– Ну так вот… Бог уменьшился, чтобы освободить место для нашего мира. Он наполнил сосуды энергией и светом и отправил их в новое пространство. Но сосуды не смогли все удержать и лопнули. И искры Божьего света рассыпались по всей вселенной. Осколки самих сосудов тоже рассыпались. Они превратились в плохие вещи, которые мы называем «клипот». Мы с моими друзьями верим, что весь клипот нужно вычистить, а частички света собрать и вернуть Богу. Например, когда в Шаббат ты, произнеся молитву, ешь кошерную курочку, из нее, может быть, высвобождаются священные искорки. А еще больше искорок высвобождается, если ты совершаешь мицву, то есть помогаешь кому-нибудь.

– Мы не едим кошерную пищу, – вмешивается Мэрайя. – И вообще не соблюдаем еврейских традиций.

– Я тоже не все соблюдаю, – криво улыбается равви Соломон, указывая на свою рубашку. – Но каббала, еврейское мистическое учение, может объяснить очень многое. В частности, то, почему маленькая девочка, которая никогда не ходила в храм и не молилась, оказывается ближе к Богу, чем кто бы то ни было. Никому не дано собирать искры в одиночку. Эта способность может спрятаться в вас так глубоко, что вы вообще перестанете верить в Бога. Но придет кто-нибудь, в ком очень много света. Этот человек поможет вам увидеть и тот свет, который внутри вас, а оттого что вы вместе, сияние станет еще ярче. – Равви Соломон дотрагивается до Вериной макушки. – Вероятно, Бог разговаривает с Верой ради тех людей, до которых она донесет Его слово.

– Вы ей верите? – выдыхает Мэрайя, не решаясь произнести такое вслух. – Вы считаете, что она говорит правду, хотя видите ее впервые в жизни?

– Я смотрю на вещи немножко шире, чем равви Вайсман. Та пара, которую он консультировал… Конечно, может быть, это совпадение. А может быть, и нет. Может быть, у Веры есть ответы на какие-то вопросы. Мне кажется, в наше время, если Бог захочет нам показаться, Он не станет проповедовать с кафедры. Он примет скромное обличье, наподобие того, в каком Его видит ваша дочь.

Вера дергает раввина за рукав:

– Это Она. Бог – девочка.

– Девочка? – осторожно повторяет Соломон.

Мэрайя скрещивает руки на груди:

– Да, Вера утверждает, что Бог – женщина. Еврейское мистическое учение может это как-нибудь объяснить?

– Вообще-то, Господь с точки зрения каббалы соединяет в себе женское и мужское начало. Женская часть, Шехина, – это присутствие Бога. Это то, что разбилось при Сотворении мира вместе с сосудами. И если Вера видит женщину, ничего странного в этом нет. Именно присутствие Бога дает ей способность исцелять людей и собирать их вокруг себя. Вероятно, то, что она видит, – ее собственное отражение.

Мэрайя смотрит на Веру, от скуки уже начавшую царапать ей колени, и задает давно назревший вопрос:

– Равви Соломон, ваш город находится далеко. Зачем вы сюда приехали?

– Я хотел бы забрать Веру в Колорадо, чтобы побольше узнать о ее видениях.

– Ни в коем случае! Моя дочь не объект для наблюдения.

– Правда? – Раввин кивком указывает на окно.

– Я их сюда не приглашала. – Мэрайя сжимает кулаки и смотрит на Веру. – И вообще я ничего такого не просила.

– Чего вы не просили, миссис Уайт? Бога? Шехина не появляется там, где Ее не хотят видеть. Прежде чем присутствие Господа воцарится в вашем доме, вы должны Ему открыться. Вероятно, именно поэтому вам поначалу так тяжело. – Глаза Соломона похожи на янтарь, в котором застыло прошлое. – Что с вами случилось, Мэрайя? – спрашивает он мягко. – Почему вы так упорно боретесь, чтобы не быть еврейкой?

Она вспоминает, как однажды в детстве пришла с подружкой в церковь. И ее удивило, что Иисус, как считают христиане, любит всех, в том числе и тех, кто делает ошибки. А благосклонность еврейского Бога нужно заслужить. Мэрайя уже не в первый раз спрашивает себя, почему религия, которая гордится своей открытостью, ставит человека в такие жесткие рамки. Ей вдруг становится не по себе оттого, что у нее в доме два раввина.

– Я не еврейка. Я – это просто я. – Она смотрит на Веру. – Мы с моей дочерью никакой религии не исповедуем. Мне кажется, вам пора.

Равви Соломон протягивает руку:

– Вы подумаете о чем-нибудь из того, что я вам сказал?

– Не знаю, – пожимает плечами Мэрайя. – Глядя на Веру, я не вижу присутствия Бога. Не вижу Божественного света. Я вижу только человека, чье душевное равновесие все сильнее и сильнее страдает от происходящего вокруг.

Равви Соломон выпрямляется:

– Забавно. Две тысячи лет назад многие евреи говорили то же самое об Иисусе.

10 октября 1999 года

Перед тем как облачиться в священнические одежды, отец Джозеф Макреди меняет ковбойские сапоги на черные туфли с мягкой подошвой. Он ожидает, что придет много народу. Во время ранней воскресной мессы в нью-ханаанской церкви всегда бывает многолюдно: местные католики охотно жертвуют несколькими часами сна, если потом есть возможность расслабиться в собственном садике или поиграть в гольф в соседнем городке.

Может быть, сегодня это наконец случится? – думает священник. Ухватившись за края обшарпанного столика, он поднимает глаза на распятие. Ему вспоминается тот момент, когда он, несясь через всю страну на своем «харли», вдруг понял, что может въехать прямо в Тихий океан и все равно никуда не попасть.

С тех пор прошли многие годы, но перед каждой мессой отец Макреди по-прежнему молится о знаке, который подтвердил бы правильность решения, принятого им тогда. О знаке, который сказал бы ему: Бог с ним. Еще несколько секунд он с надеждой смотрит на распятие, но, как и все предыдущие двадцать восемь лет, ничего не видит. Отец Макреди закрывает глаза, стараясь ощутить присутствие Святого Духа перед тем, как выйти к своей пастве.

На скамьях сидят восемь человек.

Обескураженный, отец Макреди начинает службу, а в голове водоворот мыслей. При всем своем старании он не может найти ни единой причины, по которой число прихожан всего за неделю могло сократиться в десять раз. Месса идет галопом – к совершенному замешательству мальчика-служки, который обычно минут через десять начинает скучать. Произнеся последнее «аминь», отец Макреди быстро переодевается и встает у дверей церкви, чтобы проводить своих немногочисленных верных прихожан. Но оказывается, многие, не попрощавшись со своим пастырем, уже убежали на парковку.

– Марджори, – обращается священник к пожилой женщине, чей муж умер год назад, – куда вы все сегодня так торопитесь?

– Ах, преподобный отец, – говорит она, и на ее щеках образуются ямочки, – к дому Уайтов.

– А что это еще за Уайт? Какой-то политик? Вы что, в Вашингтон собрались?

– Да нет же! Вера Уайт – это та девочка, которой, говорят, сам Господь является. Я-то решила, что мессу все равно пропускать не след…

– Какой-то девочке является Господь?

– А вы разве не читали «Хронику»? Люди говорят, что к этой Вере Уайт Бог с речами обращается. Я слышала, она даже чудеса творит. Женщину мертвую воскресила!

– А знаете, – задумчиво произносит отец Макреди, – я, пожалуй, тоже схожу.

Мэрайя обтачивает вишневый цилиндрик на токарном станке, наблюдая за тем, как при каждом прикосновении к инструменту от чурбачка отлетают вьющиеся ленты древесины. Это будет четвертая ножка стола эпохи английской королевы Анны для очередного кукольного домика. Три другие, изящно выточенные, уже лежат рядом с овальной столешницей.

Изготовление мебели в выходные не предусмотрено недельным планом Мэрайи. По воскресеньям она обычно вообще не работает, но в последнее время весь распорядок нарушился. Вчерашний день был посвящен выписке мамы из больницы после недельного обследования под наблюдением экспертов-кардиологов. Мэрайя хотела, чтобы Милли какое-то время пожила у нее, но та категорически воспротивилась:

– От меня до тебя всего пять минут езды. Да и что может случиться?

Мэрайя не стала особенно упорствовать, поскольку понимала: мама все равно будет проводить у них целые дни, если просто сказать ей, что Вере нужна компания. Вместе войдя в старый особняк, обе, и мать и дочь, испытали неловкость, когда натолкнулись на «гробовой столик». Не встретив со стороны Милли никакого противодействия, Мэрайя отволокла его в гараж: с глаз долой – из сердца вон.

Сейчас она пытается наверстать потерянное время. Достает из нагрудного кармана линейку и измеряет ножку стола. Ошиблась на два миллиметра. Придется начинать заново. Вздохнув, Мэрайя выбрасывает изделие и в этот момент слышит звонок в дверь. Неожиданно.

В последние дни полицейский, стоящий у подъездной дорожки, никого к дому не подпускал. Может, почту принесли или доставщик топлива подъехал? Мэрайя открывает и видит прямо перед собой католического священника. Ее губы сжимаются.

– Как вам удалось пройти?

– У меня есть профессиональные льготы, – невозмутимо отвечает отец Джозеф. – Когда Господь закрывает дверь, Он открывает окно. Или ставит в охрану полицейского из числа добрых католиков.

– Отец, – устало говорит Мэрайя, – я ценю то, что вы пришли. И понимаю зачем, но…

– Правда? А сам я, если честно, не понимаю, – смеется священник. – Сегодня наша церковь Святой Елизаветы стоит пустая. Видимо, не выдержала конкуренции с вашей дочкой.

– Поверьте, мы этого не хотели. И к новой религиозной атаке на нас мы не готовы. В пятницу здесь были два раввина. Говорили о еврейском мистицизме…

– Ну, вы, наверное, слышали, что о мистицизме говорят: начинается туманом, кончается ересью^[18].

Мэрайя невольно усмехается:

– Мы ведь даже не католики.

– Я слышал. Отец девочки – протестант, а вы еврейка.

Мэрайя прислоняется к дверному косяку:

– Верно. Так почему вы нами интересуетесь?

Джозеф пожимает плечами:

– Вы знаете, когда я служил капелланом во Вьетнаме, у нас была встреча с далай-ламой. Мы с коллегами голову сломали, чем его угощать и как к нему обращаться. Кто-то предложил «Ваше святейшество», хотя так мы называем папу. У нас из-за этого разгорелся нешуточный спор. А в итоге знаете что, миссис Уайт? Когда далай-лама пришел, я ощутил такую… энергию, какой раньше не ощущал никогда. Если человек не католик, это не значит, что он не может быть личностью глубоко просветленной.

На щеке Мэрайи появляется ямочка.

– Осторожней, отец. Как бы вас за такие слова не отлучили от Церкви!

– У Его святейшества слишком много забот, чтобы следить за моими еретическими высказываниями, – улыбается священник.

Этот человек держится настолько светски, что при других обстоятельствах Мэрайя охотно пригласила бы его на чашку кофе.

– Отец…

– Джозеф. Джозеф Макреди, – говорит он и с улыбкой добавляет: – К вашим услугам.

– Вы мне симпатичны, – смеется Мэрайя.

– Вы мне тоже.

– Тем не менее, я думаю, входить в наш дом вам сейчас не стоит. – Она жмет священнику руку, отдавая ему должное в том, что он не просит разрешения поговорить с Верой. – Если понадобится, я, может быть, зайду к вам в церковь. Но нет никаких доказательств того, что чудеса действительно свершились.

– Конечно, есть только людская молва. Но ведь Матфей, Марк, Лука и Иоанн тоже просто рассказывали о том, что видели.

Мэрайя скрещивает руки на груди:

– Вы и правда верите, будто Бог может обращаться к людям через ребенка? Через девочку, которая формально еврейка?

– Насколько мне известно, миссис Уайт, раньше такое бывало.

11 октября 1999 года

– Возьмите чуть-чуть правее, – говорит продюсер, глядя на монитор.

Лучи софитов, установленных осветителем и электриком, заставляют Терезу Чиверно сощуриться и инстинктивно прикрыть глаза маленькому Рафаэлю. Он отталкивает ее руку, и она в сотый раз за день удивляется его силе и координации. Прижимает младенца к себе и целует чистую здоровую кожу на лбу.

– Миз Чиверно, мы готовы, – произносит насыщенный медовый голос, принадлежащий Петре Саганофф, ведущей популярного шоу «Голливуд сегодня вечером!».

Продюсер отрывает взгляд от монитора:

– Не могли бы вы поднести ребенка еще поближе к себе? Да, вот так отлично! – Он соединяет большой и указательный палец левой руки, показывая знак «о’кей».

Петра Саганофф ждет, пока визажист не нанесет на ее лицо последние штрихи.

– Вы помните, о чем я вас буду спрашивать?

Тереза кивает, с тревогой глядя на вторую камеру, нацеленную на них с малышом, и напоминает себе о том, что оказалась в этой студии по собственной инициативе. Сначала она хотела девять дней молиться апостолу Иуде Фаддею и напечатать текст молитвы в газете «Бостон глоб», но потом решила, что важнее сообщить о случившемся как можно большему числу людей. Ее двоюродный брат Луис работает в Лос-Анджелесе на студии «Уорнер бразерз» и встречается с костюмершей Петры Саганофф. Тереза попросила его разузнать, не годится ли ее история для передачи. Не прошло и суток после того, как Рафаэля выписали из больницы со справкой о том, что он здоров, как Петра Саганофф уже явилась в маленькую квартирку Терезы в густонаселенном южном районе Бостона, чтобы сделать предварительную запись для последующей трансляции.

– Три, два, один, начали, – говорит оператор и указывает на Петру.

– Ваш малыш не всегда выглядел таким здоровым, верно?

Тереза чувствует, что краснеет. А ведь Петра велела ей не краснеть. Надо взять себя в руки.