Майкл

На входе в тюрьму у тебя отбирают все, что делает тебя тобой. Ботинки, ремень, бумажник, часы, образок с изображением твоего святого. Мелочь из карманов, сотовый, даже распятие, приколотое булавкой к отвороту. Отдаешь водительское удостоверение надзирателю и становишься одним из безликих людей, вошедших в тот дом, который не разрешается покидать его обитателям.

– Отец, вы в порядке? – обратился ко мне офицер.

Я выдавил из себя улыбку и кивнул, представляя себе увиденное им: большой плотный парень, трясущийся при мысли о том, что придется войти в эту тюрьму. Конечно, я ездил на мотоцикле «триумф-трофи», работал волонтером с бандой несовершеннолетних, при любой возможности разрушая стереотип священника, но в этой тюрьме сидел человек, за смерть которого я в свое время проголосовал.

И все же.

С тех самых пор, как я принял сан и попросил Бога помочь мне возместить то, что я совершил с одним человеком, тем, что смогу сделать для других, я был уверен, что однажды это случится. Я лицом к лицу столкнусь с Шэем Борном.

Узнает ли он меня?

Узнаю ли его я?

Затаив дыхание, я прошел через металлоискатель, словно мне было что скрывать. Наверное, было, но мои тайны не включили бы эти сигналы тревоги. Я принялся вставлять ремень в шлевки на брюках, завязал шнурки на кроссовках. Руки у меня все еще дрожали.

– Отец Майкл?

Подняв взгляд, я увидел другого офицера.

– Вас ожидает начальник тюрьмы Койн, – сказал он.

– Хорошо.

Вслед за ним я пошел по унылым серым коридорам. Когда мы проходили мимо заключенных, офицер поворачивался кругом, становясь между нами, как своего рода щит.

Меня привели в административный корпус с окнами на внутренний двор тюрьмы. Заключенные семенили гуськом от одного здания к другому. Позади них виднелось двойное ограждение с колючей проволокой поверху.

– Отец, – коренастый седой мужчина пожал мне руку с гримасой, видимо изображающей улыбку, – я начальник тюрьмы Койн. Рад познакомиться.

Он отвел меня в свой кабинет, на удивление современное просторное помещение. Но там стоял не письменный, а длинный стальной стол, почти пустой, с разбросанными по нему папками и бумагами. Едва усевшись, Койн развернул пластинку жвачки.

– «Никоретте», – объяснил он. – Жена заставляет меня бросить курить, и, признаюсь, я бы лучше отдал на отсечение левую руку. – Он открыл папку с номером на корешке; здесь Шэя Борна лишили также и его имени. – Я очень признателен вам, что пришли. Нам сейчас не хватает капелланов.

При тюрьме состоял один штатный капеллан, епископальный священник, недавно улетевший в Австралию к умирающему отцу. А это означало, что если бы заключенный пожелал поговорить с духовником, то позвали бы кого-нибудь из местных.

– Рад помочь, – солгал я, мысленно наметив молитву, которую позже прочту в качестве покаяния.

Он пододвинул ко мне папку:

– Шэй Борн. Вы его знаете?

Я замялся:

– Кто ж его не знает?

– Угу, освещение событий хреновое, простите мой французский. Не стоило привлекать к нам столько внимания. Резюме таково, что данный заключенный хочет пожертвовать свои органы после экзекуции.

– Католики одобряют пожертвование органов, если у пациента наступила смерть мозга и он не может дышать самостоятельно, – сказал я.

Очевидно, ответ был неправильным. Нахмурившись, Койн взял со стола салфетку и выплюнул в нее жвачку.

– Угу, отлично, я понял. Это в теории. Но реальная ситуация такова, что этому парню осталось совсем немного. Он совершил двойное убийство. Думаете, в нем вдруг пробудилось человеколюбие? Или более вероятно, что он пытается вызвать общественное сочувствие и отменить эту казнь?

– Может быть, он просто хочет, чтобы из его смерти вышло что-нибудь хорошее?

– Смертельная инъекция имеет целью остановить сердце заключенного, – без выражения произнес Койн.

В этом году я помог одной прихожанке, которая приняла решение пожертвовать органы своего сына после аварии на мотоцикле, когда у него наступила смерть мозга. Как объяснил врач, смерть мозга отличается от коронарной смерти. Ее сын безвозвратно ушел – он не мог поправиться, как иногда люди в коме, – но благодаря аппарату искусственного дыхания его сердце продолжало биться. В случае коронарной смерти органы непригодны для трансплантации.

Я откинулся на стуле:

– Начальник Койн, у меня было впечатление, что заключенный Борн попросил себе духовного наставника…

– Так и есть. И мы бы хотели, чтобы вы отговорили его от этой безумной идеи, – вздохнул тюремщик. – Послушайте, я понимаю, как это должно звучать для вас. Но штат намерен казнить Борна. Это факт. Либо из этого получится спектакль, либо все будет сделано достойно. – Он пристально посмотрел на меня. – Я понятно объяснил, что от вас требуется?

– Абсолютно, – тихо произнес я.

Однажды я согласился, чтобы меня направляли другие, поскольку полагал, что они знают больше. Для того чтобы убедить меня, что отплатить смертью за смерть справедливо, Джим, другой присяжный, привел выражение «око за око» из Нагорной проповеди Иисуса. Но теперь я понимал, что на самом деле Иисус говорил противоположное, критикуя тех, кто допускает, чтобы наказание отягчало преступление.

Я никоим образом не собирался позволить начальнику тюрьмы Койну учить меня, как наставлять Шэя Борна.

В этот момент я понял: если Борн меня не узнает, я не стану говорить ему, что мы раньше встречались. И дело было не в моем спасении, а в его. Даже если я когда-то помог загубить его жизнь, то теперь – на правах священника – моей задачей было поддержать его.

– Мне бы хотелось увидеться с мистером Борном, – сказал я.

– Я так и предполагал, – кивнул тюремщик.

Поднявшись, он повел меня назад через административный корпус. Повернув, мы подошли к пункту контроля с двойными зарешеченными дверями. Начальник взмахнул рукой, и находящийся внутри офицер отпер первую стальную дверь – она открылась, издав жуткий металлический лязг. Мы шагнули в тамбур, и та же дверь автоматически закрылась.

Так вот каково это – чувствовать себя взаперти.

Я уже начал немного паниковать, когда внутренняя дверь со скрежетом открылась и мы двинулись вдоль очередного коридора.

– Вы никогда здесь не были? – спросил начальник тюрьмы.

– Нет.

– Привыкнете.

Я окинул взглядом шлакоблочные стены, ржавые помосты и усмехнулся:

– Сомневаюсь.

Мы вошли в дверь с надписью: «ЯРУС I».

– Здесь содержатся самые отъявленные преступники, – сказал Койн. – Не ручаюсь за их хорошее поведение.

В центре служебного помещения находился пульт управления. Молодой офицер сидел перед телемонитором, на экранах которого появлялись панорамные изображения внутренней части галереи. Стояла тишина, или, быть может, дверь была звуконепроницаемой. Я подошел к ней и, приоткрыв, осмотрел ярус. Ближайшей ко мне была пустая душевая, за ней находились восемь камер. Я не видел лица мужчин и не знал, который из них Шэй.

– Это отец Майкл, – сказал начальник тюрьмы. – Он пришел поговорить с заключенным Борном.

Койн вручил мне бронежилет и защитные очки, словно я собирался на войну, а не в камеру смертника.

– Нельзя входить туда без надлежащего снаряжения, – предупредил он.

– Входить?

– Где, по-вашему, отец, вы встретитесь с Борном? В кафе «Старбакс»?

Я предполагал, что для этого есть какое-то специальное помещение. Или часовня.

– Мы останемся с ним наедине? В камере?

– Нет, черт возьми! – ответил Койн. – Вы будете стоять на галерее и разговаривать с ним через дверь.

Переведя дух, я набросил бронежилет поверх моего одеяния и приладил очки на лицо. Сотворив краткую молитву, кивнул.

– Открывай! – велел Койн молодому офицеру.

– Да, сэр, – ответил парень, явно волнуясь в присутствии начальника.

Он взглянул на панель управления перед собой, пестрящую мириадами лампочек и клавишей, и нажал на кнопку слева от себя, но в последний момент понял, что выбрал не ту. Моментально открылись двери всех восьми камер.

– О господи! – вытаращив глаза, охнул парень, а начальник тюрьмы оттолкнул меня в сторону, принявшись нажимать рычаги и клавиши на панели управления.

– Уберите его отсюда! – рявкнул Койн, мотнув головой в мою сторону.

В динамиках зазвучал его голос: «На первом ярусе освободились несколько человек. Требуется немедленная помощь офицерского состава».

Я стоял прикованный к месту, пока из камер, как яд, просачивались заключенные. А потом… ну, начался настоящий ад.

Люций

Когда все двери открылись одновременно, словно от первого прикосновения смычка все струны настраиваемого оркестра волшебным образом издали правильную ноту, я, в отличие от остальных, не выбежал из камеры, а на миг остановился, парализованный свободой.

Я быстро засунул свою картину под матрас и спрятал чернила в кипу грязного белья. В динамиках звучал голос начальника тюрьмы Койна, вызывающего по рации подкрепление. За все мое пребывание в тюрьме такое случилось только однажды, когда облажался новый офицер и одновременно открылись две камеры. Случайно освобожденный заключенный бросился в камеру соседа и разбил его череп о раковину – месть банды, много лет ожидавшая своего часа.

Первым вырвался Крэш. Он промчался мимо моей камеры, сжимая в кулаке самодельный нож, прямиком к Джои Кунцу – растлителю малолетних, «любимому коньку» всех и каждого. За ним по пятам, как псы, которыми они и являлись, следовали Поджи и Тексас.

– Хватайте его, парни! – выкрикнул Крэш. – Оттяпаем сразу эту штуку.

Джои, зажатый в угол, в ужасе закричал:

– Ради бога, помогите кто-нибудь!

Послышались звуки ударов кулака по телу, Кэллоуэй в сердцах чертыхался. К этому моменту он тоже был в камере Джои.

– Люций?

Я услышал приглушенный голос, словно идущий из-под воды, и вспомнил, что Джои не единственный, кто причинил вред ребенку. Если Джои был первой жертвой Крэша, Шэй вполне может стать второй.

За стенами тюрьмы были люди, которые молились за Шэя. По телевизору выступали знатоки религии, предрекавшие ад и проклятие тем, кто поклоняется ложному мессии. Я не знал, кто такой Шэй, но я на сто процентов был обязан ему своим здоровьем. В нем было нечто такое, что никак не увязывалось с окружающим, заставляя тебя остановиться и взглянуть еще раз, словно наткнулся на орхидею, растущую в гетто.

– Оставайся на месте! – крикнул я. – Шэй, ты меня слышишь?

Но он не ответил. Я, дрожа, стоял на пороге своей камеры и вглядывался в ту невидимую черту между «здесь» и «сейчас», «нет» и «да», «если» и «когда». Глубоко вздохнув, я шагнул наружу.

Шэя на месте не оказалось, он медленно шел в сторону камеры Джои. Через дверь, ведущую на наш ярус, я разглядел, как офицеры надевают бронежилеты и защитные маски, берут щиты. Там был кто-то еще – священник, которого я прежде не видел.

Я потянулся к руке Шэя, чтобы остановить его, и, ощутив слабое тепло, едва не упал на колени. Здесь, в тюрьме, мы не прикасались друг к другу и к нам никто не прикасался. Но Шэя я долго не отпускал бы, держась за безобидный сгиб его локтя.

Однако он обернулся, и я вспомнил первое неписаное правило для заключенных: нельзя нарушать личное пространство другого. Я отпустил его руку.

– Все нормально, – тихо произнес Шэй, сделав следующий шаг к камере Джои.

Тот, рыдая, лежал распластанный на полу со спущенными штанами. Голова была повернута набок, из разбитого носа текла кровь. Поджи держал его за одну руку, Тексас за другую, Кэллоуэй прижимал к полу его ноги. Отсюда им не было видно надзирателей, вызванных для усмирения заключенных.

– Слышал об организации «Спасем детей»? – спросил Крэш, размахивая самодельным лезвием. – Я пришел принести жертвоприношение.

И в этот момент Шэй чихнул.

– Бог тебя храни! – автоматически произнес Крэш.

– Спасибо. – Шэй вытер нос рукавом.

От этого вмешательства Крэш немного поостыл. Он наконец заметил вооруженных людей по ту сторону двери, выкрикивающих команды, которые мы не могли слышать. Качнувшись на пятках, Крэш внимательно оглядел Джои, дрожащего на цементном полу, и сказал:

– Отпустите его.

– Отпустить?.. – переспросил Кэллоуэй.

– Ты слышал меня. Все. Идите к себе.

Поджи и Тексас послушались. Они всегда делали то, что велел им Крэш. Кэллоуэй помедлил.

– Мы тут не закончили одно дельце, – припугнул он Джои, но все же ушел.

– Какого дьявола ты ждешь?! – крикнул мне Крэш, и я поторопился в свою камеру, совершенно забывая о благополучии других в угоду собственному.

Не знаю, что именно повлияло на изменение плана Крэша – опасение, что офицеры ворвутся на ярус и накажут его, своевременный чих Шэя или молитва – «Бог тебя храни» – на устах такого грешника, как он сам. Но к тому моменту, когда минуту спустя появился отряд спецподразделения, все семеро сидели в своих камерах, как ангелочки, которым нечего скрывать, несмотря на то что двери были по-прежнему широко распахнуты.