Любимском уезде на севере Ярославской губернии, докладывал в декабре 1805 г., что, поскольку вотчинные мужики взяли невест со стороны, некоторые девки остались без мужей. Он бы, мол, их оштрафовал, согласно правилам Уложения 1796 г., но родители девок утверждают, что это было бы несправедливо. Вместо этого они просят разрешить им заплатить по 100 рублей за отпускные грамоты, чтобы дочери их могли выйти замуж за пределами вотчины. В апреле 1806 г. московская контора Орлова выдала 11 отпускных бумаг. Четыре года спустя, в марте 1810 г., холостые мужики любимовской вотчины послали анонимный донос: невест не хватает, а местные отцы требуют кладку в 300 рублей, которых у челобитчиков нет. Назначая кладку такого размера, отцы явно стремились вывести дочерей за пределы досягаемости. Более того, отцы, открыто державшиеся старой веры, не соглашались отдавать дочерей замуж вообще ни на каких условиях¹⁹⁰. Бурмистр Палкин – почти наверняка сам старообрядец – схитрил: девкам дали вольную не для того, чтобы они вышли замуж, а чтобы избежали замужества. Здесь характерны и временно удавшийся обман, и его, в итоге, разоблачение: Орлов не мог знать того, о чем крепостные ему не говорили, но мужики, отчаянно нуждавшиеся в женах, готовы были пойти даже против могущественных бурмистров, если те пытались защитить противящихся замужеству женщин. В данном случае, однако, донесшие на Палкина мужики так его боялись, что не объявились, даже когда Орлов прислал доверенного для расследования дела¹⁹¹.

Ошибка Палкина заключалась в масштабности фальсификации. Вотчинная переписка, касающаяся двух небольших имений в Костромской губернии – деревень Болотниково и Матвеиха Кинешемского уезда, подчинявшихся сидоровскому бурмистру, а не напрямую Орлову и его московской конторе, – показывает, что часто возможно было прикрыть браконенавистниц по отдельности, если община это поддерживала. В Болотниково в 1805 г. 12 из приблизительно 65 женщин 25 лет и старше (18%) никогда не были замужем. Десять из них приходились на три двора – верный признак того, что они избегали замужества по религиозным причинам. Семь, по имеющимся данным, были физически или психически больны и, таким образом, небракоспособны, что в случае трех сестер крайне маловероятно. Еще трех сестер не заставили выйти замуж и не оштрафовали благодаря заслугам их усопшего отца – вероятно, бывшего бурмистра и старовера-беспоповца. В трех более мелких деревеньках имения, насчитывавших всего 29 душ мужского пола, 3 из где-то 33 женщин той же когорты были не замужем и, по докладу бурмистра, больны¹⁹². В том же году бурмистр Василий Федоров был смещен за пьянство и недобросовестное исполнение обязанностей, а также за то, что брал взятки вместо того, чтобы принуждать незамужних женщин к браку. Мы можем проследить по докладам Федорова за 1798 г., как он уклонялся от необходимости принуждения к браку: он сообщал главным образом о парах, женившихся по собственной воле, упоминая также о браках предстоящих и намечающихся в будущем. Если, однако, ему приказывали, он штрафовал и сек отцов незамужних девок¹⁹³. В 1820 г. сидоровский бурмистр заехал в Болотниково и сообщил в Москву о жалобах крепостных, что девять незамужних женщин и один холостой мужик, которых тогдашний бурмистр Ефим Балакирев (назначенный в 1805 г.) оштрафовал, на самом деле недееспособны и посему штрафованию не подлежат¹⁹⁴. Между тем Балакирев, судя по всему, не сделал попытки принудить их вступить в брак. Более того, в 1818 г. у самого Балакирева были незамужняя внучка и незамужняя внучатая племянница – обе 24 лет и с незаконнорожденными детьми. Эта информация поступила от жалобщика, которому Балакирев «посоветовал» (по выражению крестьянина, то есть Балакирев не приказывал ему) отдать дочь за местного холостого мужика¹⁹⁵.

В Матвеихе тоже было подозрительно большое количество женщин, которые, как следует из доклада за февраль 1804 г., были небракоспособны¹⁹⁶. И, похоже, их полку все прибывало. В феврале 1804 г. Степан Иванов из д. Дубанки заявил, что его сыну нужна жена, и попросил, чтобы семью Максима Никитина из Матвеихи заставили отдать за него, Степана, дочь. Сидоровский бурмистр Иван Ретнев приказал выборным Матвеихи разобраться; они сообщили, что, хотя девка возраста подходящего, но болеет и для замужества негодна. Они отклонили подобную же просьбу Тимофея Сергеева, утверждая, что, по их сведениям, женщина слишком стара и хрома для брака¹⁹⁷. Выборные лгали: сложно представить, что и Степан, и Тимофей вместо подходящих для брака девок выбрали себе невест, которые действительно для этой цели были негодны. Они же знали, кто эти девки и где они живут, наверняка их видели. Если здоровых женщин в округе не было, они могли бы обратиться к Орлову с просьбой найти им жен; он благосклонно реагировал на такие просьбы из Матвеихи¹⁹⁸. Матвеихинские бурмистр и выборные отказали также в просьбах о конкретных женщинах, ссылаясь на неравенство дворов невесты и жениха, – еще одна лазейка, оставленная наряду с физической недееспособностью в самом Уложении 1796 г. – и нашли другие отговорки для отклонения настойчивых просьб устроить женитьбу с незамужними девками¹⁹⁹. Не один раз семьи отказывались принять девку, выбранную для них деревенскими властями²⁰⁰. Были ли эти семьи участниками общинного заговора? Или выборные предлагали брачные союзы, которые заведомо могли быть отвергнуты? Поскольку мы не можем сами оценить состояние здоровья этих женщин, нам сложно разобраться в противоречивых заявлениях, но имеющаяся документация оставляет настойчивое впечатление, что у крепостных мужиков, которым доверили управлять имением, было твердое намерение выгородить браконенавистниц. И это им, похоже, в значительной степени удавалось.

А что насчет села Сидоровское? Ко времени ревизии 1834 г. из 57 лет с момента отдачи приказа о том, чтобы все незамужние женщины были выданы замуж, Орлов владел этим имением в течение 54, и, по данным ревизии, 12,7% женщин 25 лет и старше никогда не состояли в браке – в отличие от 17,7% в 1763 г.²⁰¹ Достижение не блестящее. Впечатляет количество женщин, которые – конечно же, при попустительстве бурмистров – пренебрегли приказом Орлова. В 1858 г. 13,8% взрослых женщин села никогда не были замужем, несмотря на то что его владельцы Панины продолжали применять Уложение Орлова в управлении вотчиной²⁰². Надо полагать, что и в Сидоровском крестьянские власти были из староверов и им удавалось прикрывать многих женщин, чуравшихся брака. Когда в 1821 г. двое отцов из Болотникова попросили разрешения купить вольные своим дочерям – 18 и 39 лет – по 200 рублей за каждую, сидоровский бурмистр передал просьбу Орлову с рекомендацией ее удовлетворить²⁰³. Даже в отсутствие прямых доказательств мы можем подозревать, что бурмистры в Сидоровском, Болотниково и Матвеихе действовали сообща, стремясь при всякой возможности помешать попыткам Орлова принудить женщин к замужеству.

Вотчинная переписка Орлова много говорит нам о единстве интересов Орлова и молодых мужчин, желавших жениться, а также о том, как бурмистры – по всей видимости, сторонники старой веры – уклонялись от исполнения орловских приказов. Она также важна для определения границ географического распространения сопротивления женщин браку. Незамужние женщины в значительных количествах находились в вотчинах Орлова в сопредельных Ярославской, Костромской и Нижегородской губерниях, и есть недвусмысленные свидетельства того, что женщины, противившиеся браку, были из старообрядцев. Старший брат Владимира Алексей Орлов (и впоследствии дочь Алексея) также владели вотчинами в Ярославской губернии, где было много староверов-беспоповцев федосеевского толка, отказывавшихся вступать в брак²⁰⁴. Однако в крупных вотчинах Владимира Орлова в Московской губернии (Коломенский и Серпуховский уезды) и Орловской губернии (Епифанский и Болховский уезды) сопротивление браку либо вообще не наблюдалось, либо было незначительным, о чем свидетельствует отсутствие упоминаний этой проблемы в обширной вотчинной переписке. Надо, правда, сказать, что объем сохранившейся переписки из некоторых имений настолько мал или правление Орлова было столь кратковременным, что выводы делать невозможно. И все-таки достоверно определяется лишь один выбивающийся из географической схемы объект – усольская вотчина в районе Самарской Луки (где р. Волга делает петлеобразный изгиб) в Симбирской губернии. В этом имении отцы ощутимого количества незамужних женщин платили штрафы²⁰⁵. Позже, однако, мы увидим, что Усолье вовсе не выбивалось, а, наоборот, входило в географический пояс женского сопротивления браку вдоль нижнего течения р. Волги.

ВОТЧИННИКИ В ОБЩЕМ И ЦЕЛОМ: АНАФЕМА БРАКАМ НА СТОРОНЕ ИЛИ ПРИБЫЛЬ ОТ ТОРГОВЛИ ОТПУСКНЫМИ БУМАГАМИ?

Другие помещики ломали головы над теми же вопросами, которые Орлов решал в своих уложениях: позволять крепостным девкам уходить из вотчины в связи с замужеством или нет, каким должно быть выводное, что делать с женщинами, отказывающимися выходить замуж, и как разбираться с кладкой, которую крестьяне брали друг с друга. У некоторых, как у Орлова, правила время от времени менялись и, как орловские, остались без объяснений или же были очевидной реакцией на брачное поведение их крестьян.

В одном отношении вотчинники, бесспорно, проявили инициативу: в прошлое ушло их безразличие к браку на стороне. Начиная с 1750-х гг. все больше помещиков запрещали женщинам выходить замуж не у себя. До 1759 г., например, Бутурлины не возражали против ухода их палехских крестьянок в связи с замужеством и в 1750-х брали за эту вольность всего 2 рубля. Затем, в 1759 г., Иван Бутурлин приказал своему палехскому бурмистру зачитать вотчинным крестьянам приказ: отныне отцы могут отдавать дочерей только за мужиков из его вотчины. Бутурлин также распорядился, чтобы крепостные платили ему по 2 рубля за каждую справленную свадьбу – явно в компенсацию (и сверх того) за потерю выводных. Это правило оставалось в силе как минимум до конца 1780-х²⁰⁶. В 1785 г. князья Грузинские запретили замужество на стороне из своего имения в Нижегородской губернии²⁰⁷. Ни Бутурлины, ни Грузинские не озаботились объяснением своих приказов.

На удивление, в большом количестве случаев помещичьи наказы об управлении XVIII и начала XIX века совершенно не упоминают браки крепостных, и другие сохранившиеся документы так же не дают нам определенных сведений²⁰⁸. Однако за действиями душевладельцев в конкретных ситуациях часто видна стратегия. Если самый выдающийся полководец России XVIII в. Александр Суворов (1730–1800) сочинял когда-либо подробные управленческие инструкции, они до нас не дошли. В те немногие годы, когда он не был полностью поглощен военными делами, он часто вмешивался в браки крепостных, лично выбирая, какого холостого мужика женить на какой незамужней девке, если они сами не справлялись со сватовством. Он также покупал женщин для нуждавшихся в женах мужчин и дарил 10 рублей на уплату вывода, когда его мужики приводили невест из чужих вотчин. В остальном выводные никак не фигурируют в его переписке. Вкупе с другими фактами это дает основания думать, что невесты из его вотчин не уходили²⁰⁹. В обильной переписке между Александром Михайловичем Голицыным (1723–1807; бывшим, кроме прочего, вице-канцлером Коллегии иностранных дел в 1762–1775 гг.) и его константиновским имением в Рязанском уезде выводное ни разу не упоминается, и многое указывает на то, что Голицын не позволял женщинам выходить замуж на сторону²¹⁰. Когда в 1780 г. бурмистр его маленького имения Карловка (на 1782 г. 75 мужских душ) в Белевском уезде доложил, что все дворы там состоят в родстве друг с другом и поэтому придется обмениваться невестами с соседними поместьями, князь отреагировал на это скептически: каждый конкретный случай должен быть представлен ему со всеми подробностями, и он будет решать, что делать²¹¹. В петровской вотчине Гагариных (в Тамбовской губернии), где в первой половине XIX в. крестьянки выходили замуж в молодом возрасте все без исключения, в обширной вотчинной переписке не содержится никаких признаков ни вмешательства управителей в первые браки пахотных крестьян, ни замужества девок на сторону с их позволения, разве что иногда это разрешалось вдовам²¹².

Как видно на примере Суворова, некоторые вотчинники тщательно контролировали браки своих крепостных. Два помещика из Ковровского уезда (Владимирской губернии) продемонстрировали эту тенденцию в первой половине XIX столетия. Алексей Чихачев вызывал потенциальных женихов и невест из своих широко раскиданных вотчин в центральную усадьбу для вынесения решения о соответствии их друг другу²¹³. А. М. Черемиcинов в 1834 г. наказывал старосте составить список бракоспособных мужиков и девок и, если они самостоятельно друг с другом не договаривались, сам подбирал супружеские пары. При этом он позволял своим крепостным брачные обмены с соседними вотчинами²¹⁴.

Мелочная регламентация браков крепостных была доведена до крайности Алексеем Аракчеевым (1769–1834), всесильным министром во второй половине царствования Александра I. В 24 Правилах о свадьбах, которые он направил в 1805 г. в свое имение Грузино в Новгородской губернии, ничего не говорилось о браке не в своей вотчине, по всей видимости, потому, что ему это представлялось немыслимым. В отличие от всех других правил о браках его устав почти полностью был адресован мужчинам. Женщин касалось только постановление о том, что девок дурного поведения не нужно выдавать замуж, кроме как если какую-нибудь из них берут в зажиточное семейство. Аракчеевские правила были необычны также в том, что свадебный сезон сдвигался с привычных предшествовавших Великому посту недель в январе и начале февраля на период от Пасхальной недели до Троицы: списки потенциальных женихов должны были составляться в январе, во время Великого поста Аракчеев экзаменовал их на знание «Отче наш» и десяти заповедей, в Пасхальную неделю он производил смотр всех пар, после чего получившие разрешение жениться шли под венец. Как и некоторые другие помещики, он пытался ограничить свадебные расходы и – как мне кажется, беспрецедентно – запретил питие водки за свадебным столом²¹⁵.